"Ада нет, —думал старик, прогоняя воспоминания о будуаре и его обожженном Казакове прочь. – Или же Ад – это комната, кровать и неутоляемый голод, и я был там и видел его восторг, и, если произойдет самое худшее, я вытерплю".

Выжившие могли бы подтвердить, что Потоп случился в конце засушливого июля, однако ему не предшествовало никаких видений Армагеддона. Не было ни свечения с ясного неба, ни обращения плоти в соль, ни неурожая – ничего.

Тот июль прошел безо всяких неожиданностей. Небесный свет не лился из облаков. Не шло дождей из саламандр или детей. Если ангелы в этом месяце приходили и уходили – в том случае, если их надежды на Потоп не оправдались, – то это была, как и все настоящие Армагеддоны, только метафора.

Правда, имели место кое-какие странные события, достойные упоминания, но большая их часть происходила в укромных местах, в плохо освещенных коридорах, на заброшенных пустырях среди вымоченных дождем матрасов и пепла прежних костров. Они были локальными и почти личными. Их ударная волна в лучшем случае заставляла немного посплетничать диких собак.

Большая часть этих чудес – игр, дождей и спасении – такой ловкостью проскользнула мимо фасада обычной жизни, что только самые остроглазые или те, кто вечно выискивает необыкновенное, могли заметить, как Апокалипсис показал свое величие выбеленному солнцем городу.

Город встретил Марти вовсе не с распростертыми объятиями, но он был рад уехать из дому раз и навсегда, подальше от старика и его безумств. Какие бы ни были долгосрочные последствия его отъезда – а ему приходилось раздумывать очень осторожно, не следует ли теперь от всего отказаться, – он все же получил передышку – время хорошенько поразмыслить.

Туристский сезон был в разгаре. Лондон заполонили визитеры, делая знакомые улицы незнакомыми. Первую пару дней он провел просто бродя по городу, привыкая к тому, что он снова свободен, как вольная птица. Денег у него оставалось в обрез, но, возникни нужда, он мог бы заняться какой-нибудь физической работой. В самой середине лета на стройках только и мечтают о работягах. Мысль о честном трудовом дне, оплаченном наличными, была привлекательной. В случае необходимости он мог продать «ситроен», который взял из Убежища, – последний и, возможно, опрометчивый, бунтарский жест.

После двух дней свободы его мысли обратились к старой теме: Америке. Он вытатуировал это слово на руке в память о тюремных мечтах. А теперь, может быть, настало время сделать их реальностью. В его воображении Канзас был землей обетованной: хлебные поля во все стороны на сколько хватает глаз и ничего, сотворенного людьми, куда ни посмотришь. Там он был бы в безопасности не только от полиция и Мамуляна, но и от историй, рассказываемых снова и снова, по бесконечному кругу. В Канзасе была бы новая история – такая, у которой он не может знать окончания. А разве это не рабочее определение свободы, незамаранное рукой Европейца, его уверенностью?

Чтобы не ночевать на улице во время подготовки своего бегства, он подыскал комнату в Килбурне: тусклый комплект спальни с гостиной, с туалетом в двух пролетах ниже, где, как сообщил ему домовладелец, проживало еще шестеро. В действительности на семь комнат дома приходилось пятнадцать жильцов, считая семью из четверых в одной комнате. Ночью он постоянно просыпался от криков младенца, вставал рано и, предоставив дом самому себе на весь день, возвращался домой только когда закрывались пабы, и то с большой неохотой. Но он все еще уверял себя, что такая жизнь долго не продлится.

Проблемы с отъездом, конечно же, были, и не последняя из них – получение паспорта с визой. Без нее ему бы не позволили и ступить на американскую землю. Ради собственной безопасности операцию с этими документами следовало провести быстро. Судя по всему, Уайтхед уже сообщил о его побеге из-под поручительства и порассказал еще черт знает каких историй. Возможно, власти уже прочесывают улицы в поисках его.

