Глядя на ссутуленную спину обозревателя, Уля впервые прониклась к нему сочувствием: «Я хоть с живыми людьми встречаюсь, нормальными, где-то умными, где-то с небольшим прибабахом, а он – только с трупами или законченными психами. Да и то не лично, а правя через пень-колоду написанные материалы. Ему ж, наверное, к вечеру, когда он три-четыре таких «ужастика» перепишет, жить не хочется!»

Однако сочувствие к ближнему было не по части Ули Асеевой.

«Меня бы кто пожалел! – оборвала она саму себя. – Пашу, как лошадь, а шеф все равно морду гнет. Хотя уж мог бы и помягчеть, сменить гнев на милость».

Вечером того же дня, собираясь домой, Уля увидела, что в закутке Гены Барашкова горит свет. Решила, забыл выключить: время-то уже одиннадцатый час. Но обозреватель был на месте и что-то яростно настукивал на клавиатуре. По лицу Гены блуждала странная улыбка – одновременно глумливая и мстительная. Заметив Улю, Барашков оторвался от экрана:

– О, Асеева! А ты чего здесь? Ударным трудом замаливаешь грехи? Не в службу, а в дружбу, скажи на верстке, что я еще полчасика поработаю. Пусть ключи от конторы мне занесут, я потом сам охране отдам.

– А ты почему домой не идешь? Материал про расчлененную девочку в номере уже стоит… Или ты уже на субботний шарашишь?

– Ага, на субботний. Такой, понимаешь, шедевр ваяю, обрыдаться можно.

– И что за шедевр?

– Помнишь, недели две назад Алиджан молодежный десант в Каракалпакии высадил?

– Помню, конечно. Фактуру про детство певицы Аксу послал добывать. Я еще тогда возмущалась, что светскую тему стажеркам из отдела спецкоров отдали.

– Теперь можешь перекреститься, что не тебе привезенный ими бред править надо. Хочешь прочесть, что эти «умницы» в командировке надыбали?

Барашков щелкнул клавишами и вывел на экран заметульку в полторы тысячи знаков. Заголовок у нее был многообещающий: «Верная мечте». Далее шел рассказ о том, как, будучи еще маленькой девочкой, Аксу пасла овечек, гусей и прочую домашнюю живность, а сама мечтала о принце на большом блестящем черном автомобиле. Как рисовала себя в пышном розовом платье, а рядом – красавца незнакомца в черном смокинге. На этом фактура заканчивалась; остальную, большую часть заметки составляли рассуждения о том, что «каждая девушка, сумевшая пронести свою детскую мечту незапятнанной случайными связями до половозрелого возраста, может рассчитывать на встречу с принцем – героем ее давних грез».

– Да-а-а, – протянула Уля и дернула себя за мочку уха. – И чего тебе из этого бреда сделать надо?

– Материал на разворот.

– Ни хрена себе! Да здесь же на трехстрочную заметку – и то фактуры не наскребешь. Можно, конечно, еще абзац про то, что Аксу дочку родила, накатать. Но мы про это уже писали: и про вес, и про рост. Ну повторишь ты эту информацию, порадуешься за новорожденную, что ей не придется, как маме, гусей и баранов пасти, а дальше что?

– Перед тобой, госпожа Асеева, профессионал высочайшего класса. Будет завтра Алиджану разворот, а на нем столько соплей и умильных слез, что босс захлебнется!

– Ты ему хоть показал, что эти «звезды отечественной журналистики» привезли? Аж втроем ведь трудились!

– Показал. Он сказал: «Нормально. И не из такого говна конфетки делали. А для тебя это шанс: доказать, что ты все еще профессионал и не зря мои деньги проедаешь. Сделаешь нормальный – душевный, добрый – материал на разворот, отпущу хоть на Валаам, хоть на Соловки». Я два часа с этими тремя дурами бил­ся – вышкрябывал, выпытывал у них хоть какие-то фактики, заставлял вспоминать, что бабушки-прабабушки, дедушки-дядюшки про Аксу рассказывали. Ведь целую неделю в деревнях, где эта певичка детство провела, тусовались! Да за это время на роман можно было материала насобирать, а они… Но ничего, Барашков – ас и Барашков даст!

– А чего это у тебя морда такая?..

– Какая «такая»?

