А с отцом мать ругалась. Удивительно, что он вообще пускал ее в дом. Могли бы встречаться на улице, если им так хотелось поговорить о вечном.

Эля надевала свои любимые студийные наушники, врубала музыку на полную громкость. Но даже сквозь рокот и гром басов она слышала их голоса. И так два года. Хорошо хоть летом небольшая передышка — в деревню мать не ездила. Там царствовала Элина любимая бабушка, мать отца. Бабушка была еще бодра, резво вгрызалась в огород, и больше ей ни до чего не было дела. А значит, Эля была предоставлена сама себе. Очень удобный расклад.

Но вот сентябрь, и все по новой. До конца школы еще долго… Когда же они успокоятся? А может, разведутся и разъедутся в разные концы света — Арктика с Антарктикой хорошие места. А еще есть Австралия, там живут антиподы и ходят на головах.

Хлопнула дверь на кухне, в ванной привычно посыпались тюбики с кривой полочки.

Еще мать ухитрялась каждый раз что-нибудь унести. Вдруг находила «свою» вещь и, обозвав отца «вором», забирала ее.

Судя по сквозняку, потянувшему по ногам, дверь в комнату открыли. Отец что-то докрикивал из коридора.

— Может, уже хватит орать! — завопила Эля, сильнее прижимая наушники к голове. Как назло, в композициях наступила пауза, поэтому она отчетливо услышала материнское:

— Неблагодарная дрянь!

И дверь закрылась. После чего стало заметно тише.

Вот и ладно.

Эля посмотрела на свое отражение в мониторе компьютера. Короткий ежик волос, круглое лицо, большие пустые глаза.

Скучно. Как же скучно. Одно и то же. День за днем. Хорошо хоть времена года меняются, какое-то разнообразие, а то ведь можно повеситься от тоски.

О том, что дверь, открывшись, шарахнула о стену, Эля поняла по вибрации. Она прошла по полу, ударила в стол. Прекрасные у нее все-таки наушники. Какая чудесная звуковая завеса!

— Почему ты не вышла проводить мать?

— Почему я должна выходить ее провожать? Ай!

Отец сдернул наушники, задев волосы. Без музыки стало неуютно, словно в мороз вышла босиком на снег. И пальто, конечно, тоже не надела.

— Я спрашиваю, почему ты так себя ведешь с матерью?

Отец навис. Уперся одной рукой в стол, другой в подлокотник кресла. Смотреть на него неудобно. Будем надеяться, что и ему тоже — неудобно. Вообще вся жизнь какая-то неудобная. Широкое, когда-то красивое лицо, серые выцветающие глаза, набрякшие мешки под ними, редкие ресницы и брови, запавшие щеки с сеткой морщин.

— А как я должна с ней себя вести? — прошипела Эля. — Вы ругаетесь, я тут при чем?

— Хоть бы задницу от кресла оторвала. И почему у тебя в комнате опять бардак?

Он смахнул со спинки кресла пару рубашек. Бардак от этого не уменьшился, но папа почему-то остался доволен.

— Не трогай мои вещи! — вскипела Эля.

— Были бы вещи — лежали бы на месте!

— Я не обязана ничего убирать! Моя комната — что хочу, то и делаю.

В том же духе еще приблизительно минут десять. Это тоже входило в план дня. После ссоры с матерью отец обрушивался на Элю. За долгие два года Эля научилась отвечать достойно. И если поначалу ругаться с отцом было не очень удобно — отец все-таки, то потом у нее неплохо стало получаться. Она даже знала, чем все закончится. Отец пообещает, что выбросит все из ее комнаты, Эля ответит: «Да выбрасывай!», подхватит куртку и выйдет в прихожую.

— Только попробуй прийти поздно! — крикнет отец вслед.

— А чего тут пробовать? — ухмыльнется Эля и так шарахнет дверью, что повалятся с косой полочки в ванной тюбики. Впрочем, они уже упали. Ну что же, ничего не повалится. Эля просто хлопнет дверью. Может, стекло какое еще выпадет. Она однажды выбила одно. Зима была, а потому какое-то время в квартире стоял холод. Жаль, мастера быстро пришли, заменили, а то можно было бы каток заливать, друзей звать на променады. А впрочем, хорошо, что быстро пришли. Нет у нее друзей.

