— Я могу привезти свой из квартиры, — сказал он. «Квартирой» он называл меблированные комнаты над лавкой зеленщика.

Мать ответила:

— Нет, большое спасибо, — они прекрасно обходятся и без телевизора. Бруно может ехать домой и смотреть телевизор там, если ему так хочется.

— Ты знаешь, чего мне хочется, — ответил он, глядя на мать с тем же выражением, с каким святой смотрел на облака.

Все чаще предоставленная самой себе и чувствуя себя одинокой, Лиза с легкостью уходила теперь в Шроув почти всякий раз, как у нее возникало такое желание. Она научилась ловко доставать ключ и прятать стремянку. А к тому же, хоть и неизвестно почему, с появлением Бруно мать редко стала запирать ее. Лиза бегала теперь по дому и переносила стремянку из библиотеки в маленькую столовую и обратно. В возрасте десяти лет она обнаружила, к своему удивлению и удовольствию, что ей больше не нужна стремянка. Она выросла. Как мать, Лиза могла дотянуться до ключа, взобравшись на стул и встав на застекленную горку.

Когда мать сидела рядом с Бруно, пока тот рисовал, Лиза смотрела телевизор. В тех редких случаях, когда Бруно увозил мать в машине, она смотрела телевизор. Благодаря телевизору она начала узнавать о внешнем мире.

Именно Бруно заронил в ее голову мысль о том, что пора самой увидеть жизнь как она есть.

Лиза устроилась на заднем сиденье маленькой оранжевой машины. Мать сидела рядом с Бруно, и Лиза видела по оцепенелости ее плеч и неподвижности шеи, насколько неприятна Ив эта поездка. Она позволила Бруно и самой Лизе одержать над ней победу.

Перед этим Бруно сказал:

— В этом вопросе, мамаша, я законченный эгоист. Может быть, ты сочтешь мою откровенность грубостью, но в действительности я только хочу, чтобы мы с тобой могли разъезжать в свое удовольствие, а для этого нам надо брать с собой ребенка. — Он всегда называл Лизу ребенком, точно так же, как всегда называл Ив «мамаша», когда речь заходила о Лизе. — Поездка в город положит этому начало. Начать, а потом мы сможем и на целый день уезжать. — Следующие слова он произнес шепотом, но Лиза услышала. — Это не значит, что, если выбирать, я не предпочел бы побыть с тобой наедине.

— В любом случае часто это быть не может, — возразила мать. — У меня нет времени. Кроме того, Лиза должна заниматься.

— Ребенок должен ходить в школу.

— Я думала, что ты анархист, — напомнила мать.

— Анархисты не против образования. Хорошее образование — штука полезная.

— Лиза получает хорошее образование. Если сравнить Лизу с другими детьми ее возраста, то она настолько опережает их в развитии, она так обогнала их, что обсуждать этот вопрос просто смешно.

— Она должна ходить в школу, чтобы стать членом общества. Как она научится общаться с другими людьми?

— Моя мать общалась с другими людьми и умерла несчастной, разочарованной жизнью в комнате, которую снимала у своей сестры. Я общалась с другими людьми, и посмотри, что сталось со мной. Я хочу, чтобы Лиза сохранила чистоту, хочу видеть в ней совершенство, но больше всего я хочу видеть ее счастливой. «Фиалка на камнях, сокрытая травой…»

Бруно поморщился.

— А я спрашиваю: что будет с этим ребенком? Чем она станет зарабатывать себе на жизнь? Как строить свои связи с людьми?

— Я же зарабатываю себе на жизнь, — ~ возразила мать. — Она будет такой, как я, но не испытав страдания и боли. Она будет такой, как я, какой я могла бы стать, счастливой, невинной и доброй, если бы мне позволили остаться здесь.

— Ладно, переменим тему, — предложил Бруно, любивший только те споры, в которых побеждал сам. — Я все же думаю, что в город она должна с нами ездить, для ее же пользы.

И в конце концов мать согласилась. Только в виде исключения. Пусть съездит в виде исключения.

Поначалу было все как всегда — проселочная дорога, а потом мост, деревня и, наконец, дорога пошире. Машины обгоняли их, а они обогнали другую машину, ехавшую очень медленно, только однажды, потому что оранжевая картонная машина Бруно не могла развивать большой скорости. Многое из того, что Лиза видела вокруг, она видела и раньше или же по телевизору, только не в цвете. Совсем другое дело — город, главным образом потому, что там было так много людей. Толпа людей ошеломила Лизу, так что она даже испугалась.