– Ну как будто ты мстишь кому, гадость большую готовишь…

– Да ты что?! Заметно? Да, разведчика из меня не получилось бы… Ладно, раз ты такая проницательная оказалась, придется открыться. Ни на какой Валаам меня Алиджан после того, как заметка выйдет, не отпустит, а скорей всего выгонит к чертовой матери. Ну и ладно. И хорошо! У самого меня уйти духу не хватает, а половой тряпкой, о которую ноги вытирают, оставаться невмоготу. Так что этот «шедевр» будет моей лебединой песней. Кстати, мне только чуть-чуть дописать осталось. Если хочешь, подожди – я тебе первой дам почитать. А потом в кафешку неподалеку заскочим, меня там Инка Матвеева и Валерка Молотов ждут. Посидим-поговорим, кофейку попьем.

– И ты с ними встречаешься?! – Уля испуганно вытаращила глаза. – Если Алиджан узнает… Он же категорически запретил с ними контачить. Мало того что ушли, хлопнув дверью, еще и про Габаритова что не надо рассказывают.

– Так правду рассказывают-то! Жаль, не всю. Я б на их месте такой роман про наше «Бытие» накатал, все закулисье бы редакционное расписал. А чего им бояться? Что Габаритов им сделать может? У Валерки своя газета, которая через пару лет на тиражи «Бытия» выйдет, у Инки – журнал «Автоледи». Всего восемь номеров вышло, а издание уже в прибыли! И тираж от недели к неделе растет, и рекламодатели косяком прутся. Кто б мог подумать, что Инка еще и талантливой бизнесвумен окажется! Просекла, что бабы, которые за рулем, себя к особой касте причисляют, – и сыграла на этом. Выгонит меня Габаритов – к ней пойду. Или, может, к Валерке. Оба зовут. А лучше закачусь в какую-нибудь деревню и буду детские книжки про животных писать. У меня в голове знаешь сколько историй интересных? Ну все. Ты, если хочешь, сиди, а я дописывать буду. Только ключи на верстке возьми.

Уля забрала ключи и, вернувшись в обитель Гены, тихонько села в уголке. В душе у нее боролись страх прогневить босса, который может узнать о ее контакте с персонами нон грата, и желание увидеться с ушедшими пару лет назад из «Бытия» Матвеевой и Молотовым, послушать их рассказы о существовании вне «желтой» газеты, о том, как они обустраивались в своей нынешней жизни.

Уля бросила взгляд на Барашкова. Тот продолжал стучать по клавишам и улыбался при этом так, что его рыжие усы топорщились на манер двух выдранных из веника пучков.

«Надо же, веселится, – недоуменно констатировала Уля. – Интересно, над чем? Чего там вообще можно было насочинять при таком-то исходном материале? Да еще веселого? А как эта тема-то всплыла? Подобные «слюни и сопли» в «Бытии» вроде не практикуются…»

И тут Асеева вспомнила, что все началось с визита в редакцию мужа Аксу, владельца крупной сети бензозаправок Абрама Янчикова. В кабинете Габаритова «бензиновый король» провел часа два, а когда вышел, Алиджан Абдуллаевич, похлопав его по плечу, изрек: «Узбек с евреем всегда договорятся, если они, конечно, умные и деловые люди. Давай, брат, заходи еще! Запросто заходи – как к себе домой. Посидим-потолкуем, а то, глядишь, в ресторан закатимся или к девочкам – у меня знаешь какие красотки в органайзере значатся – у-у-у, персики! Аксу-то в Штатах, наверное, надолго зависла. Это ты молоток, что туда ее рожать отправил – теперь у дочки твоей американское гражданство. А под это дело и ты с женой его получишь. Ну что, будешь чудеса героического воздержания демонстрировать или все-таки махнем по бабам? Не боись: на сей раз все расходы – за мой счет. Знаю: вы, евреи, – люди прижимистые…»

Уля стояла в приемной (ей надо было срочно поговорить с боссом) и монолог Габаритова слышала от начала до конца. Янчиков от предложения Алиджана Абдуллаевича отказался: «Да ты знаешь, некогда мне по бабам. У меня бизнес все время и все силы отнимает». – «Ха! – фыркнул Габаритов. – Бизнес у него! А у меня, по-твоему, что? Не бизнес? Я тут, по-твоему, груши околачиваю, что ли? Или кукурузу охраняю? Время, жизнь свою, дорогой мой, надо планировать так, чтоб на все тебя хватало: и на бизнес, и на радости телесные. Так что ты подумай, подумай над моим предложением». Габаритов заговорщически подмигнул и оскалился. «Хорошо, я подумаю», – пообещал Янчиков и заспешил к выходу. Прошел он в полуметре от Ули, и она видела, какая брезгливая гримаса исказила его физиономию.