На улице Эля лениво прошлась туда-сюда, посидела на качелях. Суббота. Сентябрь. Одиннадцать утра. А уже такая скукотень. Подобрала камешек, подбросила на ладони. С камешка посыпался песок, и еще что-то грязное прилипло к коже. Проверила деньги на сотовом. Тридцать рублей. После сегодняшнего крика дня два о новых денежных вливаниях можно и не мечтать. Хотя есть одно местечко, где «под каждым ей кустом был готов и стол и дом». Не наведаться ли туда? И даже в такую рань там наверняка кипит жизнь.

Эля запустила в воробья камешком. Воробей, конечно же, увернулся. Камешек укатился в затоптанную траву. Удачненько!

По случаю субботы общественный транспорт ходил вяло. Эля подождала отпущенные ему пять минут и пошла пешком. За без малого час ни один автобус ее не догнал. Что было хорошо. Пока шла, в голову лезли ненужные воспоминания. Как начинала ездить на конюшню, как проходили первые тренировки, как Тяпка затащил ее в сугроб, сел брюхом в снег и отказался выбираться самостоятельно. Как молодой Ванька пошел вразнос, влетел вместе с ней в конюшню и затормозил, только упершись мордой в бетонную стенку. Как упала вместе с Козой, преодолевая невысокое препятствие, как эта корова отдавила ей ногу. Как раз за разом слетала с упрямого Кутузова, а Миша смеялся и говорил, что настоящим всадником можно стать только после пяти падений. У нее этих падений набралось с десяток, были уже треснуты ребра, потянуты оба запястья, и неизвестно, чем бы все закончилось, если бы Кутузов не умер от колик. Недавно совсем. В апреле. Эля пришла, а денник пустой. Это испугало больше всего — чисто отмытые бетонные стены и пол, даже как будто поблескивающий от осознания своей стерильности. Тогда же родилась нехорошая мысль, что Кутузов бросил ее специально. Никакая это не смерть, он ушел к другим, она ему как всадница не понравилась.

Сама не заметила, как начала бояться приходить на конюшню. А ну как вновь увидит эту страшную чистоту. Порой даже слышала знакомый цокот копыт по проходу, с небольшим приволакиванием задней ноги. Ей так и виделось, что в денник вот-вот просунется узкая морда с глубокими впадинками вдоль носа, конь всхрапнет, глянет на нее бельмом — Кутузов был слеп на один глаз.

Кутузов до сих пор время от времени виделся Эле среди лошадей. Это был призрак прошлого, от которого она не могла избавиться. Что-то неприятное всплывало в душе и, не находя образных подтверждений, таяло. Ничего она не хотела вспоминать, потому что ничего и не было.

Суббота, утро, на плацу мается новичок. Вечный Лёник лениво трусил поперек площадки, явно направляясь к конюшне. Худенькая девчонка бестолково молотила по толстым бокам пятками, размахивала руками, кричала «Но!» в равнодушные уши. Тренер Оксана сидела на лавочке под облетающей березой, вертела в руках листик.

— Ну, куда, куда ты… — лениво вздохнула она. — Рули обратно.

Рулить у наездника не получалось. Лёник маленьким танком пер в выбранном направлении.

— Руки! Руки! — Было видно, что Оксана больше хочет спать, чем работать, что сидеть под березкой ей приятней, чем вставать и куда-то идти.

— Не хлопай коленями, бедра должны быть неподвижны!

Лёник остановился и вопросительно посмотрел на людей.

— Ты чего так рано? — Оксана все же встала, выбросила листик и сделала решительное лицо. Сейчас она будет ругаться. На коня. На всадницу. На жизнь. У нее всегда есть о чем поговорить.

— Как там Ахтуб?

— Скучает по тебе Ахтуб, — мрачно улыбнулась Оксана. — Копыто за ночь разбил, все к тебе рвался.

Эля побежала к конюшне. Лёник за ее спиной заржал.

Ахтуб стоял от входа в третьем загоне среднего ряда. Здоровый буденновец, метр семьдесят в холке, золото-рыжий с короткой гривой и редким хвостом, белое пятно на лбу плавно стекало к носу и утопало в широко расставленных ноздрях. Сухая, пропорциональная голова с прямым профилем, широким лбом и выразительными глазами. Эля бы сказала — хитрыми глазами. Сейчас они невинно смотрели на человека, а это значит, что-то натворил. Боевой трехлеток. Эля собиралась участвовать с ним на октябрьских соревнованиях.