Следом Бибиков занял Нагайбак, южнее Мензелинска, тоже на реке Ик. Потом, 11 февраля, разбил в Бакалах повстанцев (до 4 тысяч), потерявших до 400 убитыми и ранеными. Бибиковский же отряд (около 500 человек) потерь не имел. После этих побед полковнику велели идти на соединение с отрядом князя Голицына. Генерал приказал ему повернуть из Нагайбака к Бугульме.

Для действий в тех местах, которые оставлял Бибиков, главнокомандующий направил отряд генерал-майора Ларионова, своего свободного брата, — он должен был идти к Бугульме, от нее якобы к Оренбургу, на самом деле неожиданным маневром повернуть к Уфе, чтобы освободить ее от блокады.

Ларионов выступил из Казани 6 февраля. Через две недели, 21 февраля, он был в Кичуе. За два дня до его прибытия повстанцы, воспользовавшись уходом Бибикова, снова взяли Нагайбак, сожгли его. Ларионов, присоединив к своему отряду более полутора сотен солдат и казаков из Бугульмы, медленно двинул свои силы, 27 февраля прибыл в село Большой Акташ. В Нагайбак он вышел только 4 марта. Повстанцы отступали. Жители окрестных селений перешли снова на их сторону, хотя недавно приносили повинную Бибикову, получали у пего билеты с прощением вины.

Нагайбак Ларионов занял 6 марта. Потом пошел к Бакалам, где засели отступившие повстанцы. Но глубокие снега, завалы, сделанные восставшими, заставили его вернуться. Ночью 8 марта двинулся к Стерлитамаку, где находилось, по разным сведениям, от 1,5 тысячи до 3 тысяч башкир. Они отступили в Бакалы. Ларионов же снова вернулся в Нагайбак — его испугали известия о подходе к Бакалам брата Чики-Зарубина с помощью и сборе у Мензелинска «новых толп с разными старшинами». Однако 13 марта генерал взял Бакалы, потеряв при этом до 30 человек убитыми и ранеными. Здесь он стоял неделю.

Главнокомандующий открыто высказывал недовольство медлительностью и нерешительностью Ларионова. Последний в оправдание говорил о плохих дорогах — узких, расположенных в лесах, заваленных снегом и засеками из больших деревьев («разрубить их способу нет»), об отсутствии мостов, которые сжигались повстанцами. Бибиков же требовал решительных, энергичных действий, но Ларионов, ссылаясь к тому же на слабое здоровье, на них не был способен. «За грехи мои, — говорил в сердцах главнокомандующий, — навязался мне братец мой, который сам вызвался сперва командовать особливым деташементом, а теперь с места сдвинуть не могу».

В конце концов Ларионов сдал дела полковнику Кожину и просил главнокомандующего, ставка которого находилась в это время в Кичуе, освободить его от должности. Тот с радостью это сделал — как раз подошел Санкт-Петербургский карабинерный полк, и подполковник Михельсон, прибывший в его составе, получил новое назначение: возглавить отряд, направлявшийся к Уфе. В письме к Лунину 10 марта Бибиков снова сетует: «Дворянского шефа (Ларионова, командующего корпусом Казанского дворянского ополчения. — В. Б.) принужден переменить со всеми его куртками, а послать Михельсона; он (Ларионов. — В. Б.) за болезнью попросился. Я уже и тому рад. Упетал[19] меня сей храбрый герой: не мог с места целый месяц двинуться!»

Михельсон служил в полку, которым в свое время командовал Бибиков. Главнокомандующий знал его как очень способного, деятельного и храброго офицера, отличившегося в Семилетней и русско-турецкой войнах. Он был несколько раз ранен, награжден орденом Георгия 3-й степени. Это назначение лишний раз показывает, что на театр военных действий против Пугачева правительство присылало лучших своих генералов и офицеров, хорошо оснащенные и вымуштрованные войска. Имелись, конечно, и исключения.

