– Ты говоришь о детях как о совершенно бесправных рабах!

– А разве наши дети не рабы? Они едят то, что мы им даем. Они носят то, что мы на них надеваем. Они даже говорили те слова, которые мы с тобой требовали от них. Вот цена, которую они заплатили за нашу защиту и покровительство. И теперь у них нет ничего своего. Но они растут, и с каждым днем становятся все ближе к свободе.

– К свободе? Какой свободе, Родни? – с презрением воскликнула Джоанна, – Разве свобода существует?

Родни, словно получив удар, остановился, посмотрел на нее долгим взглядом и грустно вздохнул.

– Нет, я не думаю. Ты права, Джоанна, – с тяжелой, медлительностью проговорил он.

Повернувшись, он медленно вышел из комнаты, сутуля плечи.

При взгляде на мужа Джоанну словно пронзила острая боль.

«Теперь я знаю, какой ты будешь в старости», – горестно подумала она.

Родни стоял на перроне вокзала Виктория…

Свет падал на обострившиеся черты его усталого лица..

Он сказал, чтобы она берегла себя..

И вдруг, несколько минут спустя…

Почему же ее мысли, все время возвращаются к этой сцене? Совсем неправда, что Родни обрел свободу! Родни очень в ней нуждается! Он без нее тоскует в пустом доме, где кроме слуг, никого… Он никогда никого ни о чем не попросит. У него совсем нет друзей. Разве что какой-нибудь ненормальный, вроде Харгрейва Тейлора, этого нескладного дурака! Она так и не поняла, почему Родни подружился с ним. Или еще этот занудливый майор Миллз, который не умеет вести беседу ни о чем, разве что только о пастбищах, да о том, как ухаживать за коровами…

Конечно же, Родни очень скучает без нее!

Когда она подошла к гостинице, индус вышел ей навстречу.

– Надеюсь, прогулка была приятной, мамсахиб? – вежливо спросил он.

– Да, – ответила Джоанна, – очень приятной.

– Обед скоро будет готов. Очень хороший обед, мэмсахиб.

Джоанна ответила, что очень этому рада. Но обещание управляющего оказалось пустым обещанием, потому что обед был точно такой же, как и вчера. Единственное, что его отличало от вчерашнего, это персики на десерт вместо абрикосов. Конечно, это был совсем не плохой обед, но главным его недостатком было как раз то, что он был точно такой же, как и вчера.

После обеда ложиться спать было еще рано, и Джоанна снова горячо пожалела, что не взяла с собой побольше книг или вязание. Она даже попыталась перечитать заново наиболее интересные страницы из «Леди Катерины Дизарт», но не смогла.

Если бы у нее было хоть какое-нибудь дело, думала Джоанна, хоть какая-нибудь работа! Если бы у нее были карты, она занялась бы раскладыванием пасьянса. Или какие-нибудь игры, триктрак, например, или шахматы, или шашки на худой конец – она сыграла бы сама с собой!

Действительно, в такой обстановке, какая только чепуха не лезет в голову! Подумать только: ящерицы, высовывающие свои головки из норок… Бред! Но мысли, снующие в голове, все-таки остаются. Мысли, порой пугающие, порой вызывающие раздражение и досаду., А иногда такие постыдные мысли, что просто не хочется, чтобы они возникали!

Так почему же все-таки они появляются в ее голове? Откуда они берутся? В конце концов, может человек или не может управлять своими мыслями?. Возможно ли при каких-нибудь обстоятельствах запрещать себе думать о чем-либо неприятном? Да, надо запретить этим юрким ящерицам высовывать головки из своих норок, запретить этим зеленым проворным змейкам проскальзывать по краю сознания, раздражая и тревожа!

Откуда они берутся, эти мысли?.

И отчего они вызывают столь неприятное чувство, чувство страха, которое у нее возникает, едва она позволяет этим мыслям, этим ящерицам немного похозяйничать у нее в голове?

