Она была растеряна. Не ожидала такой реакции. Рассчитывала, что все сразу признаются, покаются и можно будет дальше вести урок. Но тут — одна рыдает, другой смеется.

— Максимихин! Скажи что-нибудь.

— А вы у Суховой спросите, — неожиданно звонко отозвался Сашка. — Я ничего не делал!

— Максимихин! При чем тут Сухова? У нее, знаешь ли, с работой все в порядке! И у тебя было бы все в порядке, если бы ты втихаря в класс не залезал, якобы за дневником. Ты бы лучше Дроновой с уроками помог, чтобы она начала своей головой думать.

— Да не просила я никого! — вяло оправдывалась Алка.

Она не знала, куда деваться. Она плакала, на нее смотрели, ей хотелось сбежать, но вот так, посреди урока? «Ах!» упала она руками на парту, опустила лицо.

— Вот! — ткнула в ее сторону пальцем учительница. — Единственное, что могу сделать, — это дать заново переписать работы. Но с тобой, Александр, будет говорить директор. Это вопиющий случай. Такого в нашей школе еще не было.

И снова Сашка смотрел на Элю. Она не выдержала:

— Что уставился? — выкрикнула. — Влюбился, что ли?

— Ага, — мрачно произнес Сашка и щелкнул языком. — До одурения.

Алка взвизгнула и все-таки выскочила за дверь. Минаева тяжело качнула головой. Эля перевела взгляд на математичку. Все решится сейчас. После драки кулаками не машут. Если сию секунду ничего не откроется, завтра никто выяснять не будет.

— Так, ладно, сели. — Математичка все еще не знала, что делать. Она глядела на выложенные две работы. Думала. — С этим случаем мы будем разбираться отдельно. Сухова! Сходи за Дроновой, посмотри, что у нее там.

Внутри у Эли все оборвалось. Медленно поднялась. Ей сейчас не хватает только остаться с Алкой наедине и начать ее утешать.

— А давайте я пойду? — тихо произнесла Ничка, вытягивая вверх тонкую бледную руку, словно отвечать собиралась.

— Вы туда еще табуном пойдите, — начала злиться учительница, жестом усаживая Доспехову обратно. — Сухова, что ты застыла? Вы же подруги!

Эля побрела к выходу.

— Они больше не дружат!

Поискала глазами. Голос звучал с ряда у стены. Кто? Минаева? Доспехова?

— Замолчали! — Математичка хлопнула ладонью по столу. — Открыли тетради! Пишем работу над ошибками.

— Ну, ну, иди, — услышала Эля шепот в спину.

Оглядываться не стала. Что она там в этом Максимихине не видела?

Выпала в коридор.

Конечно, никакую Дронову она искать не пойдет. Не станет смотреть на рыдающую Алку, слушать ее жалобы на Сашку. А пойдет она на улицу. Какая-то неправильная у нее вышла победа. Вроде бы все как хотела, но слишком уж странно.

На улице шел дождь. Дворник подметал опавшие листья. Они грязными ошметками цеплялись за метлу, собирались в мокрые кучки.

Дома была мама. Эля поняла это по знакомому голосу ведущего. Отец смотрел телевизор, мать слушала радио. Это было их главное противоречие.

— Ты почему не в школе?

Видеть мать непривычно. За четыре дня Эля успела про нее немного забыть. А заодно и говорить с ней — тоже непривычно. Поэтому молчала.

— И что это у вас за бардак на кухне?

Мать была в ярости. Наверное, накрутила себя, пока никого не было.

— Тебя разве не учили убираться?

— Мне некогда. — Эля попыталась пройти в комнату.

— Что у вас здесь происходит? — не пустила ее мать

В коридоре было темновато, но Эля видела — мать изменилась. Она стала красивее и увереннее в себе. А еще в ее лице появилось что-то жесткое. Прическу, что ли, поменяла?

— А как ты считаешь? — Эля прислонилась к дверному косяку и улыбнулась — мать может сколько угодно кричать, но сейчас, здесь, в этой разгромленной квартире, не ей командовать. — Сбежала и думаешь, что все застыло, ожидая твоего прихода?

Мать вздрогнула — теперь и она поняла, что роли переписаны, что кричать бесполезно.

— Я за вещами, — негромко произнесла она.

— А он их все выкинул.

— Я смотрю, вы здесь веселитесь.

— Не отстаем от тебя!

Мать стояла около платяного шкафа, глядя на ворох истоптанной, разорванной одежды.

