— Послушайте, Донна, я понимаю: вы — прекрасно воспитанная девочка и все такое. Но в настоящее время вы едете со мной, чтобы встретиться с такими людьми, с которыми даже Левис поостерегся бы встречаться. Сейчас мы с вами знаем, что Джорджио ходит по тонкому льду. И, насколько мне известно, он сам привел себя к нынешнему итогу… Впрочем, ладно, оставим это. Мы с вами должны принять многие муки ради того, чтобы вызволить его из одной из самых хорошо охраняемых тюрем в Британии. Ну, а теперь, если вы желаете вести себя так, словно мы едем на пикник, то это ваше дело и ваше право. Я же буду следить за своей задницей, спиной и за всем прочим: только бы избежать риска сломать себе шею! И вам советую делать то же самое. Все эти позы с претензией на роль испуганной девочки или шокированной дамы из высшего общества в нынешней обстановке не стоят и плевка. И чем скорее вы поймете это, тем лучше будет для вас. Я не могу все время приглядывать за вами и не понимаю, почему вообще должен это делать?! Если хотите, могу высадить вас на ближайшей железнодорожной станции или отвезти на этой чертовой машине куда угодно, да хоть в парк с аттракционами! Все зависит от вас.

Донна оскорбленно выпрямилась на сиденье. Лицо ее осталось бледным, но говорила на этот раз сердито:

— Вы ублюдок, Кокс! Вам же все это нравится, не так ли? Нарочно запугиваете, а когда понимаете, что преуспели в этом, сразу набрасываетесь на меня. Что ж, пусть в ваших глазах я вовсе не леди, однако в моих собственных глазах я именно такая и есть. Должна вам заметить: если бы я не решилась твердо взяться за то, что сейчас делаю, меня бы здесь не было. И ни к чему постоянно описывать, каким опасностям мы подвергнемся. Я это прекрасно понимаю, видит Бог. Да, я не могу нормально спать, потому что все время думаю об этом. Но я — здесь! Что еще вам нужно в доказательство моей решимости? Я еду с вами, пытаюсь внести свою посильную ленту. И, поверьте, когда вы вот так говорите, мне не становится легче. Вы настоящая задница, дружище. Задница в двадцать четыре карата! В настоящий момент я предпочла бы век вас не видеть. Вы никого и ничто не уважаете. И что хуже всего, вам, по-моему, доставляет удовольствие запугивать меня. Снять скальп с лица! Мы говорим о Левисе или о проклятом Гаити? Знаете, что я думаю? Вы сами боитесь и по-настоящему боитесь: а вдруг у нее получится?

Алан грустно покачал головой, словно сочувствуя ей:

— Хотите я вам кое-что объясню, Донна? Если бы я рассказал вам хотя бы половину всей правды о реальных делах, у вас бы сразу промокли панталончики. Я вам практически еще ничего толком не открыл. Ничего! Да, действительно, я искренне желаю вам убраться от всего этого подальше. Наверное, Джорджио преждевременно впал в старческий маразм, раз захотел, чтобы вы оказались номером вторым в команде. Однако я торжественно обещаю вам прямо сейчас: больше не разину своей пасти. Посмотрим, как вы разберетесь с Джоксом. Ну, а потом мы раз и навсегда определимся — сможете вы выдержать все остальное или отступитесь, станцевав первый и последний танец? Как вам мое предложение?

Алан долго всматривался в несчастное лицо Донны. Он ненавидел себя за свое поведение, но никак не мог остановиться. Сама мысль о том, чтобы эта наивная девочка-женщина восстанет против Левиса и других, ему подобных, казалась Алану чудовищной, противоестественной. Он-то понимал, на что они в действительности способны. И точно знал, каковы ставки в игре: Донна могла не только подвергнуться насилию, но и получить приговор и оказаться в тюрьме. «Она и пяти минут не продержится в полицейской камере, — думал Кокс, — не говоря уже о тюрьме «Холловей» или даже «Кукхэм Вуд». Все это было бы смешно, если б не было так печально. Как мог Джорджио поставить на кон жизнь и свободу этой женщины и при этом спокойно спать по ночам? Впрочем, он всегда отличался махровым, ублюдочным эгоизмом. Вот только Донна, похоже, не понимает этого…» У Алана возникло сильное желание продолжить рассказывать Донне обо всем, что он знал, но он вовремя прикусил язык.

