— Да нет, это как раз имеет непосредственное отношение к теме. Мне хотелось понять, зачем ему все это? Он словно пытался получить у меня индульгенцию. Он подталкивала меня к мысли о том, что насилие, убийство — это не такой уж однозначно плохой выбор, что это всего лишь инструмент выживания, которым человечество пользовалось с самой своей колыбели. И как любой инструмент — он не добр и не зол.

— Ну и как, он получил у тебя индульгенцию?

— Не знаю. Мне трудно сказать, как он трактовал мои ответы. Но потом он стал присылать фотографии. Точнее сначала это были репродукции картин, где так или иначе присутствовала смерть, насильственная. А потом настоящие — особо удачные на его взгляд кадры хроник, подборки из газет. Очень много крови. Знаешь, у меня в детстве, лет в двенадцать была одна проблема весьма деликатного свойства. Мне казалось, что я плохо пахну. Чуть не свихнулся на этом. Спасибо маме. Она вовремя отвела меня к врачу и одновременно в секцию борьбы. Я избавился от напасти, а тут снова накатило. Стал принюхиваться к себе, как ненормальный. Я сразу подумал, что это мне разговоры с Пантерой аукаются. Но остановиться не мог.

В какой-то момент среди снимков, присылаемых Пантерой, стали появляться фотографии мертвых мужчин и женщин, уложенных в самые замысловатые позы.

— Это было похоже… это было похоже на секс, как если бы мертвые занимались сексом. Я спросил, откуда у него такие фотографии и он сказал, чтобы я не брал в голову природу их происхождения. Он художник и это его фантазии. Я понял, что это какой-то монтаж, сейчас ведь можно изобразить с помощью компьютера что угодно. Он мне часто говорил, что убийство и секс дарят самые сильные эмоции из тех, что вообще возможны. Никакие наркотики тут мол и рядом не лежали.

— Ты не спрашивал его, откуда он это знает?

— Нет. Понимаешь, он умел построить разговор так, что какие то вопросы просто невозможно было задать. О, он поразительно умный, он неординарный человек, который буквально гипнотизирует тебя словами. Я оказался в его власти. Меня тянуло к нему. Но последнее время меня стали мучить кошмары.

Понимая, с чем связано его состояние, Петр попробовал прекратить переписку. И тогда в его квартире стали раздаваться телефонные звонки. Когда Петр брал трубку, на том конце молчали. Когда он попробовал установить автоответчик, звонки прекратились, но той же ночью его разбудил стук в дверь. Холодея от ужаса, он пошел в прихожую, но на площадке уже никого не было. Так повторялось несколько раз.

— Я спасался от этого кошмара спортом, занятиями, но нервы мои были на пределе.

— Когда ты выходил на связь с Пантерой последний раз?

— Два дня назад. Он мне прислал фотографии. Они тоже были среди тех, которые ты мне показала. Вообще, все эти фотографии из твоего досье я уже видел. Точнее, не совсем такие же. Другие. Там была кровь, там был какой-то иной антураж. Но это были те же люди.

Выложив все подробности своих злоключений, Петр быстро пошел на поправку. Страхи, которыми ты поделился, уже не так сильны. Вместе с Гришкой мы вытянули из Пети максимум подробностей и получили несколько снимков с его почты. К сожалению, все его беседы с Пантерой происходили в электронном пейджере и не сохранились. Но фотографии говорили сами за себя. Честно говоря, это было до такой степени диким, что казалось нереальным, придуманным. Я вполне понимала Петра, который легко принял версию с монтажом. Но стоило напомнить себе, что это не понарошку, что это все происходило в реальном времени и месте, мозги леденели от ужаса.

Впрочем, долго сокрушаться времени не было. Нас интересовала, если так можно выразиться, территория убийств. Съемка проходила в темноте, с помощью вспышки. Это лишало нас возможности рассмотреть некоторые детали, но все же кое-что из жуткого хаоса удалось вычленить. В обоих случаях помещения было нежилыми. Закрытые павильоны, склады или большие гаражи. Люди, которые занимались этим делом на официальных началах, прогнали изображение через специальную компьютерную программу. В итоге на смазанных затемненных кадрах, имеющих отношение к двум последним убийствам, проявилась одна и та же стена — некрашеное, чуть ржавое железо в одном месте, почти у самого потолка имело проем, забранный решеткой и прикрытый снаружи куском фанеры.

