Джон подошел к камину, положил руку на мраморную полку и встал, глядя на решетку.

— Я не могу объяснить тебе, Энн, — сказал он, — или нет, я не хочу говорить того, что может прозвучать как обвинение. Я не хочу облекать это в слова. Но неужели ты не попытаешься понять? Ведь я просил тебя дать мне… общение.

Энн почувствовала, как ее гнев растворяется от его слов. Он рос в ней, как прилив, — гнев на то, в какое положение он ее поставил, гнев на собственную глупость, на собственную стеснительность. А сейчас впервые Джон не был подавляющим, умудренным жизнью мужчиной, у ног которого лежит весь мир и который может получить все, что только захочет, стоит ему приказать. Он был просто молодым человеком со своими тревогами и трудностями, как и все прочие люди. Она удержала слова, готовые сорваться с языка, и вспомнила, как много он обещал Майре и близнецам, а все, чего хотел взамен, — всего лишь дружбы.

И даже если ее здесь ждут испытания и неприятности, каким бы ни был их источник, разве она не может своим вниманием к его проблемам и своим сочувствием каким-то образом помочь ему и исполнить свой долг?

Она вздохнула и сдалась:

— Извини, Джон. Но, прошу тебя, не оставляй меня одну, если хочешь помочь. — Она попыталась улыбнуться, но губы не слушались.

Он выпрямился, отвернулся от камина, и их глаза встретились. И он тоже улыбнулся. В этот момент они казались ближе и расположеннее друг к другу, чем когда-либо раньше.

— Доверишь ли ты мне заботу о себе? — спросил Джон.

— Д-да, — ответила Энн, но в голосе ее не было уверенности.

Ей пришло на ум, что еще никогда о ней не заботились, но она всегда заботилась о других. Ее мимолетный гнев улетучился, и она старалась найти объяснение враждебности, которую ощутила в гостиной, не столько ради Джона, сколько ради себя — она не переносила враждебности и боялась неприятностей. Энн старалась уверить себя, что любая мать была бы расстроена; Джон, несомненно, поступил плохо. А как быть с Вивьен, этой прелестной родственницей, которую она не ожидала увидеть? Должно быть, у Джона найдется множество таких родственников, которых задевает его пренебрежение к их мнению и его неожиданный брак.

— Кто такая мисс Линтон? — спросила Энн, нарушая молчание и стараясь, чтобы вопрос звучал по-деловому.

— Мать Вивьен была двоюродной сестрой моего отца, — ответил Джон. — Когда ее родители умерли, они с братом переселились сюда и наш дом стал их домом. Это было пять лет назад.

— Она красивая.

— Ты считаешь?

— А ты разве нет?

— Я знаю Вивьен слишком давно, чтобы быть беспристрастным судьей, — ответил Джон. Затем, словно желая переменить тему, спросил: — Так ты не хочешь сказать мне, что ты думаешь об этой комнате?

— Я думаю, комната чересчур велика и величественна для меня, — сказала Энн. — Мне будет страшно спать в этой кровати. Здесь есть привидения?

— Никогда об этом не слыхал, — ответил Джон. — Привидение водится в западном крыле дома. Монах, который полюбил монахиню и утопился в озере, когда она отказалась бежать с ним.

— Как романтично! — сказала Энн. — Но давай не будем говорить про это близнецам, иначе они по ночам перестанут спать, пока не увидят его.

— Постараюсь не забыть, — сказал Джон. — Мне надо переодеться. Полагаю, мои вещи в гардеробной.

Он открыл дверь рядом с камином, Энн прошла за ним и увидела другую комнату, поменьше своей, но тем не менее слишком большую по ее представлениям.

— Ты будешь спать здесь? — спросила она.

Он кивнул:

— Позови меня, если испугаешься.

— Но это так далеко! Я не уверена, что ты услышишь.

— Я буду слушать очень внимательно. — Он говорил легко, но, несмотря на это, кровь прилила к щекам Энн, и она опустила глаза.

— Я пошутил, — поспешно сказал он.

Она отвернулась и пошла к туалетному столику в Королевской спальне.

«Почему я так безнадежна? — спрашивала она себя. — Почему я не могу вести себя нормально и естественно, как Майра. Она бы воспринимала ситуацию как само собой разумеющуюся».

