Если хочешь знать, я исполняю роль волка – санитара леса. Волки нападают только на больных и увечных животных, лишних в природе. Те, кто покупают мои фокусы, используют их против таких же, как они, особей с отклонениями. Они просто уничтожают друг друга и сохраняют равновесие в человеческом стаде.
– Но ведь это безнравственно, – возразила я. – Вы даете людям в руки оружие…
– Ложь! – сердито оборвал меня Георг. – Жена бьет мужа-буяна чугунной сковородой по голове и убивает его наповал. Что – сковорода безнравственна?
Любое орудие убийства всего лишь вещь, оно не несет в себе никакого нравственного потенциала. Люди – вот кто является носителем добра и зла. Мои изделия попадают в руки лишь тех, кто уже готов к преступлению. Я помогаю Провидению вершить правосудие. И теперь никто не посмеет сказать, что я – неудачник!
– Вы хотите сказать, что убийство фотографа было актом правосудия? – осмелилась спросить я.
Он посмотрел на меня совершенно безумными глазами. Что в них горело: изумление, ужас или нечто другое, я не поняла. От водяных паров в кухне стоял тропический туман. Георг казался мне расплывчатой фигурой в мареве, он немного колыхался, подобно джину из волшебной лампы Алладдина.
– Так это ты вошла в мастерскую? – проговорил он, и кастрюля чуть не вырвалась из его рук, потерявших бдительность. – А ведь я чуть не убил тебя… Боже мой!.. Я даже не знаю, что меня удержало… А фотограф был поганым человечком. Шантажист. Он выследил меня и потребовал свою долю.
Жалкий, мелкий, трусливый вымогатель. Такие особи не достойны называться людьми.
– Вы взяли у него Грааль? – спросила я.
– Грааль? Какой Грааль? – удивленно вздернул Георг брови. – Я забрал лишь фотографии и негативы… Конечно, можно мне приписать синдром Раскольникова, но обвинять в безнравственности – нельзя. Спасение человечества – дело рук самого человечества… А сейчас я стою на пороге величайшего открытия! С его помощью я смогу стать невидимым! Вот то, о чем мечтал Герберт Уэллс! Я знаю, как сделать человека оптической иллюзией! Ах, как мне не хватает Пети, его пьяных мозгов и алкогольного таланта…
– А ведь Вы, Георг, украли у Петра Силантьевича его изобретения. Он из-за Вас спился, – сказала я, подчиняясь какому-то внутреннему импульсу.
Кастрюля все-таки вырвалась из его рук и улетела на середину кухни.
Фонтан кипятка окатил нас раскаленными каплями. Мы этого не заметили.
– Врешь! Это не правда! – прохрипел он севшим голосом, схватил кастрюлю и опять навалился на гейзер. – Да, Петя был гений, да, многие идеи принадлежали ему, но у него не было даже законченного среднего образования!
Наука – это каста со своими жесткими условиями существования. Нельзя нарушать правила игры. Времена Ломоносовых канули в Лету. Никто не виноват в его смерти, кроме него самого. Он был слаб, в нем не было стержня!
– Ну, хорошо, Петр Силантьевич был спившимся самоучкой, но после его смерти остались не только кучка пепла в колумбарии, но и те работы, которые Вы не успели присвоить себе. Вы прекрасно знаете, Георг, что все Ваши фокусы – это лишь жалкие переделки его изобретений. Вам никогда не сделать великое открытие! Даже тайну индийского каната Вам не удалось разгадать! А у нас дома в кладовке лежит ремень коровьей кожи, который принимает вертикальное положение до третьего этажа!
Под конец я уже орала в полный голос, не давая ему возможности вклинить слово в мою обвинительную речь.
– Ах, значит, жалкие переделки?! – гаркнул он в ответ. – Ах, значит, я – ничтожество, которое не может даже разгадать тайну индийского каната?! А ну, пойдем!
Георг отбросил свой эмалированный отражатель воды, схватил меня за руку и поволок из кухни. Фонтаны, вырвавшись из-под контроля, взмыли под потолок.
Но нам уже было не до протечек в нижних этажах.
