Эля не заметила, как начала плакать. Подавив всхлип, буркнула:

— Папа будет вечером.

И повесила трубку. Терпеть это было невозможно.

Упала на кровать, обнялась с подушкой. Решила, что Алку простит. Ей Алка не нужна. Попросит папу вычеркнуть ее из заявления. А Максимихина оставит. Пускай платят любые деньги, не откупятся. Не она ждала его во дворе, не она грозила убить.

Проснулась и первое, что услышала, — легкое бормотание. Из-за двух плохо прикрытых дверей. Несколько голосов. Слов не разобрать. Как будто специально говорят тихо. Человека три. Отца не слышно. Он там вообще есть? Кто их тогда впустил?

Прилив такого количества мыслей в еще не совсем проснувшуюся голову вызвал неприятное покалывание в ране. Захотелось почесать шов. Ограничилась тем, что потерлась макушкой об одеяло. От этого прорезался слух, и Эля различила несколько слов. Что-то про хулиганство, жизнь и честность.

Нехотя сползла с кровати, на заплетающихся ногах пошла из комнаты.

— Папа!

На кухне сидели родители. Алкина мать, Сашкин отец и родитель Доспеховой. Посмотрели на Элю неприязненно. Папа поморщился. Добрый, добрый папа.

— Иди в кровать, — приказал он.

— У меня голова болит! — с вызовом произнесла Эля.

— Я сейчас приду!

Эля окинула взглядом присутствующих. Да, Дронову она простит. Даже Лешку простит. Он еще с Доспеховой намучается. А Максимихина — никогда.

— И шов чешется, — с нажимом, четко произнося каждый звук, добавила она.

— Может, мы все-таки это как-то решим? — повернулся на своем стуле отец Доспеховой.

Эля сделала вид, что уходит. Папа произнес негромко:

— Если хочешь, они придут просить прощения.

А что это у отца с голосом? Он как будто не уверен в том, что говорит.

— Не нужны мне их извинения! — попыталась вложить в слова как можно больше холодного равнодушия. Со стороны это, наверное, выглядит сногсшибательно! Она вся такая с повязкой на голове и с благородной бледностью. Их с Ничкой рядом поставь, еще неизвестно, кого красивей признают.

Умиления в лицах родителей не появилось, трубы не запели. Они все так и сидели с постными выражениями, словно им сейчас предлагали выпить уксус.

— Давайте договариваться уже! — сломала пафос момента мать Дроновой. — Я думаю, денежная компенсация будет уместна. Ну, и со своей стороны, мы поговорим с детьми…

— Папа! Ты хочешь продать им мою боль? — с патетикой произнесла Эля, сдерживаясь, чтобы картинно не заломить руки.

— Иди отсюда! — выпроводил ее за дверь папа. — Мы это уже без тебя решим.

Эля еще пыталась упираться, но дверь закрылась, оставив размытые тени, видные сквозь неровное стекло перегородки.

— Да, выглядит она плохо, — заговорила мать Дроновой. — Алла говорит, что она сама их провоцировала. Вы же понимаете, в конфликте всегда виноваты обе стороны.

— А страдает почему-то только одна, — не сдался папа.

— С чего вы взяли, что остальные не страдают? — фыркнула Дронова. Знакомо так. Видимо, семейный жест.

— Я еще раз говорю, девочки готовы извиниться! — повысил голос Доспехов. — Никто не собирался никого увечить. Все в один голос утверждают, что Эля случайно так упала.

— Толкнули, вот и упала. — Папе этот разговор явно надоел.

— Слушайте! Хватит уже! — не выдержал отец Максимихина. — Взрослые люди! Либо мы будем и дальше решать, кто виноватей, либо договоримся и разойдемся по домам. Жизнь продолжается. Им всем вместе еще несколько лет учиться. И надо не столько наказать наших обормотов, сколько сделать все, чтобы это в дальнейшем не повторилось. Если мы сейчас наших отправим в детскую комнату полиции, то неприязнь между ними и Элей не закончится. Все дерутся, все бьются головой об асфальт, но я что-то не слышал, чтобы кто-то отправлял своих друзей, хоть и бывших, в полицию, писал заявление. Это же понятно, что между ними что-то происходит…

— Ой, да что там происходит, — тяжелым танкером вклинилась Дронова. — Первые влюбленности, первые разочарования. Девочке надо объяснить, как себя вести, если тебя не любят… Была бы здесь мама…

С грохотом отодвинулась табуретка. Папа встал.

