Их совместная прогулка по саду доставила Энн удовольствие. Он показал ей озеро и пруд с кувшинками, фонтаны и цветник с лекарственными травами, разбитый еще во времена королевы Елизаветы, оранжереи и огород. Красота всего увиденного поражала, вызывала благоговение, очень близкое к тому чувству, от которого захватывает дух, как было и при осмотре дома. Однако прогулка по саду принесла Энн больше наслаждения: здесь она не ощущала, что ей предназначено играть какую-то роль. Она была просто зрителем, который любуется тем, что ему показывают. Но как только они вернулись в дом, Энн ощутила силу его власти, его давление, и осознала, что отныне это фон, на котором ей предстоит изображать жену Джона.

Наедине с собой в спальне она почувствовала внезапную, почти невыносимую потребность в отце. Весь день она старалась отогнать мысли о нем, боясь надломиться, но сейчас они захлестнули ее: мысли о том, что она осталась без него, об одиночестве, о том, что она совершенно потерялась без его советов и его любви.

— О папа, папа! — вырвалось из самого сердца девушки. — Как я это вынесу? Как мне жить без тебя? — Она всхлипнула, готовая разразиться слезами, полностью потеряв самообладание, но, как ни странно, в этот самый момент, когда она осознала всю безмерность своего горя, она поняла, что боль отступила. Живо, так живо, как будто это была подлинная реальность, она увидела лицо отца, улыбающегося ей, и услышала его голос:

— Но ты же никогда не сдавалась, Энн, девочка моя!

И правда, она никогда не сдавалась. Как часто они смеялись над этим вместе, отец и дочь! Когда препятствия казались безмерными и даже непреодолимыми, Энн не смирялась с ними. «Я найду способ обойти их», — говорила она. Или настаивала: «Я непременно добьюсь своего, вот увидишь!»

— Тебе надо было родиться мальчиком, — не раз говорил ей доктор Шеффорд, — ты могла бы стать отменным исследователем.

Разве не сила ее духа поддерживала всех обитателей их дома в Литтл Копл, разве не у нее черпали они мужество и не признавали себя побежденными? У нее всегда хватало решимости высоко держать голову.

— Ты никогда не сдавалась, девочка моя! — И Энн обрела несокрушимую детскую веру: она не одинока. Все еще дрожа от остроты переживаний этого момента, она нашла в себе силы улыбнуться:

— Я не сдамся, папа, не сдамся!

Но так уж устроен человек, что высокий порыв нельзя удержать надолго. Когда Энн оделась и накинула через голову серое платье, она снова была и испуганна, и раздражена. Достаточно тяжело встретить лицом к лицу поспешный брак с мужчиной, которого не знаешь, но оказаться одновременно заброшенной в другую жизнь — это представлялось ей почти пыткой, утонченной жестокостью.

Она с неприязнью смотрела на себя в зеркале:

— Унылое, бесформенное, похожее на привидение создание, — сказала она себе и отвернулась, дерзко подняв подбородок, когда послышался стук в дверь. — Войдите.

Она ждала Джона, но это опять была пожилая горничная.

— Сэр Джон просил передать, миледи, что ему необходимо до обеда встретиться с агентом мистером Бронлоу. И он надеется, что, когда вы будете готовы, вы сами спуститесь в гостиную.

— Спасибо. — Энн надеялась, что выглядит не такой испуганной, какой чувствовала себя.

Это была последняя капля. Рядом с Джоном она не стала бы обращать так много внимания на неодобрительные взгляды свекрови и на презрение Вивьен Линтон. Но идти одной…

Взяв со стола свежий платок, Энн повернулась к двери.

— Я сделаю это, — решила она. — И чем скорее, тем лучше.

Она заставила себя идти уверенно, но, оказавшись за дверью, снова заколебалась и поняла, что не в состоянии переставлять ноги по ковру, устилавшему широкую площадку. Лестница была прямо перед ней.

«Я должна идти, должна», — уговаривала она себя, услышав позади себя шаги.

— Вы заблудились? — спросил кто-то.

Энн быстро оглянулась: за ее спиной стоял молодой человек, худой, светловолосый, необычайно красивый. Больше того, он улыбался, и улыбка его была дружеской и неотразимой. Энн обнаружила, что улыбается в ответ, не задумываясь, естественно и просто.