На третий день июля, через полторы недели после его отъезда из имения, он решил взять судьбу за рога и отправиться к Тою. Хотя Уайтхед и настаивал на том, что Билл мертв, Марти не терял надежды. Папа врал и раньше, и много раз: почему бы не соврать и в этот?

Дом был элегантным медвежьим углом в Пимлико, дорога полна молчаливых фасадов и дорогих автомобилей, осевших на узком тротуаре. Он звонил в колокольчик с полдюжины раз, но никаких признаков жизни не возникало. Венецианские жалюзи на нижних окнах были закрыты, из ящика для писем высовывалась толстая кипа бумаг – большей частью рекламных листков.

Он стоял на лестнице, тупо глядя на дверь, зная совершенно точно, что она не собирается открываться, когда на соседней площадке появилась женщина. Не хозяйка дома, он был уверен, больше похожа на домработницу. Ее загорелое лицо – а кто в это лето не загорел до волдырей на коже? – выражало сдержанный восторг дурной вестницы.

– Извините. Не могу ли чем-нибудь помочь? – поинтересовалась она с надеждой.

Он неожиданно обрадовался, что надел жакет и галстук перед тем, как прийти сюда; женщина выглядела такой, кто сообщает свои самые слабые подозрения полиции.

– Я ищу Билла. Мистера Тоя.

Она была явно разочарована, если не в нем, то в Тое.

– Его здесь нет, – сказала она.

– Вы случайно не знаете, где он?

– Никто не знает. Он ее просто бросил. Изнасиловал и бросил.

– Кого бросил?

– Свою жену. Ну... свою подружку. Ее нашли здесь пару недель назад, вы разве не читали об этом? Было во всех газетах. Они и меня тоже допрашивали. Я сказала им, прямо так и сказала, что он был совсем не подарок, совсем.

– Я, должно быть, пропустил это.

– Во всех газетах было. Они ищут его сейчас.

– Мистера Тоя?

– Отделение по расследованию убийств.

– Вот как.

– Вы не журналист?

– Нет.

– Я только хочу, вы понимаете, рассказать кое-что, если цена будет хорошей. Мне есть что рассказать.

– Вот как?

– Она была в ужасном состоянии...

– Что вы имеете в виду?

Помня о том, что ее сообщение должно быть оплачено, матрона не собиралась распространяться о деталях, даже если и знала их, в чем Марти сомневался. Но она хотела подогреть его интерес.

– У нее нашли увечье, – сказала она, соблазняя покупателя. – Даже ее самые близкие не признали, что оно было у нее раньше.

– Вы уверены?

Женщина выглядела оскорбленной этим грязным намеком на недостоверность ее сообщения.

– Или она сама себе его нанесла, или это сделал кто-то другой, а затем запер ее здесь, и она истекла кровью. Много дней. Когда они вскрыли дверь, запах...

Звук потерянного голоса, который отвечал ему по телефону, снова возник в голове Марти. Он не сомневался, что, когда подруга Тоя разговаривала с ним, она была уже мертва. Искалеченная и мертвая, но на некоторое время возрожденная к жизни как абонент для соблюдения приличий. В его ушах звучали слова: «Кто это?». Не взирая на жару и свет блистающего июля, он начал дрожать. Мамулян был здесь. Он переступал через этот самый порог в поисках Тоя. Ему надо было свести с ним счеты, как знал теперь Марти. Что может предпринять человек без плана, несмотря на мучащее унижение, в ответ на такую жестокость?

Марти поймал на себе взгляд женщины.

– С вами все в порядке? – спросила она.

– Спасибо. Да.

– Вам нужно немного поспать. У меня те же проблемы. В такие теплые ночи – бессонница.

Он снова поблагодарил ее и поспешил прочь от дома, даже не оборачиваясь. Слишком легко было представить все эти ужасы: они являлись без предупреждения, ниоткуда.

И никуда не уходили. По крайней мере теперь. О Мамуляне он помнил ночью и днем, и бессонной ночью – с того самого дня. Он теперь узнал (была ли это его жизнь во сне, несмотря на бодрствование, прошедшая сквозь бессонницу?) о другом мире, повисшем вне или за фасадом реальности.