Но Овчинников внимательно за ним следил. Высланные им казачьи разъезды задержали полкового квартирмейстера, и тот сообщил, что следом за ним подходит гренадерская рота. С наступлением ночи ее встретили в тылу отряда Кара повстанцы и открыли огонь из орудий. Солдаты спали в санях, ружья заряжены не были. Пока они их разбирали, восставшие окружили роту и солдаты после «уговаривания, чтоб они не стреляли», положили оружие. За исключением убитых — двух офицеров и семерых нижних чинов, остальные сдались в плен.

Ночные выстрелы услышали в лагере Кара. Генерал, полагая, что он полностью окружен, утром 9 ноября вывел свой отряд из Юзеевой. Он решил отступить к северу, чтобы соединиться с гренадерской ротой, не зная, что она уже не существует. На отступавших обрушился огонь девяти орудий. Превосходство в артиллерии было на стороне повстанцев, стреляли они метко, подбив два орудия противника (остальные три оказались негодными). Особенно отличился канонир Иван Шишка, который вывел из строя единорог врага. Кар, Фрейман, Варн-стедт, построив отряд в колонну, 17 верст медленно отступали, сдерживая натиск. Повстанцы действовали рассыпным строем, легко маневрируя по степи, ставили орудия в разных местах, обстреливая врага с удобных в каждый момент боя позиций. Так продолжалось восемь часов.

В течение трех дней, с 7 по 9 ноября, Кар потерял 123 человека. Несколько десятков экономических крестьян из его отряда перебежали к повстанцам. Солдаты не раз кричали, что бросят ружья. Генерал отступил сначала к деревне Сарманаевой, потом к деревне Дюсметевой. Отряд его был разбит, но все-таки, хотя и сильно потрепанный, оторвался от восставших. Овчинников сказал потом Пугачеву, что генерала «упустили», потому что «недостало у нас картузов», то есть зарядов для орудий. Тем не менее, учитывая переход гренадерской роты на сторону восставших, потери основных частей Кара, его отступление, можно было считать, что Пугачев одержал победу на поле боя над правительственными войсками. Хотя последние не были укомплектованы полностью боеспособными силами, у них не хватало артиллерии, запасов, одежды (стояли сильные морозы, и солдаты изрядно «перезнобились»), но все же повстанцам, которые тоже ведь терпели лишения, противостояли лучше организованные части.

В ставке Пугачева отпраздновали победу. Пленных привели в Бердскую слободу. На улицу вышли пугачевцы. Емельян Иванович сел в кресло. Ему представляли пленных, которых приводили к присяге, допускали к руке «императора», а он по этому случаю платочком утирал глаза:

— Вот, детушки, бог привел меня опять над вами царствовать по двенадцатилетнем странствовании.

Торжественный обряд закончился, и Пугачев, встав с кресла, махнул рукой:

— Жалую вас землями, морями и лесами, крестом и бородою и всякою вольностию!

Солдаты были весьма довольны приемом, обещаниями вольной жизни. Двое из них тут же заявили, что видели в Петербурге императора и теперь снова его узрели. Пугачев тоже был доволен — такая агитация поддерживала боевой дух повстанцев, так как, по его словам, «мужики верят более солдатам (выходцам из их среды. — В. Б.), чем казакам».

Среди пленных оказалось двое офицеров, которые, как и солдаты, сдались без боя и заявили о готовности служить «государю». Одного из них, поручика Волжинского, Пугачев сделал атаманом; другого, подпоручика Швановича, — есаулом. Через несколько дней он вызвал к себе подпоручика:

— Откуда ты родом?

— Я из Петербурга. Государыня Елизавета Петровна меня крестила.

— Я слышал, что ты умеешь говорить на иностранных языках?

— Умею, надежа-государь.

Пугачев дал ему лист бумаги и приказал написать по-шведски. Шванович, не знавший этого языка, но ведавший, что самозванец безграмотен, сделал вид, что пишет именно на шведском, хотя на самом деле написал на немецком. Емельян был удовлетворен:

— Напиши еще на каком ты знаешь языке.

«Ваше величество Петр III» быстро написал подпоручик по-французски.

— Мастер!.. — Пугачев повертел лист бумаги перед глазами. Одарив Швановича шубой и шапкой, он указал ему ведать составлением бумаг на иностранных языках. Тот впоследствии это и делал, писал письма на немецком и французском языках, в том числе к Рейнсдорпу.

