Колпак замолчал и подозрительно участливым голосом совет дал:

— Только не переусердствуй, Петя, познавая себя, не стань жертвой изнасилования.

— И не старайся во всём разобраться, — продолжал он. — Разобрать-то ты себя, может, и разберёшь, уму это дело привычное, да только кто же потом обратно всё собирать будет? Дурака понять нельзя, бесполезное это дело, его можно только принять. Дурака не нужно думать, его нужно двигать, собирая воедино то, что уже успел умом разобрать.

— Да уж… — закряхтел старик Петя. — Вот уж точно — нашёл смысл жизни и крупно пожалел об этом… Как же не заблудиться в мудротени этой, как не ошибиться, в себя заглядывая?

— Привыкай, Петя, то ли ещё будет, — вновь засмеялся колпак. — А ошибиться не бойся — любая ошибка — это законная часть твоего мира и навредить тебе ну никак не может — ведь и ты его такая же часть. Просто пойми, что ложных путей не бывает. Путь становится ложным, лишь когда врать начинаешь себе. Врать, что идёшь, хоть давно только притворяешься в этом да на месте топчешься. Ведь идти — значит следовать ощущениям. А стоять — значит выполнять указания ума своего. Вспомни, о чём уже говорено было, — истинный путь не снаружи, а внутри.

Голос замолчал было, но напоследок всё же не удержался, съехидничал советом:

— И никогда не прячь голову в песок на пути своём… Но если всё же придётся — просто притворись, что показываешь всем задницу.

Мальчик стоял посреди улицы и громко, в голос плакал, размазывая кулачками слёзы по веснушчатым щекам. Старик Петя смотрел на картину ту недолго, ноги его сами к мальчишке подвели, успокоить чтоб да сопли утереть.

— Мальчик, — спросил он участливо, — почему ты так горько плачешь»?

— Потому что я по-другому не уме-е-ю… — ещё горше заплакал мальчишка.

— Ну, хорошо, а зовут-то тебя как?

— Так же, как папу, — ответил, всхлипывая, мальчик.

— А папу как?

— Как меня-я…

— Вот и ладно, вот и хорошо, — настойчиво продолжал старик доброе дело творить. — Ну, так как вас обоих зовут?

— Одинаково-о-о… — зашёлся в реве малыш.

Совсем было растерялся нестарый старик от дела такого мокрого, как вдруг голос рядом с ним раздался.

— Добраном его кличут, — сказал кто-то, из-за спины Петиной выходя да мальчонку к себе прижимая. — Добраном — так же, как меня. Потерялся, пострел, говорил же ему — не озоруй…

Мальчишка вмиг успокоился — глазами высох, да конопушками своими заулыбался, засветился весь, словно солнышко рыжее. Улыбнувшись ему в ответ, Петя взор свой на папашу перевёл, да оторопел от увиденного.

Мужик был вида странного, даже очень — весь какой-то несвежий и сильно потрёпанный. Была у него мятая, а местами и вовсе погрызанная одежда, столь же мятая и тоже будто пожёванная обувка, мятое-перемятое в придачу лицо, и соломенные волосы, торчащие в разные стороны и, опять же, словно коровой пожёванные.

— Добран… странное какое имя, — сказал смущённо старик, делая вид, что имя знакомца его нового — это самое примечательное, что в том было.

— Странное не странное, а ни одна сказка без меня не обходится, без описаний мытарств моих незаштошных… — то ли с горечью, то ли с гордостью даже сказал мужик пожёванный.

— Чудное дело, — уже вполне искренне удивился старик, — сколько по сказкам хаживаю, а о тебе что-то не слыхивал…

— Стыдно потому што всем за дела свои издевательские, вот они обо мне и помалкивают, — говорил Добран обиженным голосом. — Сказки, они ведь все на один манер заканчиваются. Сам-то хоть помнишь — на какой именно?

