Алан с готовностью кивнул:

— Я сам такое делал, Донна. Накапливаешь фекалии, а потом опрокидываешь полное ведро их на начальника тюрьмы, когда он приходит проведать отделение. Джорджио должен не просто устроить переполох, а оказаться главным виновником, зачинщиком, если угодно. И вдобавок провернуть это дело с начальником. Тогда они точно перевезут его в другое место, и как можно скорее.

— Если он сделает свое грязное дело до завтрака, — продолжал развивать свою мысль Эрик, — то его повезут после полудня. Все, что нам нужно, — это какой-нибудь паренек с мобильным телефоном на терминале переправы, который сообщит нам, уже едет по дороге полицейская машина или еще нет.

— А вдруг они не станут перевозить его, пока не наступит вечер? — угрюмо спросила Донна.

Эрик пожал плечами.

— Все равно. Конечно, я предпочитаю дневное время, но в действительности это не так уж и важно. Если, конечно, у него не будет слишком большой свиты. А также при условии, что местная полиция не будет отличаться хорошей организованностью.

Донна смутилась.

— Но почему они должны будут так быстро забрать Джорджио из падежного листа заключения? Ведь он особо опасный преступник!

— Подумайте сами, дорогая, — пояснил ей Энтони. — Им следует в первую очередь вывезти зачинщика, чтобы погасить ситуацию. Пока он будет находиться там, люди, которые решили постоять за него, захотят продолжать беспорядки. Разве не так? Это он их раскачал, не так ли? Он — главарь! И тюремные власти заинтересованы в том, чтобы он продолжал оставаться там. Если бы Джорджио не собирался пуститься в бега, его просто перевезли бы с этой промежуточной площадки в другую тюрьму и отделили бы его от всех на несколько месяцев. Провести три или четыре месяца в отдельном блоке — и без вас, дорогая! — этого вполне достаточно, чтобы человек сломался.

Эрик налил всем, кроме Донны, еще водки.

— Есть ли в его отделении какие-нибудь отъявленные мерзавцы, не знаете?.. Вот вам еще один хороший способ обмана. Все в тюрьме хотели бы иметь оружие — это часть тюремной жизни. Если Джорджио сумеет раздобыть оружие, то он успешно разберется со всеми негодяями. Он вытрясет из них душу. И потом устроит шум. Они все сразу захотят, чтобы он оттуда убрался. Никто не даст и плевка за то, чтобы заключенные перестали терзать друг друга изо дня в день, но большой мерзавец с тремя или четырьмя лезвиями моментально запугает их. Газетчики из «Сан» для начала начнут карабкаться по их спинам. Особенно если мы устроим так, что общественность узнает об этом. И потом мы выловим вашего муженька, как только они покатят его с площадки… Таким образом вступает в действие ХПИД, — подытожил он. — Хороший порядок и дисциплина. Это старинное, старомодное правило, но оно здесь работает на нас. ХПИД вступает в силу, когда вас классифицируют как человека, оказывающего разрушительное влияние. Или, как в случае с негодяями, ХПИД выступает в вашу же защиту.

— Так, значит, они должны будут перевозить с ним и этих негодяев?

— Не раньше, чем они выберутся из госпиталя, дорогая, — возразил Алан. — У Джорджио, к примеру, есть молоток, и он может вытрясти из них душу, черт побери! И, зная Джорджио, могу сказать: это придется ему по вкусу. Никто не любит шестерок. Никто! Даже тюремщики. Вот почему ему придется облить начальника дерьмом. Это все равно что украсить торт глазурью, понимаете? Как только начальник тюрьмы будет унижен перед всем отделением, он захочет, чтобы Джорджио убрался с его глаз долой.

Энтони важно кивнул.

— Вероятно, он сам и получит молотком по башке, прежде чем его увезут, но даже и тогда овчинка стоит выделки. Это блестящий план! Мы знали, что нам нужно подхватить его, когда он будет вне тюрьмы. Но самим обнаружить площадку ночью — невозможно, а информация не всегда надежна, понимаете ли. Если же все произойдет так, как задумано, у нас есть девяносто процентов вероятности того, что мы уложимся в график. Я не знаю ни одного начальника тюрьмы, который смог бы проглотить такое: что его польют дерьмом. А вы знаете? — Он посмотрел поочередно на Алана и Эрика.

Те отрицательно покачали головами. Энтони усмехнулся.