— Это сюда не относится!

— Не только в любви дело! — согласился Максимихин. — Это не ревность! Из ревности не пишут на любимых заявления. Чтобы за компанию всех в одну кутузку. Это больше похоже на месть. Эля нормальный сформировавшийся человек, она адекватно себя воспринимает, не считает себя хуже кого-то, чтобы ревновать. Нет, нет, это скорее всего старая обида. Все же знают, что Алла с Элей еще с начальной школы придирались к Шурке, и карандаши друг у друга ломали, и портфели в туалеты закидывали. Я понимаю, почему у Аллы завязались отношения с Шуркой — когда так пристально следишь за человеком, невольно влюбляешься.

— От любви до ненависти, — грустно прокомментировал Доспехов.

«Так вот в чем дело!» А Эля-то ломала голову, с каких пирогов Дронова втюрилась в Максимихина. Оказывается, Эля сама виновата, слишком много о нем болтала с подругой. Ну и летний месяц тут подвернулся…

— Ага…

Что-то там за стеклом прошуршало, и Элю обдало сквозняком открываемой двери.

Черт! Она же это «ага» вслух сказала. Ну, совсем на голову стукнутая…

— И не надо подслушивать. — Папа подтолкнул ее дальше по коридору. Помедлил секунду и подвинул к повороту в комнаты. — Иди к себе!

И Эля пошла. Полыхая праведным гневом — уж больно все это было противно.

Они ведь сейчас и правда договорятся до того, что дело закончится миром. А ей-то хотелось, чтобы все выглядело по-другому. Ах, ну почему она всего лишь заработала сотрясение? Если бы Максимихин ее убил — вот это была бы месть! Как бы он страдал! Как бы мучился! Как бы плакала Дронова, понимая, какую подругу потеряла. Они бы все рыдали, бились об острые углы Элиного гроба, а она бы лежала вся такая в белом и улыбалась. Нет. Она их не простит. Пускай приходят толпами, стаями, табунами. Стоят на коленях, льют слезы. Нет прощения их поступку.

Ах, как жаль, что сейчас нет дуэлей. Как бы было бы хорошо навести пистолет и выстрелить в это мерзкое лицо, увидеть, как улыбка сбегает с губ, как появляется страх.

Да, жаль, но придется обойтись без дуэли. Очень жаль. Вот она, настоящая месть! Он косо посмотрел, а ты ему пулю в лоб.

Она как будто услышала этот выстрел. Сквозь дрему, сквозь представленное. Снова потянуло сквозняком, открылась дверь, впуская маму. Секунду она стояла ровно, подняв подбородок, а потом, будто сломавшись, шагнула к кровати.

— Элечка!

Глаза защипало, захотелось морщиться и тереться лицом о подушку.

— Мама, — прошептала Эля, всхлипывая. И — пока не забыла, попросила: — Мне деньги нужны. Учиться ездить на лошадях.

— Будут, будут деньги, — шептала мама, гладя Элю по забинтованной голове.

Эля отвернулась к стене, и ей показалось, что в комнате шумит река. Широкая и бурливая. Трется о берега, перекатывается по камням, всплескивается рыбой.

На кухне ругались в голос.

Эля с трудом подняла глаза к окну. На краю стола, около компьютерной клавиатуры лежал стеклянный шарик. День тускло просвечивал сквозь его прозрачные бока, бликовала искринка.

Через неделю швы сняли, и Эля вернулась в класс. Но что-то уже изменилось. Словно хирургические нитки, которыми зашивали рану, разделили Элино существование в этом мире на части.

Было собрание. Был разговор с психологом. Максимихин извинялся. Пообещал, как в американских фильмах, держаться от Суховой подальше. А еще он пообещал за ней следить. Глаз не спускать, чтобы Сухова ничего не натворила.

— Она коленку расшибет, а меня в этом обвинять станут, — тянул он на собрании, некрасиво выпячивая губу. Для нее специально старался, чтобы подурашливее выглядеть. — Ну, или на контрольной пару получит, начнет головой биться о стены — я буду виноват. Ручки опять же часто теряются, а потом торчат из чьих-то глаз.