Он притащил меня в комнату, наполненную от пола до потолка книгами, приборами и свернутыми в рулоны ватманами чертежей. Из ящика письменного стола старик вынул обувную коробку, откинул крышку и достал свернутую в бухту бельевую веревку с узелками, завязанными через определенные промежутки. Не произнеся ни слова, Георг отдернул тяжелую гардину с окна так, что оторвалось несколько петель. За шторой находилась балконная дверь, заклеенная на зиму бумажными полосами. Точно также остервенело, он рванул ее, и на нас дыхнула морозом ночь. Восьмой этаж в доме был последним. Над нами нависала узким козырьком крыша, да чернело низкой облачностью московское небо. Разметав ногой банки с растворителями, коробки и прочий хлам, присыпанный свежим снежком, Георг ковбойским движением раскрутил веревку и запустил ее вверх. Она со свистом рассекла холодный воздух и застыла вертикальным шестом, распрямившись на полную длину.
– Хочешь попробовать? – что-то хрипело у него в груди, и слова получались прерывистыми.
Я взглянула в его черные зрачки, и задохнулась от ужаса. В его глазах плескалась моя Смерть. Лицо его подергивалось, изо рта вырывался пар дыхания, мокрые волосы превращались в ледышки. Мой организм потерял способность реагировать на окружающую среду, я не чувствовала холода. Мы застыли, заворожено уставившись друг другу в лицо. Не знаю, о чем он думал, но я чувствовала себя кроликом, загипнотизированным удавом. Моя воля мелким песочком высыпалась из прорехи в душе. Еще мгновение, и я бы шагнула к веревке.
Меня спас звонок в дверь. Райской музыкой прозвучала в квартире настойчивая трель. Возможно, у меня начались слуховые галлюцинации, но мне показалось, что Ниагарские водопады на кухне смолкли. Лишь истошно вопил Боцман: "На абордаж!". Я сглотнула слюну, и прореху в душе перекрыла крупная песчинка. Инстинкт самосохранения заставил очнуться и выйти из транса.
– Это – Илья, соседи и милиция, – услышала я свой тихий размеренный голос. – Илья видел Вас, выходящим и запирающим двери в фотомастерской. Он знает, что Вы – Продавец фокусов и убийца. Напрасно Вы прочитали нам лекцию о Теории Оптических Иллюзий. В прихожей лежит спортивная сумка с надписью «Puma», из которой видна накладная борода, а, если поискать, то, даю голову на отсечение, найдется и пристежной живот. Сотрудники правоохранительных органов уже давно интересуются Продавцом фокусов. Но до сих пор им нечего было Вам инкриминировать. Сегодня Вы сами захлопнули за собой мышеловку.
Суть операции в том, чтобы спровоцировать Вас на преступление. Я могу подарить Вам шанс на спасение в память того прощального слова, которые Вы сказали на похоронах Петра Силантьевича. У Вас есть еще одна минута, Георг.
Бегите. Ваше спасение – наверху.
Звонки прекратились, но в дверь принялись ломиться с настойчивостью судебных исполнителей. Черные всполохи в глазах старика погасли, в них промелькнула искра испуга и сомнения. Георг медлил, его била крупная дрожь, то ли от холода, то ли от внутреннего перенапряжения. Послышался звук хрустнувшей деревянной доски.
– Ну! – крикнула я. – Они сейчас будут здесь! Ваш талант умрет в тюрьме!
Георг ухватился за веревку и, упираясь в узлы подошвами стоптанных кроссовок, полез вверх. Веревочный стержень вибрировал под его тяжестью, но держался крепко, подобно арматурному пруту. Я стояла на пороге балкона, задрав голову, и смотрела, как исчезают в облачной темноте его голова, руки, плечи. Подошвы кроссовок мелькнули белесыми пятнами на уровне крыши, и он полностью растворился в ночи. Веревка еще пару секунд подергивалась в легких конвульсиях, а потом замерла струной.
– Мария! Что случилось?! – бился у меня в ушах крик Ильи. – Мокрая! На морозе! Воспаление легких!
На моих плечах повисло что-то сухое. Илья тянул меня от балконной двери, чтобы закрыть ее.
– Маша, ты слышишь меня? Где Георг?
– Он там, – показала я пальцем вверх.
Илья задрал голову, ничего не разглядел и дернул веревку вниз. Она обвалилась к нашим ногам дохлой змеей. Георг остался в Небе.
Дальше все подернулось туманной дымкой, перед глазами замелькали яркие точки, которые выглядели, как буквы из тетради с "гениальными мыслями" Петра Силантьевича: "И тут она увидела трех неизвестных в белых одеждах. Один из них, которого она вначале приняла за садовника, голосом Иисуса сказал ей:
