Я вздохнул:

— Наверное, ты прав, Рич. Я сильно сомневаюсь, что смогу что-нибудь сделать, но всё равно буду пытаться. Как и любой гражданин, она имеет право на квалифицированную и, главное, непредвзятую защиту в суде. А её прежний адвокат не только с самого начала признал её виновной, но уже вынес ей свой приговор и занимался её делом спустя рукава.

Ричард достал вторую сигарету и принялся мять её между пальцами.

— Да, — сказал он. — Я так это и понял, когда в пятницу ты взялся защищать барышню Габрову. Но сейчас… Гм, только не подумай, что я обвиняю тебя в меркантильности, ты с равным усердием отстаиваешь интересы своих клиентов, независимо от их финансового положения… И всё же я сделал одно любопытное наблюдение: когда ты чуешь большие деньги, у тебя лихорадочно блестят глаза — как у наркомана при мысли об очередной дозе. Вот и сейчас они блестят. В чём дело, Игорь? Ведь опекуны девушки не слишком богатые люди. Они, конечно, обеспечены — но не настолько же, чтобы заплатить тебе бешеный гонорар.

Я взял чашку с уже порядком остывшим кофе и отхлебнул глоток.

— О бешеных гонорарах речь не идёт, — невозмутимо ответил я. — Но платят они прилично. Достаточно, чтобы нанять тебя. Сейчас ты очень занят на работе?

— Нет, не очень. После нашей последней облавы большинство профессиональных хакеров затаилось, а с молодняком и любителями хлопот мало, отлавливать их легко и неинтересно.

— Вот и хорошо. Я хочу, чтобы ты тщательно прошёлся по всем материалам следствия, не пропуская ни единой, пусть и самой незначительной детали. Даже в таком простом и очевидном на первый взгляд деле должны быть свои подводные камни и скрытые течения — неувязки при отработке версии, отдельные мнения экспертов, мелкие технические ошибки, не повлиявшие на конечный результат, но при соответствующей подаче способные поколебать уверенность присяжных в несокрушимости позиции обвинения. А все сомнения, по закону, должны трактоваться в пользу обвиняемого.

Ричард снова закурил.

— Это чёртова уйма работы, — заметил он. — К тому же может возникнуть конфликт интересов. Как-никак я работаю в полиции.

— Тогда возьми двухнедельный неоплачиваемый отпуск. Все потери я тебе компенсирую.

Ричард внимательно посмотрел на меня:

— Ты серьёзно?

— Да.

— Учти, я много зарабатываю.

— А мне хорошо платят. Пётр Габров готов на всё, лишь бы спасти внучку.

— Гм-м. Вполне может статься, что ты обдерёшь его до нитки, а девчонку всё равно не спасёшь.

— Поэтому я нанимаю тебя. Уверен: ты обязательно что-нибудь раскопаешь. Добиться для неё оправдания я не рассчитываю, но посеять в головы присяжных сомнения, думаю, смогу. А этого достаточно, чтобы смягчить приговор.

Ричард собирался что-то сказать, но как раз в этот момент трансляция баскетбольного матча была прервана, на экране появилась заставка с логотипом Национального Кубка, и голос диктора принёс любителям баскетбола неискренние извинения, предложив им переключиться на вспомогательный канал. Впрочем, я сильно сомневаюсь, что нашлось много чудаков, которые последовали этому совету. Через десяток секунд заставка исчезла с экрана, и её сменила панорама Центральной ледовой арены Нью-Монреаля, где вот-вот должен был начаться первый матч финальной серии Национального Кубка между местными «Консулами» и многократными чемпионами Дамограна, «Матадорами» из Галифакса. Мы с Ричардом, ясное дело, болели за «Консулов» и всей душой жаждали реванша за прошлогоднее поражение от «Матадоров» в четвертьфинале Кубка.

В такой обстановке говорить о любых серьёзных делах было бессмысленно. Вспомнив, что Юли дома нет, а значит, некому будет приносить нам во время матча закуски, я сбегал в кухню и на скорую руку приготовил десяток сандвичей с салями и зеленью. В гостиную я вернулся к первому вбрасыванию и на следующие два с лишним часа полностью отключился от дела Алёны Габровой. Тогда я считал его всего лишь превосходной возможностью заработать фантастический гонорар и даже не подозревал, что столкнулся с самым невероятным случаем за всю мою адвокатскую практику.

— Майкл, ты здесь? — прозвучал в дверном динамике голос Келли Симпсон. — Можно войти?

Мишель Тьерри молча встал с койки, подошёл к двери и открыл её. С небрежным «Привет!» Келли впорхнула внутрь и скептически осмотрела каюту.

— Не блеск, — констатировала она. — И так тесно, а тут ещё чемоданы на полу. Ты до сих пор не разобрал вещи?

— Позже, — проворчал Тьерри, вновь растягиваясь на широкой мягкой койке. — Если эта посудина развалится при переходе в овердрайв, все мои труды окажутся напрасными.

— Типун тебе на язык! — рассердилась Келли. — Паникёр несчастный. — Она отодвинула в сторону один из чемоданов, села в кресло и закинула ногу на ногу. — Между прочим, я специально узнавала: ни один из кораблей этого типа ещё ни разу не терпел аварию в гиперпространстве.

— Ну да, конечно, — вяло обронил Тьерри. — Их сбивали раньше, чем они изнашивались. А эта рухлядь, которую ты гордо именуешь кораблём…

— Тьфу на тебя! Прекрати немедленно! До запуска сверхсветового двигателя ещё целых пять часов. Ты что, так и собираешься валяться на койке?

— Не вижу ничего плохого в таком времяпрепровождении. Что-нибудь почитаю. Может, посплю. А что ещё делать?

— Хотя бы поесть. Сейчас по бортовому времени двадцать минут седьмого. Скоро ужин.

— Ах да, действительно, — согласился Тьерри. — Я слышал сообщение по общей сети, но как-то выпустил это из вида… Кстати, там говорилось, что этим летающим гробом командует коммодор. Я не ослышался?

— Нет, всё верно, — подтвердила Келли. — Коммодор Марчелло Конте.

Тьерри принял сидячее положение и энергично затряс головой. Он солгал Келли насчёт своих страхов, как лгал всегда в подобных обстоятельствах, стыдясь назвать истинную причину своей подавленности. Он вовсе не боялся возможного кораблекрушения. То есть, конечно, побаивался — но не больше других. Просто в начале длительного перелёта им неизменно овладевала депрессия. Перспектива провести ближайшие несколько недель в замкнутом мирке корабля угнетала его. Это была лёгкая, но неизлечимая форма клаустрофобии, из-за которой Тьерри в своё время не прошёл по медкомиссии на инженерный факультет института гражданской астронавтики, о чём впоследствии никогда не сожалел. Он стал дипломатом и вскоре понял, что политика — его истинное призвание.

— Коммодор Конте, — повторил Тьерри. — Интересно, что он натворил? Чем заслужил назначение капитаном этой посудины? Убил кого-нибудь? Или надавал по морде адмиралу?

— Почти в яблочко, — усмехнулась Келли. — Наш капитан здорово насолил своему начальству. Он посадил в кутузку командира эскадры, а сам при поддержке всего личного состава взял на себя командование.

Тьерри присвистнул:

— Ого! Но ведь это же бунт! За такие дела в любой армии отдают под трибунал.

Келли покачала головой:

— Не всё так просто, Майкл. Ты слышал о событиях на Тукумане?

— Лишь в общих чертах. Недавно открытую планету чисто земного типа атаковал флот Четвёртого Рейха, но эскадре Экспедиционного Корпуса удалось эвакуировать почти всех поселенцев и уйти с минимальными потерями. Сицилианцы провели операцию на высочайшем уровне.

— Вот именно. А эвакуацией руководил наш капитан. Ему пришлось взять под арест командующего эскадрой, который сдуру вознамерился дать бой целому флоту.

— Но это же чистейшее безумие! Эскадра была бы стёрта в порошок, а поселенцы либо уничтожены, либо обращены в рабство.

— Точно так же рассуждал и коммодор Конте. Поэтому он сделал то, что сделал.

— Он поступил совершенно правильно, — заметил Тьерри, который в силу своих новых обязанностей последние недели усердно изучал всё связанное с Сицилианским Экспедиционным Корпусом и Протекторатом. — В Уставе СЭК есть даже статья о неподчинении преступным приказам. А в Учредительной Хартии Протектората прямо сказано, что Корпус обязуется защищать жизнь, свободу, достоинство и благополучие граждан государств-участников договора. Я не знаком с деталями тукуманского инцидента, но если всё было так, как ты говоришь, то руководство Корпуса должно было объявить коммодору Конте благодарность, а то и повысить его в чине.