– Клянусь всеми мертвыми! – прохрипела Рикке, поднимая голову.

Во рту стоял вкус несвежей могилы, в пустом желудке урчало и булькало. Казалось, будто сразу за ее глазами подвесили палицу, которая больно молотила изнутри по черепу при каждом движении. Но, по крайней мере, время двигалось только в одну сторону.

Она спала в меховом гнезде, но под ним был твердый каменный пол. Рикке натянула на плечи старую пыльную оленью шкуру и, спотыкаясь, побрела из темноты наружу, почти полностью прикрыв глаза от режущего света.

Дождя не было, но в воздухе висела зябкая сырость, погружавшая весь мир в сумрак. Ни звука, ни ветерка. Все было неподвижно, словно в стране мертвых. Высокие деревья – черные стволы, черная хвоя. Выступы черных скал, торчащие там и сям на склонах. В отдалении – высокие черные горы, в белых шапках и с белыми бородами, словно хмурые седовласые воины. Темный галечный пляж спускался от устья пещеры к темной воде, в зеркале которой отражались деревья, скалы и горы, неподвижные и величественные, и еще более темные, чем наверху. В озере стояла женщина, подоткнув за пояс истрепанную юбку; вода доходила ей до тонких, бледных икр в прожилках вен. Она стояла так неподвижно, что на поверхности не было даже ряби.

Рикке раздула щеки. Когда она нагнулась, чтобы закатать штанины, в голове застучало так сильно, что она едва не упала. Обмотав лысую шкуру вокруг плеч, она принялась неуклюже спускаться к озеру. Хрусткая галька врезалась между пальцами босых ног. Стоял такой холод, что вода, должно быть, была ледяная. Однако лучше сделать дело, чем жить в страхе перед ним, как периодически повторял ей отец, так что она побрела в воду, морщась и поеживаясь. Поднятые ею волны добежали до безмятежных деревьев и неподвижных гор, разбив их на танцующие фрагменты.

– Ну и холодина, будто зимой, – пропыхтела Рикке, доковыляв до женщины.

Сбоку ее лицо выглядело вполне нормальным. Старое, изборожденное морщинами, холодные голубые глаза неотрывно смотрят на горизонт.

– Холод имеет замечательное свойство прояснять разум. – Вовсе не хриплое карканье, которого Рикке ожидала от ведьмы. Ее голос был молодым, сильным и полным музыки. – Он помогает понять, что важно. Притягивает внимание вовнутрь.

– Так значит… ты делаешь это, чтобы укрепить свою магию… или зачем?

– Я делаю это, потому что в холодную воду за тобой вряд ли полезут глупцы со своими проблемами.

Женщина повернулась, и Рикке уставилась на нее во все глаза, потому что ее лицо было в точности таким, как в ее видении.

Гигантский розовато-серый шрам пересекал посередине ее вмятый лоб от линии волос до рта. Один глаз и бровь были выше, чем другие, словно ее череп раскололи пополам, после чего какой-то пьяный хирург вновь собрал его воедино. Сквозь встопорщенные складки кожи безумным зигзагом шли стежки – стежки, сделанные золотой проволокой, блестевшей на утреннем солнце.

– Я Кауриб, – проговорила женщина своим мягким, шелковым голосом. – Так меня когда-то звали. Колдунья с дальнего Севера. Там я когда-то жила. Теперь я просто ведьма с запретного озера.

Она снова повернулась к горизонту:

– Я нахожу, что это устраивает меня больше.

Рикке выросла на Севере, где мужчина без шрамов вовсе не считался за мужчину, но ей никогда не приходилось видеть шрама, похожего на этот. Она опустила взгляд к воде, уже почти успокоившейся вокруг ее острых коленей и показывавшей темное отражение ее самой.

– Что с тобой случилось?

– Со мной случилась секира, как это часто бывает с секирами.

– И что, ты не увидела ее заранее?

Кауриб медленно подняла одну бровь. Похоже, это стоило ей некоторого усилия – кожа вокруг стежков натянулась.

– Вряд ли тебе надо говорить, что Долгий Взгляд сам выбирает, когда приходить. Если ты надеешься, что он убережет тебя от всех ударов в жизни, тебя ждет разочарование. Впрочем, судьба надежды – кончаться разочарованием, так же как судьба света – заканчиваться тьмой, а жизни – смертью. Тем не менее они чего-то стоят, пока еще длятся.