Между тем отступивший Кар, поняв, что не так легко разбить и рассеять «злодеев», что вокруг люди, в том числе и его солдаты, «нетверды» в повиновении властям, приказал Чернышеву прекратить движение к Оренбургу, остановиться у Переволоцкой крепости или даже отступить к Сорочинской. Но сделать этого не удалось — его курьера 13 ноября схватили пугачевцы у Бузулука. Чернышев шел к Чернореченской крепости (в 18 верстах к западу от Оренбурга). В 20 с лишним верстах к востоку от города обещал быть к ночи 12 ноября Корф. Донесения обоих, полученные в Оренбурге, обрадовали губернатора. Ночью 13 ноября Рейнсдорп отправил им предписания об одновременном выходе к Оренбургу. Он приготовил для вылазок и соединения с ними отряд численностью около тысячи человек.

Таким образом, расчет властей и командиров состоял в том, чтобы с трех сторон ударить по лагерю Пугачева в Берде и разгромить его. Но случилось иначе. Чернышев в первом часу ночи прибыл в Чернореченскую и расположил было на ночлег свой отряд (1200 человек — 600 гарнизонных солдат, 500 ставропольских калмыков, 100 казаков из крепостей, 15 орудий). Но, получив известие о поражении Кара и возможном нападении Пугачева, имевшего большие силы, полковник поднял всех на ноги. Он решил тайно, под покровом ночной темноты, пробраться в Оренбург. Отряд снялся с лагеря, впереди двигалась конница, за нею — артиллерия, пехота, огромный обоз. Узкая дорога шла по мелколесью, отряд растянулся длинной цепочкой. На заре 13 ноября он перешел реку Сакма-ру и начал подниматься на Маячную гору, что верстах в четырех от Оренбурга.

Здесь их ждало двухтысячное войско восставших. В Нем находился и Пугачев, накануне получивший весть о марше Чернышева. Едва отряд перевалил гору и начал спускаться, его встретили выстрелы двух пугачевских орудий. Он был окружен со всех сторон. Довольно быстро к Пугачеву перешли ставропольские калмыки, казаки, потом, после короткой перестрелки, солдаты. Весь отряд попал в плен. Погибли только пять солдат и два повстанца.

Чернышев, который ехал в санях одетым в простое мужицкое платье, сел на козлы, взял в руки вожжи — так надеялся он избыть беду. Вскоре всех пленных привели в лагерь. Солдат разоружили, офицеров (32 человека) посадили под арест.

МИМО пленных проходил Давилин, пугачевский дежурный. Он заметил на козлах странного человека — в старом армяке, но руки у него, как потом показал Пугачев, «нерабочие». Давилин тут же выяснил суть дела:

— Что ты за человек?

— Извозчик.

— Скажите, братцы, правду, — Данилин обратился к солдатам, — что это за человек?

— Это наш полковник Чернышев!

Чернышева посадили к офицерам под караул. Вскоре всех привели к самозванцу, который с возмущением их спрашивал:

— Как вы осмелились вооружиться против меня? Ведь вы знаете, что я ваш государь! На солдат пенять нельзя: они простые люди, а вы офицеры и регулы[15] знаете.

Потом остановил взгляд на Чернышеве:

— Ты еще полковник, а нарядился мужиком! Если бы ты шел в порядке, то можно бы было тебе попасть и в Оренбург. Тебя и всех вас велю повесить за то, чтобы вы знали своего государя!

Всех офицеров казнили, пленных разделили по повстанческим сотням. Но победа, торжества по этому случаю (обильный обед с возлияниями) привели к потере бдительности — как раз в это время к Оренбургу подошел Корф с большим отрядом и обозом. Сообщение об этом принес во время обеда посланец Я. Пономарева, который с четырьмя казаками находился в дозоре. Пугачев вскочил:

— Казаки, на кони!

Все шумной толпой бросились к коням. Но не успели. К тому же отряд Корфа шел не той дорогой, какой предполагали восставшие. Бригадир изменил свой маршрут по приказу Рейнсдорпа, который, услышав ночные выстрелы, догадался о печальной судьбе Чернышева и необходимости спасения Корфа. Оренбургский гарнизон 13 ноября пополнился 22 орудиями, почти 2,5 тысячи солдат, правда, не очень боеспособных. Но все же это было на руку осажденным, и Рейнсдорп воспрянул духом.