«Глядя на тебя, мне хочется снова вверить свое сердце в заботливые женские руки».

Это искреннее признание, сорвавшееся с уст Остина на могиле его матери, значило для Холли больше, чем все слащавые нежные слова, которые он мог бы прошептать в темноте алькова. Если она проскользнет к нему под одеяло, под покровом ночи и во всей своей красоте, ей скорее всего так никогда и не удастся узнать, вверил ли он свое сердце толстозадой, плоскогрудой, коротко стриженной девчонке, которая обожает его, или самой прекрасной женщине Англии.

Один день — дала себе слово Холли. Она даст Остину еще один день. Если за это время ей не удастся добиться от него ни одного знака внимания по отношению к женщине, с которой он связан узами брака, завтра ночью она сама придет к нему. Отбросив предостережения всех женщин, связавших до нее свои судьбы с мужчинами рода Гавенморов, она рискнет положить свое сердце к ногам мужа.

Укрепившись в этой решимости, Холли, танцуя, вернулась в постель, чувствуя себя без пут, стягивающих грудь, гибкой проворной валлийской феей.

— Доброе утро, Винни, — проходя по двору, окликнула Холли служанку, согнувшуюся над корытом с бельем. — Я отправляюсь к реке набрать полевых цветов.

— Добрый день, леди Холли.

Распрямившись, Винифрида стала растирать поясницу, завидуя легкой походке госпожи.

Весело покачивая корзиной, Холли тихо напевала песенку. По лазурному небу бежали облачка, белые и пушистые, словно хризантемы. Дождь щедро напоил землю, и теперь яркое солнце так же щедро изливало свои лучи на нее, давая жизнь всему сущему.

Пользуясь хорошей погодой, обитатели замка постарались найти себе занятия, которые можно выполнять подальше от угрюмой цитадели: кто собирал мед, кто занимался лошадьми. Все встречали Холли радостными словами приветствия и улыбками. Две рыжие борзые долго трусили за ней следом, затем отстали, привлеченные запахом окорока, который коптили на углях.

Холли с облегчением отметила, что Риса Гавенмора де не видно. Ей не хотелось в такой прекрасный день разбираться в противоречивых чувствах, которые она испытывала к отцу Остина.

Проходя мимо ристалища, девушка помахала рукой Кэри и весело рассмеялась, так как он, засмотревшись на нее, пустил стрелу мимо поставленной у стога сена мишени. Оруженосец шутливо погрозил Холли кулаком, затем послал ей воздушный поцелуй.

Проходя мимо могилы матери Остина, Холли замедлила шаг. Земля вокруг еще хранила их следы, но на холмике неуклюжими неровными рядами алели хрупкие анемоны.

У Холли перехватило в горле, когда она увидела на большом плоском камне коряво нацарапанные слова: «Гвинет Гавенмор, любимой маме».

Очарование момента едва не исчезло, когда вдруг у нее за спиной появился похожий на большую ворону отец Натаниэль, размахивающий зажатыми в руке свитками.

Ускорив шаг, Холли направилась вниз к реке.

— Натаниэль, сегодня утром я ни в чем не хочу каяться. Я предпочитаю общаться с богом наедине, у себя в спальне, и могу заверить вас, что душа моя сияет, как новая монета.

«Точнее, скоро станет такой, — про себя уточнила Холли, — после того, как я признаюсь Остину в обмане».

Отец Натаниэль поспешил за ней следом, его сандалии скользили на каменистом склоне.

— Холли, вы должны выслушать меня. Меня беспокоит не ваша душа. Вы. Вы сами в опасности. В очень большой опасности.

— Если вы будете продолжать наступать мне на ноги, я свалюсь вниз и сломаю себе шею. Это единственная опасность, которая мне угрожает. Вы можете себе представить, как трудно ходить в этих юбках?

Но ее насмешливые слова нисколько не смутили священника. Он потряс развернутыми свитками. Они зашелестели от порыва ветра.

— Внимательно изучая историю рода Гавенморов, я наткнулся на несомненные доказательства того, что над вашим супругом скорее всего тяготеет проклятие.

Холли вздрогнула.

— Проклятие, значит? Злой рок навеки наложил на него свою печать и тому подобное, да? Скажите, у него что, в полнолуние вырастают рога, а на ногах появляются копыта? Он водится с демонами и приносит в жертву девственниц, утоляя свою похоть на окровавленном алтаре?