Михельсон 18 марта принял отряд у Ларионова в Бакалах, а на второй день вышел по направлению к Уфе. Дорогой он безуспешно старался добыть «языка» — «из них, злодеев, ни один живой не сдавался». Только 23 марта, встретив у деревни Караяпуловой авангард из 400 человек, Михельсон захватил пятерых из них в плен. Узнал, что в деревне Жуковой стоят 2 тысячи повстанцев с 4 пушками, в Чесноковке — сам Зарубин — «граф Чернышев» с 10 тысячами человек и многими орудиями. При подходе Михельсон разбил отряд повстанцев в одну тысячу человек в селе Третьяковке. Потом направился к Чесноковке. Навстречу ему Зарубин выслал 7 тысяч человек к деревне Зубовке. Бой здесь шел несколько часов. Повстанцы очень энергично атаковали авангард майора Харина и другие части михельсоновского отряда, обстреливали их из орудий. Но в конце концов искусные действия солдат привели к бегству восставших в Чесноковку. В тот же день, 24 марта, Михельсон захватил этот важный повстанческий центр. Потери опять были несравнимыми: со стороны карателей — 23 убитых, 22 раненых, со стороны Зарубина — до 500 убитых, 1560 пленных, 25 орудий со всеми припасами.

Зарубин со свитой в 20 человек бежал в Табынск. Михельсон повесил в Чесиоковке двух предводителей, трех высек. Многих пленных отпустил по домам «после увещаний». Но не все приходили с повинной. Многие продолжали сопротивление. Особым упорством, по словам Михельсона, отличались башкиры, «в коих злость и жестокосердие с такою яростию вкоренились, что редкий живой в полон отдавался. А которые и были захвачены, то некоторые вынимали ножи из карманов и резали людей, их ловивших». Многие из них прятались в сенях и подпольях; когда же их обнаруживали, они «выскакивали с копьями и ножами, чиня сопротивление».

Михельсон пошел к Табынску. По дороге получил сообщение: местный казачий есаул Кузнецов со своей командой захватил и сковал Зарубина, Ульянова, Губанова и других предводителей. 28 марта подполковник вступил в Табынск. В рапорте Бибикову он сообщил о замирении всех «здешних мест», установлении в них «старого порядка», своих планах — возвратиться в Уфу, а потом идти к Уральским горам для дальнейших действий. В местах, но которым прошли правительственные отряды, «уфимские жители», по словам Михельсона, «в окрестных деревнях, в отмщение, делают великие разорения». Речь идет, можно полагать, о богатых людях, чиновниках и прочих, которым нанесли ущерб восставшие.

Михельсон 4 апреля вернулся в Уфу, куда незадолго перед тем отправил Зарубина и его помощников. Вскоре к нему доставили и пугачевского атамана Торнова, продолжавшего действия в окрестностях Бакалов. Тяжелые поражения повстанцев в этих местах, наступление карателей со всех сторон имели следствием быстрое прекращение сопротивления, захват большого числа пленных, выдачу предводителей.

Разгром Чесноковского центра был, конечно, сильным ударом для восстания. Но еще более тяжелым стало поражение главных сил Пугачева в районе Оренбурга. Сюда со стороны Самарской линии подходили войска генералов Голицына и Мансурова. 17 марта они вошли в Новосергиевскую крепость в верховьях реки Самары. От нее уже недалеко было до Оренбурга, Татищевой крепости, Илецкого городка.

«Чрезвычайная буря и снег» несколько задержали Голицына. Как он писал в рапорте Бибикову 18 марта, «по всем известиям, что я получил, видно, будто имеют (восставшие. — В. Б.) намерение зад (т. е. арьергард. — В. Б.) корпуса тревожить от Илецкой крепости, а из Берды берут свое злодейское войско к Татищевой».

Действительно, Пугачев, понимая важное значение Татищевой крепости, вывел из своей ставки, в которой оставил Шигаева за начальника, значительную часть сил и отправился с ними сам. В Татищеву же по его приказу из Илецкой крепости вышел Овчинников. Всего собралось от 8 до 9 тысяч повстанцев. Они имели 36 пушек. Крепость укрепили — в разрушенных местах стену дополнили снежным валом — облитый водой, он обледенел и стал внушительной преградой. Пугачев сам расставил пушки. Измерил расстояния от орудий до предельных пунктов на пути вероятного наступления противника, расставил там колышки. Канониров наметил заранее из числа «самых проворных людей», сам же, по словам И. Почиталина, «показывал правильно стрелять». Затем обратился с речью к защитникам крепости, отдал последние распоряжения.