Было без четверти два. Солнце, отвоевав у перистых облаков большую часть неба, плавило асфальт и скручивало в трубочки листы верб. Но меня его агрессивность не беспокоила. Мой теплообмен был идеален, как, впрочем, и все другие физиологические параметры. И чем ближе к краю пропасти, тем четче работал организм.

Я проделал тот же путь от пансионата до полуразвалившегося прокатного пункта. Рядом никого не было, только внизу, у самой кромки воды, на раскладушках загорало несколько отдыхающих. Я подошел к бордюру высотой не более полуметра и стал «разматывать удочки». Руки работали автономно, независимо от головы. Взгляд был направлен туда, куда вскоре полетят пули.

Пляж напоминал муравейник — хаотическое движение тел, над которыми, словно осы, роились волейбольные мячи. А на той площадке, что рядом со спасательной станцией, сильные молодые ноги гоняли футбольный мяч. Меня терзала только одна мысль: есть ли где-то там Заварзин?

Когда винчестер своим гладким брюхом лег на бордюр, я опустился на колено и изготовился к стрельбе. Рядом, утрамбованные патронами девятого калибра, лежали три магазина. Сквозь оптический прицел я методически осмотрел «поле битвы», на котором пока играли в футбол, и первым, кого увидел, оказался тот, с чечевицеобразной родинкой на щеке. Злую радость вызвал и Солдатенок — он стоял на ближних ко мне воротах и все время размахивал руками. Дирижировал игрой. Увидел я и того долговязого, который хотел меня возле «Фламинго» заковать в наручники. На лавке, свесив живот на колени, с банкой пива в руках сидел Шашлык. Вроде бы вся бригада Рэма была в сборе. Все налицо, кроме Заварзина. Жаль, без хозяина праздничка не получится…Может быть, подумал я, его не отпустили из СИЗО? Хотя вряд ли…

Я повернул оптический прицел в сторону спасательной станции и выездного буфета, возле которого постоянно кучковались накачанные мальчики. Затем посмотрел вправо, туда, где рокотали водные мотоциклы. Вот он! Узнал его я не сразу — ввела в заблуждение синяя резиновая шапочка, натянутая чуть ли не на глаза. Могучий торс Рэма выступал над рулевой колонкой, но был скверной мишенью. Слишком подвижной.

Я пытался поймать в видоискатель его лицо, но оно, словно стеклышки в калейдоскопе, все время меняло положение… Я не стал на нем зацикливаться — понимал: этот теперь от меня никуда не денется. Снова глянул на Шашлыка. Он кому-то что-то кричал, сложив ладони рупором. Банка с пивом теперь стояла рядом. На мгновение перевел взгляд на Родимчика: тот весь лоснился и по какойто непонятной ассоциации напоминал племенного жеребца на смотринах — может быть, потому, что перебирал в нетерпении, ожидая мяча, ногами, как лошадь.

Но почему я медлил? Почему палец так нерешительно ласкал облучье спускового крючка и никак не мог угомониться на его отполированной поверхности? Я подумал о сне, в котором привиделось письмо Велты. Но тут же отвлекся: взглянул на четко просматриваемый маяк. Над морем висела голубая дымка, и на какое-то мгновение, как никогда раньше, я почувствовал красоту мира, ее неповторимость.

Однако я отринул сантименты, подумав, что коечто в природе не должно повторяться. Я, как и те, за кем охочусь, — ее мусор, по ценности мы уступаем на Земле самому последнему пресмыкающемуся.

Вдруг поймал себя на том, что уже несколько мгновений прицел винчестера, как привязанный, держится на лице незнакомой женщины. Она шла вдоль берега моря, ведя за руку темноволосого мальчугана. В чертах ее лица я уловил что-то, напоминающее Велту. Я не стал обдумывать до конца эту спонтанную мысль, а просто смотрел и не мог оторвать взгляда от ее лица. И это видение какимто образом дало сигнал правой руке, указательному пальцу, который поглаживал дугу спускового крючка. И сигнал этот в одно мгновение расставил все по местам. Включилась автоматика. В поле зрения вновь появилась раскисшая от жары физиономия Шашлыка. Винчестер дважды ударил в плечо. Я видел, как из левого виска, а потом — из шеи, оттуда, где сонная артерия, брызнула кровь. Он, еще не понимая, что уже мертв, начал клониться вбок, судорожно нащупывая рукой точку опоры. Со скамейки свалилась банка с пивом. Упал и он, перевернулся на спину, и левая рука, стараясь зажать рану, судорожно потянулась к горлу…