Должно быть, у нее агорафобия. (Наконец-то она вспомнила это слово – агорафобия! Вот что значит напрячь мозги. Если хорошенько повспоминать, то вспомнишь все, что нужно!) Да, именно так. Боязнь открытого пространства. Забавно, но прежде она даже и не подозревала, что страдает агорафобией. Но ведь она прежде никогда и не попадала в такие обстоятельства, как теперь. Она всегда жила среди зданий, в городах, среди строений и садов, где всегда есть много занятий и достаточно людей. Да, вот именно, достаточно людей, вот что главное. Если бы здесь нашелся хоть кто-нибудь, с кем можно было бы просто поговорить!

Пусть даже Бланш…

Забавно думать сейчас, как она старалась избежать возможности оказаться на пути домой в одной компании с Бланш!

Нет, но если бы Бланш появилась именно здесь, именно в эти дни, то это совсем другое дело. Тогда они могли бы поговорить с нею о тех, прежних, днях, когда учились в «Святой Анне». Не все же для Бланш были в школе одна скука и неприятности, как она уверяла её? Наверное, и для Бланш в школе было что-то интересное. Как давно все это было! Что там Бланш сказала ей? «Ты вышла в свет, а я опустилась на дно». Нет, потом она поправилась, она сказала: «Ты осталась какой была: примерной девочкой из «Святой Анны», гордостью всей школы».

Неужели в ней действительно не произошло никаких перемен с тех далеких школьных лет? Очень хорошо, если это в самом деле так. Но, с другой стороны, и не очень приятно. Ведь если, так, то получается, что она с тех пор никак и не развивалась, что ли?

Как там сказала мисс Гилби в своей прощальной речи на выпускном вечере? Все выпускные речи мисс Гилби становились знаменитыми. Они были своего рода олицетворением школы «Святой Анны», ее характеристикой.

Мысли Джоанны вернулись к тем давним годам, и в ее воображении встала фигура старой директрисы. Огромный нос, большие круглые очки, острые проницательные глаза с неизменным требовательным выражением… Джоанне вспомнилось, с какой величественностью директриса ходила по школе, выставив вперед свой величественный бюст. О, что это был за бюст! Мечта всех школьных отличниц! Четких строгих форм, он внушал одну лишь мысль о величии – и никакой слабости, никакого снисхождения!

Да, у мисс Гилби была устрашающая фигура, она внушала только страх и восхищение, причем не у одних учениц ее школы, но даже и у самих родителей.

Уже при беглом взгляде на мисс Гилби не оставалось никаких сомнений: да, она из «Святой Анны»!

Джоанна вспомнила как однажды ей довелось побывать в кабинете директрисы, в священной, таинственной комнате, пребывание в которой производило на учениц неизгладимое впечатление. Вот она входила в это святилище педагогики, заставленное цветами, с гравюрами из магазина «Медичи» на стенах, с лежащим буквально на всем явным отпечатком культуры, учености и социального такта.

Мисс Гилби величественно отрывает взгляд от своего широкого письменного стола.

– Входи, Джоанна. Садись, дорогая моя.

Джоанна осторожно садится в указанное директрисой обитое великолепным кретоном кресло, страшась опустить руки на полированные подлокотники. Мисс Гилби величественным жестом снимает очки и вдруг улыбается какой-то ненастоящей, но выразительной улыбкой, от которой у Джоанны мурашки бегут по спине.

– Ты покидаешь нас, Джоанна, – четко выговаривая слова, произносит директриса. – Ты выходишь из привычного тебе круга школьных отношений в большой мир, который называется жизнью. Я бы хотела кое о чем побеседовать с тобой, прежде чем ты выйдешь за порог нашей школы. Я надеюсь, мои слова ты воспримешь как доброе напутствие и, может быть, они станут путеводными в той жизни, которая тебе предстоит.

– Да, мисс Гилби.

– Здесь, в нашей школе, среди счастливого окружения, среди твоих юных подруг, твоих ровесниц, ты была целиком избавлена от тех сложных и запутанных отношений, которых никто не может избежать в реальной жизни.

– Да, мисс Гилби.

– Здесь, в школе, я уверена, ты была счастлива.

– Да, мисс Гилби.

– И ты очень хорошо училась. Я очень довольна успехами, которых ты достигла. Ты была одной из наших лучших учениц.

Джоанна почувствовала легкое смущение.