И, даже думая так, Энн знала, что это неправда, поскольку, будь Майра на ее месте, этой ситуации не было бы. Майра любила бы Джона, она любила бы его как мужа — как мужчину, заботам которого она вручила бы себя.

Настоящее положение вещей было, в сущности, смешным. Интересно, была бы удивлена леди Мелтон, если бы узнала, что ее сын заключил такую сделку? И почему, о почему он вообще захотел жениться на ней? Она пристально разглядывала свое отражение в зеркале. Когда-то она считала себя хорошенькой, но теперь этот громадный дом с его богато украшенным волшебным содержимым превратил ее в карлика, давил ее.

Она вспомнила о Вивьен Линтон, и контраст между ними показался ей почти смешным.

Джон закрыл дверь, ведущую в его комнату. Энн огляделась и увидела у кровати телефон. Она подняла трубку, ей почти сразу ответила станция. Она назвала номер телефона в лондонском особняке Джона, который записала на клочке бумаги, чтобы иметь возможность связаться с Майрой. Она ждала, чувствуя, что ей необходимо услышать голос родного человека. Она заблудилась, стала чужестранцем в чужой стране и хотела прикоснуться хотя бы на несколько мгновений к тому, кого любит и кто любит ее.

На звонок ответили, и она попросила позвать Майру. После долгого, как ей показалось, ожидания она услышала голос сестры.

— О, Майра! Привет. Это Энн!

— Энн, моя самая дорогая, у нас был такой чудесный день! Как ты думаешь, что мы видели?.. — В следующие две минуты Майра одним духом выпалила новости. Казалось, язык завяжется узлом от волнения, с которым она описывала удовольствия и радости, пережитые ею. Наконец она остановилась, чтобы перевести дыхание, и Энн получила возможность сказать:

— Я рада, дорогая, что вы так хорошо развлекались.

— А ты? Как Галивер?

— Огромный… и… и, разумеется, очень красивый.

— Просто умираю, хочу увидеть его. О Энн! Я бы хотела, чтобы ты была с нами сегодня.

— Вы скучали без меня? — В голосе Энн прозвучала тоска.

— Ну конечно! — ответ Майры успокаивал, но Энн чувствовала, что он не совсем правдив.

Она спросила о близнецах.

— Они едят, — сказала Майра. — Я не очень удивлюсь, если сегодня ночью им станет плохо: столько волнений плюс несколько кусков торта со сливками, который подали к чаю.

— Я позвоню завтра, — сказала Энн.

— Да, позвони, — ответила Майра. — Мы собираемся встать рано и пойти гулять. Не хотим потерять ни минутки. До свидания… и наслаждайся.

— До свидания, — сказала Энн.

Она положила трубку, но восторженный голос Майры все еще эхом звучал в ее ушах. Энн думала о близнецах. У них было так мало удовольствий, что даже небольшое застолье или приглашение к чаю обсуждали, комментировали и вспоминали долгое время после того, как событие состоялось. Сейчас все это они получили сразу — и без нее. Она чувствовала себя одинокой, отстраненной от всего милого сердцу. Конечно, это нехорошо и эгоистично с ее стороны, но она ничего не могла поделать. Она чувствовала себя такой потерянной!

В дверь постучали, и Энн, сообразив, что все еще сидит у телефона, вскочила.

— Войдите.

Это был всего лишь Джон.

— Я переоделся, — сказал он. — И хочу показать тебе сад. Или ты очень устала?

— Я ничуть не устала, — сказала Энн. — Но подожди, я сниму шляпу.

Она подошла к туалетному столику. Ее вещи были уже распакованы, и она взяла со стола простую щетку, которой пользовалась с детства.

— Мне следовало бы подарить тебе туалетные принадлежности, как ты считаешь?

Энн посмотрела на щетку, на расческу с двумя сломанными зубьями, на бедненькую коллекцию кремов для лица и на маникюрный набор.

— Возможно, они мне просто необходимы как твоей жене, — ответила Энн, но, увидев его лицо в зеркале, решила, что сказала что-то не то. Она убрала волосы со лба.

— Когда мы вернемся в Лондон, я хочу, чтобы ты сходила к хорошему парикмахеру, — сказал Джон. — Вивьен порекомендует кого-нибудь. Мне бы хотелось, чтобы ты носила волосы на прямой пробор. Возможно, я не прав, но в любом случае я бы хотел, чтобы ты попробовала.