Но Шашлык меня больше не интересовал. В прицеле уже был тот, в зеленых плавках. Ведь этот Родимчик хотел меня захомутать возле «Фламинго», это он помогал погубить Гунара, Велту и ее мальчишку. Еще ничего не зная о Шашлыке, он ловко вел мяч к дальним от меня воротам. Ударив по мячу, развернулся, чтобы возвратиться, и тут я встретил его спаренными выстрелами. Целился в ноги — в обе, чуть выше колен — крови почти не было, но на ляжках стали взбухать пузырьками две осиные норки. Он упал на колени и, дико озираясь по сторонам, стал хватать растопыренными пальцами сухой песок. В прицеле, словно рядом, появилась его голова с мощным бритым затылком. Я плавно спустил курок… К нему ктото подбежал, а кто-то уже склонился над Шашлыком.

Но пока это был всего лишь пролог, и не все зрители видели то, что происходит на сцене.

На долговязого я не стал тратить лишнюю пулю: я уложил его с первого выстрела и мог поклясться — пуля прошла по центру сердца.

На площадке, однако, стало что-то меняться. За отбитым в сторону мячом никто больше не побежал. Но что любопытно, те, кто сидел на скамейке, продолжали там оставаться, словно рядом и не корчился в предсмертных судорогах человек, который еще минуту назад делил с ними эту самую скамейку.

Я на какое-то время потерял из виду Солдатенка. Во всяком случае, на воротах его уже не было. Нет, этого сукина сына упустить нельзя, слишком большой к нему счет. Я искал в толпе его круглую стриженую голову, рысью хищную морду с редкой порослью вместо усов. Достань он меня в Пыталове, то, не сомневаюсь, содрал бы семь шкур.

Я посмотрел в сторону моря, где по-прежнему, захлебываясь грохотом, выделывали свои бессмысленные выкрутасы водные мотоциклы. Я мельком отметил синюю шапочку, перемещающуюся в каскадах воды. Но и увидел, как в сторону моря кто-то побежал, размахивая руками. Это и был Солдатенок. Он, видимо, вспомнив про свои обязанности телохранителя, понял, что все катится куда-то в тартарары. Пуля достала его у самой кромки воды. По инерции сделав еще два шага, он рухнул лицом в зеленую жижицу.

Вверх побежали несколько молодых сильных парней — видимо, хотели укрыться на спасательной станции.

Первого, который находился ближе к лестнице, я вел в прицеле несколько секунд, и когда его маленькое загорелое ухо, обрамленное выстриженной каемкой, появилось в перекрестье прицела, нажал на курок. Парень, словно споткнувшись, сунулся лицом в выщербленный край опорной стенки. Бежавшие за ним замерли на месте, и только один из них приблизился к лежащему и перевернул его вверх лицом. И, увидев его, тоже стал озираться, почувствовал опасность, однако не знал, откуда она исходит. Он побежал назад к воде и, как Солдатенок, простерев руки к морю, начал взывать к своему шефу. Но музыка и рев мотоциклов делали свое дело. Точку в его тщетном крике поставила пуля…

На площадке началась бешеная суета. Будто стадо овечек подверглось внезапному нападению волчьей стаи.

…Вдруг привиделась меловая, высохшая до трещин дорога и ползущие по ней змеи. Их было столько, что создавалось впечатление, будто вся земля превратилась в нечто осклизлое, неуловимое по форме. И море казалось уже не морем, а стоячей рекой, по которой тоже что-то угрожающе надвигалось. Грохочущий огненно-красный кентавр. И я почувствовал несказанную усладу, когда синяя его голова появилась в оптике. Но кентавр перемещался так шустро, уходя из перекрестья, что с трудом удавалось вновь и вновь его засекать.

Я нащупывал уязвимое место — им оказался сорокалитровый бак с бензином. Дизайнеры были на высоте: мотоцикл ярко выделялся и легко просматривался через оптический прицел. Раз, два, три — три пули, двадцать семь граммов свинца полетели и вонзились в красное подбрюшье мотоцикла. Над водой поднялось смелое и яркое пламя. Я видел отпавшее от агрегата тело Заварзина. Упав в воду, он хотел под ней спрятаться, но не было уже сил на это. В последний момент прицел показал его лицо: искривленное судорогой, покрытое копотью и странными пузырями… Ревущий мотоцикл, двигаясь по инерции, не пощадил сброшенного седока и проутюжил его вместе с горящей водой. Через несколько мгновений там, где предавался забавам этот странный кентавр — человекоагрегат, — остались синие факелочки, напоминающие зажженные свечи…