В первую очередь потому, что она все равно не поверит. Кроме того, он признался себе, что восхищается ее мужеством. «Что ж, свой вклад я внес, — заключил мысленно он, — добросовестно стараясь остановить ее. Сделал, как говорится, что мог. А теперь мяч на ее поле. Что правда, то правда».

Кокс глубоко вздохнул, подавляя в себе желание извиниться перед ней, возникшее при виде тонких бороздок вокруг ее губ и глубоких теней под глазами. Однако успокоил себя Алан тем, что это не он, а Джорджио подверг Донну испытаниям: «Я пригляжу за ней, но это все, что я смогу сделать. Был бы сейчас здесь Джорджио — я измолотил бы его до смерти».

Алан завел машину и выехал на шоссе. Потом включил проигрыватель компакт-дисков, и салон машины мгновенно заполнила песня Фредди Джексона «Ты моя леди». Донна снова принялась разглядывать мелькавшие за окном пейзажи. День неожиданно закончился, и солнце спряталось за плотными облаками. Она нервно сглотнула и подавила слезы, окончательно утвердившись в своем решении: «Я покажу Алану Коксу и Джорджио! Я им всем покажу!..»

Но она и сама точно не знала, что именно собиралась им показать.

Они в молчании подъехали к холмам Шотландии. Навязчивый голос Фредди Джексона перекрывал урчание машины.

— Я очень буду вам признательна, мистер Кокс, если вы воздержитесь от употребления ругательств в моем присутствии.

Алан с трудом сдержал улыбку, восхищенный не только желанием этой женщины всегда оставлять за собой последнее слово, но и ее умением решительно ставить любого зарвавшегося человека на место.

Сэди сидел в комнате отдыха рядом с Дональдом Левисом. Телевизор громко бормотал. Речь персонажей телепередачи «Соседи», перенасыщенная австралийским сленгом, эхом отзывалась в комнате. Время от времени заключенные бросали реплики типа:

— Эх, я бы дал ей разок!

— Ты бы отдал чертову бабку за этот разок! — выкрикивал в ответ кто-нибудь из-за карточного стола.

Тимми мрачно наблюдал из своего угла, как Левис и Сэди играют в домино. Когда Сэди случайно встретился с Тимми взглядом, тот прочитал в глазах дружка откровенное отчаяние. Волосы Сэди аккуратно стянул в конский хвост и при этом не наложил никакого макияжа. На нем были надеты скромная голубая джинсовая рубашка и плотно облегающие джинсы — обычная одежда гея в тюрьме. Ни рубашки, завязанной под грудью, ни расслабленной походки, ни жирно нанесенного контура, подчеркивавшего бы глаза, — все это отсутствовало напрочь. Сэди соответствовал отныне требованиям Левиса, то есть тому облику, который должен был иметь его, Левиса, партнер.

Все были поражены решением Левиса взять Сэди под крыло. Он всегда любил мальчиков со свежими лицами, с мускулистыми телами и симпатичными мордашками. Вероятно, в такой непоследовательности Левиса таился скрытый смысл, но пока никто не выяснил, в чем он заключался.

— Подай мне чашку чая, Тимми, будь другом.

Люди в комнате застыли в напряжении: все молча наблюдали, как Тимми оторвал свою тушу от стула и встал. Все, включая тюремщиков, знали: старина Тимми по-своему любит Сэди. Вне тюрьмы Тимми не уделил бы подобному типу и минуты. Но как человек, который больше половины жизни провел в заключении, в тюрьме строгого режима, Тимми придерживался принципа «На свободе — одно, в тюрьме — совсем другое».

На свободе у Тимми были жена и дети, которых он обожал, что проявлялось в свойственной ему грубой манере. А оказываясь за решеткой, он всегда подбирал себе партнера-гея. Тимми любил заниматься сексом, и его к тому же в подобной ситуации радовало, что парень, в свою очередь, нуждается в нем.

Тимми не понимал, что значит любить, и не смог бы объяснить этого ни себе самому, ни кому-либо другому. Он знал одно: ему нравилось быть с кем-нибудь, нравилось за кем-то ухаживать. Эти парни заменяли ему жену — обожаемую Ви. Он мог доверять им. Благодаря тюремным «женам» время проходило чуть быстрее. Сэди был для него и женой, и любовницей, и ребенком в одном лице.