— Ибо сказано, — добавил хан, — не льстись на осла, когда предлагают коня.

Карчи-хан выразил удовольствие путешествовать в обществе остроумного Эреб-хана и предложил положиться на аллаха и близорукость картлийцев: им не проникнуть в мудрые планы непобедимого шаха Аббаса.

— Под богатым седлом и осел часто сходит за породистого коня… Впрочем, мы не достойны проверять мысли нашего повелителя.

Эреб-хан пристально взглянул на осторожного собеседника.

— Будь благосклонен, глубокочтимый Карчи-хан, твои мудрые изречения побуждают меня продолжать приятную беседу, — поясни: на пики наденут наши головы или, к удовольствию Исфахана, выбросят на улицу?

— Не тревожься, благороднейший Эреб-хан, в случае привезенного отказа от картлийского царя, думаю, наденут на пики.

— Не сочти самонадеянным советника шаха, но, клянусь Неджефом, голове удобнее на отведенном ей аллахом месте. Особенно знатной шее Карчи-хана неприятно лишаться великолепного украшения.

— Не сочти невеждой советника шах-ин-шаха, клянусь Кербелой, если бы советнику предоставили выбор, он тотчас присоединился бы к мудрым мыслям Эреб-хана, но судьба каждого правоверного висит у него на шее. А если шах-ин-шаху неугодна голова преданного Карчи-хана, мне такая голова тем более не нужна.

— Какой дерзкий посмеет не согласиться с великодушным Карчи-ханом? Клянусь бородой Мохаммета не раздражать солнечных глаз шах-ин-шаха и в случае отказа царя Георгия отдать дочь в жены шаху Аббасу, отправлю опечаленную голову за пределы Ирана. Ибо сказано: «Не стой там, где наверно упадешь».

— Не хочет ли знатный хан иметь в невольном путешествии проводником смиренного Карчи-хана?

— Нигде не сказано — святые места посещай один, и, наверно, знатный из знатнейших помнит о Мекке, лучшем шлеме для головы.

— Не страшится ли смелый Эреб-хан, что грозному шаху Ирана станет известно такое предложение?

— Клянусь, нет, проницательный хан из ханов… Справедливый повелитель Ирана в таких случаях рубит голову и тому, кто говорит, и тому, кто слушает… Ибо сказано: «Не позволяй соседу портить твое поле плохим зерном».

Карчи-хан промолчал: «Эреб-хан прав, не следует преподносить шаху меч для своей головы».

И, неожиданно решив проверить караван, повернул коня к верблюдам.

«Клянусь аллахом, — думал он. — Эреб-хан славится благородством и неустрашимостью в битвах, но когда голова шатается, нельзя поручиться за себя, и лучше быть оплеванным верблюдами, чем вертеться на раскаленном языке смелого хана».

Эреб-хан с усмешкой смотрел вслед сбежавшему собеседнику. Он весело думал: "Если такой знатный хан не решается вернуться к шаху с отказом грузин, то и мне незачем торопиться. Ибо сказано: «Бесполезная храбрость смешит умных и радует глупцов…»

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Пока Карчи-хан и Эреб-хан, изощряясь в тонкости персидского разговора, пересекали Карадаг, пока Георгий и Дато, подъезжая к Тбилиси, обдумывали способ приобрести на скудные средства как можно больше оружия и снаряжения для молодых дружин ностевских азнауров, звон праздничных чаш наполнял Метехский замок, а звон сионских колоколов провожал Гульшари с Андукапаром и Марию Бараташвили с Амилахвари младшим под скрещенные сабли. В честь молодых целый месяц шумные пиры чередовались с турнирами и охотами.

Соединение знамен Шадимана, Амилахвари и Баграта еще больше убедило Баака в совместном убийстве Иллариона Орбелиани тремя князьями с целью навсегда избавиться от опасного свидетеля турецкой интриги. И Баака решил осторожно подготовить царя к удалению из замка Шадимана. Скрывая настоящую причину, Херхеулидзе огорчался увлечением Луарсаба охотой, которую Шадиман усиленно прививал наследнику.

— Страстный охотник — плохой правитель, — беспрестанно повторял Баака, — и полезно помнить, как однажды Георгий Шестой, возвратясь с наиболее удачной охоты на фазанов, застал на своем троне узурпатора.