Рикке пошевелила занемевшими пальцами ног, глядя на расходящуюся рябь.

– Какая-то унылая идея.

– Если ты ждала оптимистичных высказываний от отшельницы, чья голова сшита золотой проволокой, то ты еще большая дура, чем кажешься. Что само по себе было бы достижением.

Рикке бросила на нее взгляд, но Кауриб уже снова смотрела перед собой.

– Я думала, то, что было в моих видениях – золотая проволока и все такое, – может быть просто… ну ты понимаешь…

– Нет, не понимаю. Попробуй говорить словами.

– Каким-нибудь символом, что ли?

– Символом чего?

– Видения просто приходят к мне, я их не понимаю.

Ведьма зашипела от отвращения:

– Задача видящей не в том, чтобы понимать свои видения, девчонка! Так же как задача горшечника не в том, чтобы понимать свою глину.

– Наверное… – Рикке скривилась, попытавшись переступить с ноги на ногу на скользком дне и ударившись пальцем об острый камень. – Но мы ведь сейчас говорим не о горшках? Или мы уже говорим о горшках?

Ведьма раздосадованно зашипела:

– Задача горшечника в том, чтобы подчинить глину своей воле! Придать ей форму, превратить ее во что-либо полезное. Или прекрасное.

– То есть… я должна подчинить своей воле видения? Чтобы превратить их во что-то прекрасное?

– А! Луч света наконец озарил долгую ночь твоего невежества! – Ведьма презрительно зашипела. Кажется, она могла выразить шипением очень многое. – И мне пришлось потратить всего лишь половину утра на объяснения!

– Но…

– Девочка, я не твоя наставница, не твоя учительница и не твоя мудрая бабушка. Ты хочешь, чтобы я огласила тебе правила – но их нет, этих правил. Ты совсем как эти старые дураки маги, которые хотят сковать весь мир цепями закона. Или старые дураки едоки, которые хотят засадить весь мир в клетку своими молитвами. Или как эти новые дураки, которые хотят поработить весь мир железом и заставить его повиноваться. Долгий Взгляд – это магия, дурочка! – Старуха воздела увядшие руки к небу, и ее вопль разнесся до далеких гор: – Это дьявол, которого не засадишь в клетку! Это демон, рвущий все цепи!

Она опустила руки.

– Там, где есть правила, не может быть никакой магии.

– Что ж, значит, мне придется самой искать ответы, – скорбно проговорила Рикке.

Кауриб опустила взгляд к своим стопам, погруженным в озеро.

– Страх подобен холодной воде. Когда его мало, это неплохо: он помогает сосредоточиться на том, что важно. Но если его слишком много, он тебя просто заморозит. Ты должна создать в своем мозгу коробочку, положить туда свой страх и запереть его на замок.

– Это очень похоже на то, что могла бы сказать моя наставница.

– Без сомнения, я могу быть превосходной наставницей. Но не твоей.

Рикке услышала позади хруст шагов и обернулась с улыбкой, ожидая увидеть на берегу Трясучку или Изерн. Вместо этого она увидела шанка, приближавшегося ковыляющей трусцой, словно одна его нога была длиннее другой. С каждым шагом от когтистой лапы твари веером разлеталась вбок галька. В руках у него было копье с нанизанной на него рыбой, она еще извивалась и хлопала хвостом, блестя серебристой чешуей на утреннем солнце.

– Ага! – Кауриб улыбнулась, и чудовищный шрам, рассекавший ее верхнюю губу, растянулся вдоль проволоки – весьма неаппетитным образом, подумала Рикке. – Завтрак!

– Как тебе удалось заставить шанка служить тебе? – спросила Рикке.

Пришедший воткнул свое копье вместе с рыбой в гальку возле кромки воды. Ее отец всегда говорил о плоскоголовых как о животных, о бедствии, с которым бесполезно пытаться договориться. И вот один из них шаркает по берегу в поисках хвороста, чтобы развести костер, словно какой-нибудь обыкновенный рыбак! Н-ну… Если у обыкновенных рыбаков головы бывают проклепаны шипами.

– Точно так же, как заставляют служить любого другого, – ответила Кауриб. – Предлагая им взамен то, чего они хотят.