— Нет, дорогу я знаю, — ответила Энн, даже не пытаясь подбирать слова. — Но…

— Вы боитесь?

Его откровенность обескураживала.

— Да, боюсь, — призналась Энн.

— В таком случае положитесь на меня, — сказал он. — Вы, конечно, Энн, а я Чарлз, Чарлз Линтон.

— Как поживаете? — Энн протянула ему руку.

— Вам не говорили обо мне? — Энн покачала головой. — Еще скажут, — пообещал он. — В настоящий момент я стараюсь произвести хорошее впечатление, чтобы смягчить все то плохое, что вы обо мне услышите.

— Почему плохое?

— Вы узнаете все в свое время, но сейчас давайте забудем об этом, потому что я хочу сказать вам, как я рад познакомиться с вами и как счастлив видеть вас здесь, в Галивере.

Энн почувствовала внезапное облегчение застывшего страдания, в которое, казалось, была закована со времени приезда, Появился кто-то, теплый и человечный, расположенный к ней и открыто выражающий свое отношение.

— Спасибо, — сказала она так серьезно, что это простое слово приобрело особую ценность.

— А теперь, полагаю, мы должны проследовать в гостиную?

Энн послушно повернулась, но он заметил выражение ее лица и остановился:

— Вас что-то тревожит?

Энн без всяких рассуждений выложила правду:

— Это платье! — и быстро добавила, словно устыдилась своей откровенности: — Думаю, что ни одной женщине не понравится быть Золушкой.

— Конечно нет. — В голосе Чарлза звучали и симпатия, и понимание.

— Но это мое единственное платье.

— Понятно, — ответил Чарлз. — А дорогой Джон со своей обычной мужской тупостью даже не подумал о столь земном предмете, как платье, когда привез вас сюда.

В том, как он произнес это, было столько юмора, что Энн рассмеялась.

— Смешно придавать этому такое значение, не правда ли? — спросила она. — Пожалуйста, не говорите никому, что я такая глупая.

— Вовсе нет, — ответил Чарлз. — Это очень ответственный момент в вашей жизни, и вы хотите выглядеть наилучшим образом. Подождите-ка! — Он отодвинулся, чтобы оглядеть ее, прищурил глаза и вдруг сказал:

— Есть!

— Есть?

— Есть идея, — сказал Чарлз. — Вдохновение, если хотите. Что бы это ни было, я знаю, что делать. Предоставьте все мне, идите в свою комнату и никому не показывайтесь. Мне понадобится не больше трех-четырех минут.

— Но я не понимаю, — воскликнула Энн и быстро добавила: — Если вы хотите занять для меня чье-то платье, я прошу вас не делать этого. Я предпочитаю… остаться в своем.

— Разумеется, — ответил Чарлз. — Доверьтесь мне. Энн поступила, как ей велели, сама не зная почему: она вернулась к себе и стала ждать, несколько взбудораженная и заинтригованная.

Она сознавала, что питает к Чарлзу необъяснимую симпатию, так же как к его сестре питала столь же необъяснимую антипатию. Предположение, что он предложит ей платье, взятое взаймы, испугало Энн, потому что она ни за что не прикоснулась бы ни к одной вещи, принадлежащей Вивьен.

Вивьен ее враг, Энн была в этом уверена, но, в чем причина вражды, не знала. Чарлз был совсем другим, но как он мог помочь ей?

Быстрее, чем она предполагала, раздался стук в дверь, и, не дожидаясь ее ответа, вошел Чарлз. Какой-то миг она не могла понять, что он принес, но, когда он прошел в комнату, узнала: камелии, чудо совершенства, белизны и симметрии. Чарлз осторожно положил их на туалетный столик, затем достал из кармана смокинга моток тонкой мягкой проволоки. Он быстро плел венок, а Энн, глядя на его пальцы, думала, что это пальцы художника — длинные, тонкие и чуткие, и трудно было представить, что они принадлежат молодому мужчине.

Он освободил цветы от зеленых листьев и собрал их на проволоке так, что получился полукруг, который он приложил к голове Энн.

— Прикрепите их, — сказал он. — Они будут выглядеть как нимб. И этот венок намного удобнее и намного больше идет вам, чем любая из дорогих диадем, которые вы будете носить в грядущие годы как жена Джона.