— Ну, это… как оно там… — со скрипом вспоминал старик. — По усам, значится, потекло… потому как в рот так и не попало… Да бубликов вязка…

— Не то, не то, — поморщился Добран, — раньше чуток…

— …Стали они жить-поживать, — вспоминал Петя дальше, — да добра наживать…

— Вот!.. — воскликнул Добран. — Вот! — теперь видишь? Жить-поживать стали да Добрана жевать. Вот!!! Изверги, грамоте не обученные, что им до правил писания, им бы пожевать только. Как слышится, дескать, так и жуется…

— Хотя, с другой стороны, — продолжал он, успокоившись чуток, — работа у меня хоть и не очень приятная, зато всем необходимая — требуюсь во всех сказках сразу, не всегда поспеваю даже.

— Сынок, вот, подрастает, — ласково мальчишку своего за вихры потрепал. — Сменой мне будет… Только рано ещё его жевать. Учится он покуда, профессиональными секретами овладевает…

Старик Петя, не зная даже, что сказать, смотрел на Добрана молча да сочувственно, а тот продолжал:

— А как часок свободный выдаётся — пугалом по огородам подрабатываю, ворон да соек пугаю.

— Неужто получается? — удивился Петя.

— Ещё как, вот намедни в соседней сказке работал, так вороны тамошние за прошлый год даже урожай вернули, лишь бы меня никогда больше не видеть, — с гордостью сказал Добран.

Слушая Добрана, Петя как-то странно ощутил себя, будто нарастало в нём непонятное что-то — то ли несогласие какое, то ли, напротив, понимание чего-то нового. Вспомнив о совете колпака дурацкого — не разбирать состояний своих, не раскладывать их на клочки уму понятные, он так и поступил, просто продакавшисъ с ними.

— Ну и что? — подумалось ему вдруг. — Подумаешь, жуют человека… А почему бы и нет? Каждый несчастен ровно настолько, насколько полагает себя несчастным. Нравится Добрану жёванным быть — ну и на здоровье. Если уж сказка так распорядилась, если уж кого-то и вправду жевать надо… Тут главное — места чужого не занять да самому жёванным не оказаться.

Пошатываясь да ногой об ногу запинаясь, к ним мужичонка подошёл, в подпитии лёгком.

— Люди добрые, — с надрывом душевным сказал он, — не оставьте в беде, помогите человеку советом… Где у этой улицы сторона противоположная?

— Там!.. — звонко сказал Добран-младший, пальцем показывая. Мужик постоял покачиваясь, погладил мальчонку рыжего по голове и вздохнул печально.

— Да нет, там я уже был… Там мне сказали, что здесь…

И обречённо прочь побрел.

Петя ошарашено поглядел ему вслед.

— Ну и дела, — подумал он, — странный какой-то народец скажу эту населяет…

О поисках своих дурацких Добрану рассказал, тот только плечами пожал да в трактир сходить предложил.

— Туда все новости со сплетнями слетаются. И пожевать чего-нибудь не помешает, сил набраться перед тем, как самого жевать будут.

Трактир отыскался неподалёку. Добран с сынишкой живо за столом пристроился да старика, у двери застрявшего, позвал.

— Садись, Петя, — сказал ему, — в ногах правды нет.

— Да уж, — пробормотал старик, присаживаясь, — похоже, что только это о ней и ведомо…

— Эй, трактирщик, — подозвал он здоровенного небритого детину в грязном фартуке, — можно мне мяса?

Тот мрачно и оценивающе глянул на него и сказал удивлённо:

— А откуда я знаю — можно тебе мяса или нет? Старику спорить не хотелось.

— Ладно, — сказал он, — давай тогда по-другому. Я хочу то, что едят во-он те люди, — ткнул он пальцем в соседний стол.

— Это невозможно.

— Почему же? — удивился Петя.

— Они не отдадут, — сказал с достоинством трактирщик и удалился.

С грехом пополам, но заказать обед всё же удалось. Заглянув в поставленную перед ним тарелку, Петя поскреб в ней ложкой и удивлённо спросил у трактирщика:

— А мясо-то в супе положено1?

— Положено, — ответил тот.

— Так ведь не положено!

— Значит, не положено, — невозмутимо ответил трактирщик.

Добран, который ел только овощи, тоже недоволен был — и помидоры ему какие-то мятые принесли, и огурцы несвежие, и капуста, словно уже жёванная кем-то… Но его трактирщик даже слушать не стал.