— Я тоже разок так сделал — в «Дареме», несколько лет назад. Как мы тогда ржали, черт побери! Вы бы видели его рожу! Сейчас все словно возвращается. У нас в отделении сидел один хороший парень, негр. Довольно приятный, скажу я вам. Но он был такой суматошный! В любом случае тюремщики постоянно чем-то искушали его, и он время от времени впадал в настоящие пароксизмы гнева. Несколько раз парень вытрясал из них всю душу. Ну, так вот, иногда они вкалывали ему успокоительное или еще что-нибудь. Это было в семидесятых, тогда и случилась вся эта заварушка. Было принято сначала напичкать тебя лекарствами, а потом выбить из тебя душу. Что бы они там они ему ни дали, но это убило его. Его нашли в камере мертвым…

— Это был либриум, — тихо пояснил Алан. — Мужчину звали Кэрол Денной. У него в организме было больше наркотиков, чем у чертового Джими Хендрикса, и они еще накачали его лекарством. Денной был хорошим парнем.

Энтони помолчал. Затем продолжил рассказ:

— Ну, вот, через неделю начальник туда приехал, чтобы, как обычно, согласно конституции, обойти тюрьму. И я самым чудным образом заловил его. Подошел тихо к нему и сказал: «Сэр!» А когда он обернулся, я выплеснул ему полное ведро прямо в морду. Он чуть не рехнулся! Тюремщики носились вокруг него, как обваренные кипятком шлюхи. Я так хохотал, что у меня чуть башка не оторвалась.

— А что случилось потом? — с явным испугом за Энтони спросила Донна.

Энтони дружелюбно улыбнулся ей.

— Они посадили меня в карцер и вытрясли из меня все дерьмо. Но удовольствие того стоило. Я восемь месяцев провел в одиночке. Мне плевали в еду, мочились в чай. В общем, делали что хотели. Но я все принимал. Дело того стоило.

Лицо Донны было совершенно белым от волнения, но она кивнула Энтони, выражая этим свое понимание.

— Они, верно, не могут и сейчас решить эту проблему! — со смехом прокомментировал Алан. — Вы не читали в газетах, Донна? «Гилфорд-Четыре», «Бирмингем-Шесть»? Я долго, более чем достаточно скрывался. Так прошло немало лет. Ну, а когда я убил Вон Танга, то началась совсем другая игра. Полицейские посещали меня, как члена королевской семьи. Приносили мне чай, сигареты, журналы. Они знали, что за Вон Тангом числилось, и, по правде говоря, я оказал им услугу. Они знали: теперь, когда его не будет на улицах, им станет легче работать.

Эрик улыбнулся Донне. Ему было ее жаль. Но в то же время она слегка раздражала его.

— Вы выучите все правила игры, находясь ныне в одной связке со своим стариком, дорогая. Это совершенно другая игра. Всю жизнь вы проводите с оглядкой. И в напряжении ждете, что же вам принесет следующий день. Вдруг вас поймают и обвинят как соучастника? Вдруг вас у порога дома поджидает какая-нибудь мразь? Или вас посадят. А может быть, позволят выйти под залог… Вам придется пройти через все это. Думаете, вы с этим справитесь? Понимаете, все может быть малость грубовато. Но это уже не телевидение, дорогая, это — настоящая жизнь.

Донна почувствовала на себе вопрошающие взгляды трех мужчин. Непринужденное, приятельское отношение к ней с их стороны на какое-то время исчезло. Алан и Энтони по-настоящему хотели услышать от нее ответ на поставленный вопрос. Она набрала в грудь воздуха, чтобы окончательно и безоговорочно расставить все точки над «i».

— Я справлюсь с этим, Эрик. Вопрос в другом, справитесь ли вы?

Мужчины рассмеялись. Донна ощутила, как напряжение покидает комнату. Она смеялась вместе с ними, хотя внутри у нее осталось ощущение непроходящего холода, будто ее окатили ледяной водой. Сердце у нее билось так сильно и гулко, что она даже удивилась: как это мужчины не слышали этого стука.

— О, ну я-то справлюсь, дорогая. Это моя работа, — ответил Эрик на ее встречный вопрос.

Донна обвела взглядом показавшуюся ей вдруг грязноватой комнату, явно потрепанную мебель — со следами от сигарет и жирными пятнами, холодный камин с потрескавшимся кафелем облицовки и поблекшие, местами залохматившиеся обои… Она сидела здесь, замерзшая, испуганная и отчаявшаяся, практически без друзей, и думала лишь о том, что все, испытываемое ею, стоит того, чтобы Джорджио опять оказался с ней: «Мне нужно верить в это, как ни во что другое».