Трупы убийца располагал на импровизированном ложе, судя по очертаниям, составленном из туго набитых мешков, прикрытых сверху брезентом. На стенах, на брезенте, на полу был странный налет, природу которого никто не мог понять. То ли пласты застарелой грязи, то ли какие-то технические испарения.

— Никаких вариантов, — жаловался Гришка, — что это может быть? Подобных помещений в Москве может оказаться несколько тысяч.

— Оно должно быть одиноко стоящим.

— Ну да, разумеется. Иначе кто-то наверняка услышал бы крики.

— Если он только не завязывал им рот.

— Такое тоже возможно. Но все-таки это было бы с его стороны очень рискованно. Скорее, все-таки задворки, окраина.

— А еще это может быть пригород, и вообще не Москва.

— Слишком далеко он бы не смог уехать, по времени не получается.

Поразительно, но фон вакханалий, состоявшихся по итогам двух первых преступлений, был поразительно похож. Единственное отличие — качество брезента, на которые фотограф укладывал изуродованные тела. И чуть иная геометрия пространства, оно по заключению экспертов было более тесным, особенности распространения света указывали на почти правильный куб, в то время, как московские снимки были сделаны в длинном вытянутом помещении.

— Эти помещения с большой вероятностью заточены под общее дело. Возможно, они связаны с его профессией.

— Да, и он очень вольготно себя там чувствует. Не боится, что его спугнут, раз за разом, не мудрствуя лукаво, он привозит жертвы в одно и то же место.

— И там есть вода, канализация.

— Гриш, но все равно этого мало. Вода есть в любом гараже, на многих складах. В конце-концов ее можно и привезти.

— Нет, привозить слишком сложно. Ему понадобилась бы цистерна, чтобы смыть СТОЛЬКО крови.

Иголку в стоге сена найти было проще. Загадка на логическое мышление, с которым у нас временно случились проблемы. Куда проще было ответить на вопрос, зачем он слал фотографии Пете. Если извращенец мнит себя художником, ему нужна публика. И он не просто художник, он гуру, он носитель придуманной же им самим культуры, нового языка искусства. Ему обязательно нужен собеседник, говорящий с ним теми же словами, разделяющий или хотя бы имеющий силы выслушивать его бред. Поэтому он так болезненно реагировал на попытки Петра выйти из игры. Оставаться один на один со своими «шедеврами» маньяк был не готов. Его кровавые игры имели смысл только при наличии зрителя.

Кое-что из Петиного рассказа казалось странно знакомым. Я долго вспоминала и наконец меня осенило — Василиса! Выбор… Кто-то выбирает убийство. Вот оно что! Ей нравилось, ей очень нравилось, когда кто-то выбирал убийство. Возможно, она тоже хотела получить индульгенцию, доказать себе свою правоту. Вот только убивала не ради того, чтобы выжить, а просто так, из природной предрасположенности. В ходе проверки ее алиби никаких вопросов у ребят в погонах не возникло. Она действительно была за городом. Все ее друзья подтверждали это. Но может быть, все-таки у нее была возможность улизнуть? Правда доподлинно известно, что ни в интересующий нас период, ни в какое-либо другое время Василиса Иванова не была в Германии. И все-таки… Все-таки слишком уж похож ее бред на откровения Пантеры.

Я брела по улице, смотрела на людей и думала, думала, думала. Против воли, словно повинуясь программе-вирусу, содрогаясь от отвращения к себе и миру, я представляла все эти злосчастные ситуации, когда нет оптимального выбора. Фантазия услужливо подсовывала подробности, занемогший разум плодил уродливых чудовищ. Скоро лица людей, идущих навстречу, стали казаться масками. В толпе все чаще мелькали низкие лбы питекантропов… Из мрачного омута меня вытянул тихий скулеж. Две собаки в грязной подворотне гипнотизировали взглядом сосиску. Животины были типичными представителями бездомного собачьего племени, трепаными в боях, измученные вечно пустым желудком. Сосиска была одна, а вожделеющих ртов в два раз больше. Время от времени собаки косили грустными глазами друг на друга и чуть не плакали. А потом… потом они дружно повернулись и порысили прочь. А сосиска так и осталась лежать на истоптанном асфальте.