— Между прочим — это ты виновата! — истерично вскрикнула она. — Если бы ты не лазила, куда не надо, все бы оставалось как прежде.

Ярость ударила в голову. Стало жарко. Вся обида, все непонимание, вся усталость разом навалились, смешались со словами.

— Зачем оставлять что-то как раньше? — заорала в ответ Эля. — Ты же нас не любишь! Ты бросила нас ради какого-то мужика!

— Я бросила? — Лицо матери некрасиво скривилось, вспыхнули красные пятна на скулах и кончике носа. — Да твой папочка меня сам выгнал! Как узнал про Сережу, так сразу и выгнал!

— Ты могла не уходить! Здесь же я! А вы меня все только бросаете! Вам лишь бы в кого-нибудь влюбиться.

— Не ори на мать! Ори на своего отца! Это все твоя дурацкая манера брать без спроса. Брать чужие вещи!

И она пнула разбросанные тряпки.

— Здесь теперь нет ничего твоего!

— За отцом повторяешь? Правильно! Научил плохому! Слабак!

— Не смей так про него говорить! — Эля сжала кулаки.

— А ты ударь! Ударь! Вырастила на свою голову! Ни капли совести.

Мать отступила, и Элю словно оттолкнуло от нее. Она ворвалась в свою комнату, благо дорогу больше никто не загораживал. Быстро огляделась. Что-то хотелось взять, но очень важное. И уйти. Уйти навсегда. Со стены смотрели лошади. У них были влажные внимательные глаза. И теплые носы. Эля сорвала со стены объявление о наборе в конно-спортивную школу и выбежала.

— Ты куда? — Мать снова стояла в коридоре.

— В школу! Перемена закончилась.

Пускай они все уходят! Отчаливают от белого пирса огромным лайнером, дают прощальный гудок, пускают в небо черный дым. Они ей не нужны. Без них обойдется. Топайте дружным строем. Дронова, мамочка, Минаева, весь класс! Предатели! Все до одного!

На улице все еще шел дождь. И люди тоже шли. Кто в куртках, кто с зонтами. Все по делам.

Трясущимися руками Эля расправила объявление. Надо завести себе собаку. Вот кто никогда не предаст. Найдет щенка, поселит у себя в комнате. Назовет его Хорошо. И будет ей всегда так — хорошо…

На объявлении по линии горизонта галопом скакала лошадь. Грива развевалась. Хвост стлался. Все четыре ноги были оторваны от земли. Невероятно красиво. Бульварный проезд. Это где-то поблизости. На автобусе надо проехать.

Денег на дорогу не было — плевать. Эля дождалась автобуса, поднырнула под турникет, с независимым видом уселась на одиночное кресло, уставилась в окно. Редкие бабушки с осуждением смотрели на нее. Эля вытерпела ровно остановку и, когда автобус остановился на красный свет, обернулась. Чтобы обжечь взглядом. Чтобы сказать грубость. Чтобы защититься.

Никто на нее не смотрел. Показалось. Была одна старушка, но она изучала содержимое своей сумки. Два мужика. Парнишка. Тоже, наверное, перемена в школе длинная.

Автобус лениво тащился через парк. От придвинувшихся к дороге деревьев стало темнее, дождь загрустил и превратился в пронизывающую морось. Казалось, что он попадал в салон, забирался под одежду.

Конно-спортивный центр «Русь» имел красивые въездные ворота, высокие, с завитушками. Но ни справа, ни слева забор не продолжался. Метров сто бежала одинокая асфальтовая тропинка, чтобы упереться в низкую железную калитку. За сетчатым забором, справа, на большой песчаной площадке бегал невысокий толстый белый конек. Мокрая грива подрагивала в такт тяжелым шагам. На коньке сидел худенький парнишка, из-под капюшона торчал нос. В сторонке курил бородатый мужик в фиолетовой куртке. Он с добрым прищуром глядел на месящего грязь конька, на сосредоточенного наездника. Молчал.

Эля толкнула калитку. Она железно лязгнула, не поддаваясь. Здесь был электронный замок, который не спешил открываться. Дождь радостно зашуршал, прибавляя оборотов.

Конек фыркнул, спотыкаясь на мокром песке. Парнишка вскрикнул. Бородатый мужик выпустил облачко дыма.

— Эй! — позвала Эля.

Дождь вобрал в себя звуки. Эля еще раз толкнула калитку. Поискала, можно ли как-то обойти это внезапное препятствие.