Царь догадывался о более важной причине, заставившей осторожного Баака желать для Луарсаба других занятий. Втайне Георгий X и сам не доверял Шадиману, но, зная привязанность царевича к воспитателю, решил играть на самолюбии, постепенно отвлечь Луарсаба государственными делами и сделать удаление Шадимана из замка естественным.

Живой ум Луарсаба быстро схватывал сложные дела, и он с увлечением отдался новой забаве.

Шаднман с опаской наблюдал, как падает его влияние на Луарсаба, и уже начал обдумывать дальнейшие действия, но неожиданный приезд послов из Ирана разрушил все планы Баака.

И опять оранжевые птицы парили над переполненным залом. И опять разряженные князья и духовенство толпились около трона Багратидов, на котором сидел Георгий X. Золотой иранский лев скреплял куладжу царя, приветливо уставившись алмазными глазами на послов шаха Аббаса.

Георгий X, принимая богатые дары от персидских послов, едва скрывал тревогу, но Луарсаб, сидя рядом с отцом и вслушиваясь в льстивые речи Эреб-хана, переполнялся гордостью.

"…Сердце и глаза грозного шаха Аббаса всегда открыты для царя Картли, и могущественный шах-ин-шах благосклонно желает скрепить дружбу с царем царей прочными узами… Ибо сказано: «Верь клятве, но бери в залог ценности».

Георгий X, приняв от Карчи-хана послание шаха Аббаса, поцеловал печать и торжественно вручил Шадиману «драгоценное послание» для прочтения.

"Аллах всевышний, о аллах! Во имя аллаха, милосердного и милостивого!

Великий брат мой, князь Картли, сын Симона Первого, с радостным сердцем посылаю тебе ответные подарки, отнятые также у презренных турок, не знающих чести в битвах и вероломных во время мира. На устрашение врагам скрепляю наш союз клятвой и жду от тебя доказательства. Исполни мое желание, и пребудут в вечной дружбе непобедимый шах Аббас и царь Георгий. О Мохаммет! О Дали!

Шах Аббас, раб восьми и четырех".

Шадиман торжественно передал послание Сагинашвили, и Бартом с почестями опустил его в резной ларец.

Георгий X порадовался здоровью и благополучию шах-ин-шаха, восхитился силой ума и сердечной добротой «льва Ирана», заверил знатных ханов в готовности дать любое доказательство великому союзнику, но душе с тревогой думал: «Что кровожадный перс замышляет против меня? Не проведал ли он о моем тайном соглашении с послами Русии?»

— Царь царей, удостой нас вниманием! Требуемое шах-ин-шахом доказательство делает честь ему и тебе… С древних времен великие цари скрепляли дружбу брачными узами…

— Во имя бога! Кто посмеет пренебречь столь высокой честью!.. Но царевна Тинатин, сердце мое, и царевич Луарсаб, око мое, малолетние, а у великого шаха Аббаса, да продлит Магомет жизнь его, дочери небрачного возраста, — произнес Георгий X и с нарастающей тревогой подумал: «Не безрассудно ли было разрешать въезд в Картли русийскому посольству?..»

— Великому из великих шаху Аббасу рано заботиться о замужестве принцесс. «Лев Ирана» просит у картлийского царя себе в жены царевну Тинатин…

Эреб-хан беспокойно оглядел застывших в глубоком молчании князей.

Кровь залила лицо Георгия X. Он со стуком опустил руку на саблю.

Шадиман, предвидя последствия неуместного гнева, нарушил правила замка и поспешно произнес:

— Царь, уже трижды прозвонил колокол. Не пожелаешь ли ты прервать беседу для отдыха и насыщения послов грозного из грозных шаха Аббаса, ибо сказано: «Раньше накорми гостя яствами, потом услаждай беседой».

Георгий X с благодарностью взглянув на Шадимана, предотвратившего опасную вспышку, грозящую Картли потоком крови. Овладев собою, он поблагодарил за великую честь, оказанную ему могущественным шахом, но вместе с тем выразил сожаление: Тинатин имеет большое рвение к церкви и собирается идти в монастырь.

Карчи-хан сузил глаза и медленно произнес:

— Такое желание шаху Аббасу известно, ибо московский князь предлагал через послов грузинской царевне один из своих монастырей.