— Хуже. Вот послушайте. Считается, что это слова царицы фей Рианнон, ложно обвиненной в неверности одним из далеких предков Остина.

Он начал читать на ходу, то и дело спотыкаясь о камни.

— "Пусть любовь станет твоим смертельным недугом, а красота — вечным проклятьем!"

Эти высокопарные слова, от которых повеяло холодом даже в такой прекрасный день, вызвали у Холли лишь раздражение.

— Помилуй бог, Натаниэль, вы же священник! Неужели вы дошли до того, что стали верить в языческие проклятия?

— Возможно, это проклятие вовсе не языческое. Тут написано, что эта самая Рианнон призвала гнев господний на голову несчастного бедняги.

— В таком случае я позволяю вам помахать распятием над Остином, пока он спит. — Холли махнула рукой. — Или окропить святой водой его кашу.

Священник, будто осознав тщетность своих увещеваний, застыл на месте.

— Вы не находите странным, что столько женщин, вышедших замуж за мужчин из рода Гавенморов, приняли мученическую смерть от рук своих супругов?

Холли какое-то время стояла молча, глядя на отца Натаниэля. Затем, подойдя к нему, она ткнула его пальцем в грудь.

— Отец Натаниэль, вы можете верить во всякую сверхъестественную чушь, если вам это угодно, но я скажу так: уверена, что не существует такого проклятия, которое нельзя разрушить благословением истинной любви.

Сказав это, она повернулась и пошла дальше. Священник остался стоять, печально глядя ей вслед. Ветер трепал его рясу, вырывая из рук свитки. Наконец, скомкав древний пергамент, отец Натаниэль прошептал:

— Да хранит тебя бог, Холли, и пусть он в бесконечном милосердии своем сделает так, чтобы твои слова оказались правдой.

Река сегодня была ленивая и спокойная, но его жена, похоже, нет. Спрятавшись за густыми ветвями вяза, Ос-тин следил за Холли, бродившей средь высокой травы, напевая что-то вполголоса, то и дело нагибаясь, чтобы сорвать цветок и добавить его к пестрому букету, заполняющему корзину.

Остин невольно улыбнулся. Она такая забавная, такая очаровательная, такая смелая. Некрасивая и в то же время настолько преисполненная изящества, что от одного взгляда на нее у Остина потеплели глаза.

Вчера в вечерних сумерках, с глазами, сверкающими гневным огнем, с вызывающе сжатыми губами, она показалась ему привлекательной. Солнечный свет безжалостно рассеял этот обман. Холли, снующая без устали в траве, останавливающаяся лишь за тем, чтобы стряхнуть с остриженной головы присевшую отдохнуть бабочку, ничуть не походила на хозяйку крепости Гавенмор.

Остин покачал головой, с удивлением отмечая, что его все с большей силой влечет к ней. Так хочется, чтобы она по-настоящему стала его женой. Согрела его постель. Родила ему детей.

Вчера Холли позволила ему мельком взглянуть на красоту другого рода. Душевную красоту. Красоту настолько сильную, которой она обладала в полной мере, что ей удалось воскресить в его памяти образ любимой матери, презирать которую он пытался последние двадцать лет. Красоту, никак не связанную с молочно-белой кожей и водопадом пышных локонов, для расчесывания которых перед сном требуется пятьсот раз провести по ним гребнем.

Сунув руку за пазуху, Остин достал из тайника драгоценный сувенир. Теперь он прекрасно понимал, что это такое: память о пустом увлечении совершенно незнакомой женщиной. Женщиной, несомненно, воплотившей бы в жизнь тяготевшее над ним проклятие, от которого Холли принесет избавление.

Небрежно сунув локон за пазуху, Остин решительно направился вниз к берегу, к своей жене.

Холли срывала распустившиеся цветы, как вдруг у нее за спиной раздался насмешливый голос:

— Надеюсь, ты не представляешь себе, что на месте одного из этих цветов — я?

Холли, стоявшая на коленях, подняла голову, чувствуя, что ее сердце забилось чаще. Рядом с ивой стоял Остин, одетый во все черное, не считая алого камзола. Бронзовая от загара кожа была покрыта лучиками морщинок. Глаза сияли из-под густых ресниц. Муж ее был настолько красив, что Холли вынуждена была отвернуться.