Бруно поставил машину на стоянку, где уже были припаркованы сотни машин. Кто бы мог подумать, что на свете так много машин! Она молча шла между матерью и Бруно и, к собственному удивлению, сама того не желая, машинально, взяла мать за руку. Люди толпились на тротуаре, они окружали ее со всех сторон: быстро шли, слонялись без дела, болтали друг с другом, стояли спокойно, разговаривая, бежали, тащили за собой маленьких детей или везли их в стульчиках на колесиках. Приходилось постоянно следить за тем, чтобы не столкнуться с ними. Некоторые курили сигареты, как в телевизоре, и вы ощущали их запах, когда они проходили мимо. Очень многие ели что-то, прямо из пакетов.

Лиза глядела во все глаза. Ей хотелось бы посидеть на низкой ограде около того здания, о котором мать сказала, что это церковь, и просто посмотреть на людей. Почти все они, по ее мнению, были уродливы и неуклюжи, толстые или скрюченные, нелепые, с лицами как у дикарей. Они притягивали ее взгляд, как притягивает его жаба или страшная картинка в книжке, которую рассматриваешь.

— Как прекрасен человек! — воскликнула мать с той особой интонацией, с которой декламировала куски из книг. — Как прекрасен новый мир, населенный такими людьми! — Она неприятно засмеялась, как будто сказала это не всерьез.

Что касается прекрасного нового мира, то в большинстве своем магазины показались Лизе отвратительными и скучными. В одной витрине была выставлена одежда, в другой — журналы. Цветы в цветочном магазине были не такие красивые, как в Шроуве. Особое внимание Лизы привлекли два магазина: витрина с четырьмя коробками, такими, как в запертой комнате Шроува, и та, где было полно книг, но новых, с яркими картинками на обложках.

Лиза хотела зайти в этот магазин, но мать не позволила ей, не позволила зайти и в тот магазин, где продавали газеты, хотя Бруно она туда послала — чтобы купить кассету с записью Концерта для валторны с оркестром Моцарта. Они зашли в лавку зеленщика и купили фрукты, потом, пройдя через боковую дверь и поднявшись вверх по лестнице, попали туда, где жил Бруно. Там стоял такой же противный запах, как на кухне в Шроуве после отъезда супругов Тобайас и их гостей, как будто что-то там протухло, и Лиза закашлялась.

Мать открыла окна. Они забрали вещи Бруно, которые он упаковал в чемодан, а потом он подобрал с коврика около двери кучу писем, которые пришли за время его отсутствия. Для человека, о местонахождении которого никто не знал, он получил очень много писем.

Оглядевшись вокруг, Лиза начала понимать, что имела в виду мать, говоря, что мир ужасен. Она сморщила нос. Комнаты Бруно были действительно ужасны, грязны и неудобны, ни одной вещью здесь, казалось, не дорожили, вся мебель поцарапана или поломана, а оконные стекла покрыты сизым налетом пыли и следами от мух. Немногочисленные книги кучей валялись на полу.

Лиза была рада выбраться оттуда и сказала об этом, хотя на улице приходилось быть настороже, чтобы не столкнуться с прохожими. Их, кажется, стало больше прежнего, и очень многие были ее возраста или чуть постарше. Они возвращаются из школы, объяснил Бруно, бросив многозначительный взгляд на мать. Занятия в школе заканчиваются каждый день в половине четвертого.

Лиза прежде не видела детей. Ну разве что по телевизору. Она ни разу не видела человека моложе двадцати лет. Ей пришлось переменить свое мнение, эти люди уродливыми не были. Лиза увидела мальчика с черным лицом и девочку, которую она приняла за индианку, с глубоко посаженными глазами и длинными черными волосами, завязанными на затылке хвостиком. Интересно было бы с ними поговорить.

Потом мальчик, шедший впереди нее, подставил подножку своему товарищу, с которым шел рядом, так что второй споткнулся и чуть не упал на дорогу под колеса приближающейся машины, какая-то девочка вскрикнула, крик подхватила другая. Лиза почувствовала, что прижимается к матери и еще сильнее цепляется за ее руку. Она поняла, почему у нее кружится голова: от шума.