Они с Родни сидели тихие, безмолвные, неподвижные, как гранитные изваяния, и смотрели вдаль.

Джоанна сама не знала, почему она не решилась нарушить их уединение, но она так и не вышла к ним и не заговорила с ними. Наверное, потому, что чувствовала себя виноватой, подозревая их в более чем дружеских отношениях. А может быть, тень той девчонки Рэндольф все еще невидимо витала над нею, вынуждая сохранять подозрительность и тайну?

Как бы то ни было, но Джоанна не приблизилась к ним и ничем не нарушила их спокойного созерцания. Вместо этого она, бесшумно ступая, тихонько отошла, отступила в тень деревьев, и поскорее вернулась домой. Об этом случае она впоследствии старалась не вспоминать и, разумеется, никогда не рассказывала о нем Родни. Чего доброго, он еще подумал бы, что она подозревает его в связи с этой мерзавкой Рэндольф!

Родни, не оглянувшись, не подождав отправления поезда, уходил по перрону…

О Господи! Неужели она начнет перебирать всё эти тягостные воспоминания с самого начала?

И что вообще могло вызвать из небытия эти воспоминания? Что Родни, всегда бывший верным и преданным мужем, вдруг не сумел скрыть радости в предвкушении свободы?

Да и можно ли вообще что-то сказать о чувствах человека, уходящего от вас прочь, видя лишь его удаляющуюся спину?

Она просто поддалась смешным подозрениям, невесть как возникшим у нее в голове!

Нет, больше не стоит думать о Родни, а не то, пожалуй, еще додумаешься до такого, что свет не мил станет!.

До последнего часа Джоанна и не подозревала, что у нее столь богатое воображение.

Наверное, она все-таки перегрелась на солнце.

Остаток дня и вечер тянулись невыносимо долго.

Джоанна не хотела снова выходить на прогулку, пока солнце не опустится достаточно низко, и потому сидела в гостинице.

Через полчаса она почувствовала, что больше не в силах сидеть в кресле без движения. Она отправилась к себе в комнату и принялась вытаскивать вещи и упаковывать их заново. Вещи ее, как она с усмешкой заметила себе, лежали не так аккуратно, как следовало бы. Конечно же, надо было обязательно упаковать их получше.

Она аккуратно и быстро уложила вещи заново. Часы пробили пять. Теперь она без опаски могла выйти на улицу. Все-таки в гостинице она ощущала некоторую подавленность. Если бы у нее была хоть какая-нибудь книжка…

Или даже, подумала в отчаянии Джоанна, была бы у нее с собой какая-нибудь игра-головоломка!

Выйдя на улицу, она с ненавистью посмотрела на кучи мусора с жестянками, сверкающими на солнце, на ленивых тощих цыплят, на заграждение из колючей проволоки. Что за ужасное место! Совершенно ужасное место.

Для разнообразия она отправилась вдоль железнодорожной линии и проволочной изгороди, представлявшей собою не более и не менее, как турецкую границу. В этом направлении она еще не прогуливалась. Но через четверть часа эффект новизны пропал, и снова все вокруг стало ей казаться, как и вчера, нудным и скучным. Железнодорожная линия, лежавшая в четверти мили справа от нее, не возбуждала у нее никаких дружественных чувств.

Ничего, кроме тишины – тишины и угасающих солнечных лучей.

Джоанне пришла в голову мысль, что здесь, может быть, самое лучшее место для чтения стихов. В школе у нее была репутация большой любительницы поэзии. Интересно, что она сможет вспомнить по прошествии стольких лет? А ведь были времена, когда она знала наизусть очень много стихов!

А дальше? Вот глупая! Неужели трудно вспомнить хотя бы эти несколько строк? Нет, никак не припоминается. Лучше начать другое:

О, это звучит весьма актуально! Как там дальше?

Нет, это звучит слишком благостно. Пастораль да и только! Может быть, она помнит какой-нибудь сонет? В свое время она их знала множество. «Союз высоких душ», например, или тот, о котором ее однажды вечером спросил Родни.

– Это из Шекспира, не так ли? – спросил он.

– Да. Из его сонетов, – ответила она.

– А это:

– Нет, это совсем другой, а тот сонет начинается так:

И она прочла ему весь сонет, который в самом деле был прекрасен, очень выразителен и глубок, В конце, вместо того, чтобы выразить свое восхищение сонетом, Родни лишь задумчиво повторил:

– Но ведь сейчас октябрь, верно? – ни с того ни с сего вдруг спросил он и пристально посмотрел ей в глаза.

Его слова были так неожиданны для нее, что она, ничего не отвечая, лишь жалобно смотрела на мужа.

– А другой сонет ты знаешь? – тихо спросил он. – Тот самый, где «союз высоких душ»?

– Да, знаю, – послушно кивнула она, помедлила минуту и прочла весь сонет.

Она с драматическим пафосом закончила читать, сделав ударение на последних строках.

– Я хорошо читаю Шекспира, правда? – спросила она. – Меня в школе всегда хвалили за это. Говорили, что я очень выразительно читаю стихи.

Но Родни не отвечал, захваченный какой-то мыслью.

– Здесь вовсе не нужна экспрессия, – произнес он наконец. – Здесь достаточно одних слов.

Джоанна обиженно вздохнула.

– Шекспир прекрасен, не правда ли? – пробормотала она.

– Если в нем и в самом деле есть что-то прекрасное, – немедленно отозвался Родни, – так это то, что он был всего-навсего несчастный человек, как и все мы.

– Какая необычная мысль, Родни!

Он улыбнулся и посмотрел на нее, словно увидел впервые.

– Ты так думаешь?

Резко поднявшись из кресла, он направился к двери, но остановился на полпути, обернулся и прочитал:

– Но сейчас октябрь, не так ли? – сделав паузу, снова спросил Родни.

Почему он так спросил? О чем он думал?

Ей вспомнился тот октябрь, особенно ясный и тихий.

Весьма забавно, что в эту минуту ей почему-то вспомнился тот вечер, кода Родни попросил ее почитать сонеты. А ведь это произошло именно в тот день, когда она увидела его на Ашелдоне вместе с миссис Шерстон. Может быть, миссис Шерстон тоже читала ему Шекспира, но это весьма на нее не похоже. Миссис Шерстон, думала Джоанна, женщина вовсе не интеллектуального склада.