— Старик Петя, — говорил он, воодушевляясь всё больше, — откуда ни глянь, а всё одно — старик. Скоро уж и труха с тебя посыплется с последними зубами вместе, а всё никак сладу со старушенцией своей не найдёшь. И где ты её такую на головушку свою сыскал? Не иначе как обронил кто да трижды ещё от радости за потерю такую перекрестился, избавился, мол. А нашёлся один всё же — Петя-то наш, сподобился-таки, подобрал, на счастье своё, горемычное… Как тисками калеными зажал ты себя старухой своей в жизни серой да безрадостной…

Постоял ещё Хозяин Огородное Чучело, подумал, дальше продолжил:

— Вот и выходит, что жизнь твоя, Петя, и не жизнь вовсе, а тиски эти каленые и есть. Мыкаешься, мыкаешься с бедами своими, а уже давно разобраться тебе с ними след было бы. Ведь не просто ж так они, а смысл в них какой-то сокрыт. Ане хватает смелости с живыми бедами разбор учинить, так вот хоть с тисками энтими, жизнь твою напомнившими, и поговори. Вдруг что полезное у знаешь…

— Што ж это они тебя так жмут-то? За что изничтожить хотят? Неужто просто помучить шпоб? А вот если и вправду замучают-то? Што им с того? Ну, может, силу их признаешь… Сильны, мол, тисочки каленые… Ну признал, ну ладно, а дальше-то што? А — уважать, пожалуй, станешь, ухаживать за ними бережливо… Так то и щас выполнимо — почищу-ка я их в картине мысленной своей и маслицем смажу… вот так… Ну, а далее?

— … Ух ты… — удивился Хозяин Огородное Чучело, внутрь себя заглядывая да в ощущениях своих разбираясь. — А ведь им теперь уже и тисками-то быть без надобности — ведь всё, чего хотели они, уже получили… «уважение, и внимание… А желают они теперича в избе, в углу красном Рушником вышиванным лежать, для красы, штоб и для радости…

— Погодь, погодь, — сам себя остановил Хозяин Огородное Чучело. — Ну и бредятины я здесь намолол… Тем более не понятно, отчего это мне сейчас так легко и свободно? Сколько лет я себя помню, а никогда не испытывал такой свободы внутренней, думая о старухе. Каждый раз хотелось спрятать подальше мысли о ней, особливо перед сном, чтобы кошмарами не стращаться.

— А сейчас, — продолжал он, — как будто даже мила она мне стала чем-то. Ведь, поди, сколько уж лет вместе…

— Странно, а всего-то — глянул я на старика Петю со стороны, как на чучело, как на куклу. Хозяином себя при этом ощущая, да образом проблемы своей поиграл маленько…

— Ай да рыбка, — неожиданно вспомнил он, — ай да умница… Ведь говорила же: «Выйди из себя… Взгляни со стороны…Пока смеяться не начнёшь…Потому как — смешно это очень… Стань собой…» Так вот оно что… так вот это как…

— Сейчас по душе мне более, — решил он, — образ последний, внутри себя виденный, в который проблема моя тисочная превратилась.

— Теперь Хозяин я — Рушник Красочный, с жизнью моею меня примиривший.

Подошёл Хозяин Рушник Красочный к пугалу, руку свою на плечо твёрдое, деревянное положил, в глаза его, углями нарисованные, заглянул сочувственно.

— Да, конечно же, — сказал, — кукла ты всего-навсего. Все тобой крутят-вертят, а тебе и невдомёк это, потому как никого, тремя себя, ты в этом мире и не видишь. Где же тебе меня. Хозяина, рассмотреть-то? А ведь не я твой Хозяин, а ты — Хозяин этот и есть. Часть моя, с миром этим меня связующая.

— А как рассмотреть-то? — продолжал он. — Ой как непросто! Когда и кукла, и Хозяин в одном теле обитают. А вот поиграть если в куколки детские, смешно наряженные, так и приходит понимание вдруг — так вот же я! Такой смешной, неловкий и беспомощный, совсем ненастоящий, а значит, и проблемы все мои ненастоящие и такие же кукольные. А увидав со стороны себя — куклу, понимаешь, что увидеть это возможно, лишь глазами Хозяина пользуясь. Как кукла глазами Хозяина смотреть может? Да только им же став, осознав его. Вот тут она как кукла и исчезнет-то — Единый Хозяин лишь будет.

Обнял бережно Хозяин Рушник Красочный пугало-куклу свою, на штырь надетую:

— Намыкался ты, бедолага, обо мне. Хозяине, забывши, — сказал, — ну, да тебе зачтётся это — за одного битого старика, говорят, двух небитых дают, помоложе.

Стоял у развилки дорог то ли старик наш, Петя нестарый, то ли Хозяин какой — со стороны и не разберёшь-то, больно схожи они меж собой. Надпись на камне читал:

— «Налево пойдёшь — коня потеряешь», — только хмыкнул старик, покосившись на лапти стоптанные.

— «Направо пойдёшь — голову потеряешь». Тоже мне, потеря, — пробормотал он.

— «Прямо пойдёшь…» — сколько ни силился прочесть дальше старик — ничего не читалось, стара надпись была.

— А чего тут думать, — вновь хмыкнул он, дорисовывая угольком продолжение, — и дураку ясно.

Получилось: «Прямо пойдёшь — о камень треснешься».

— Ты что это делаешь тут? — услышал старик Петя голос за спиной. Обернувшись, он увидел доброго молодца в красных сапожках, с луком и колчаном со стрелами за спиной. В руках молодец держал тряпочку, а на ней сидела лягушка зелёная со стрелой во рту.

— Да так, художеством балуюсь… — смутившись, сказал старик Петя и поспешил разговор о другом завести. — А ты кто будешь, добр молодец? И куда гадость эту зелёную несешь? Иль ты из французов?.. Может, ужин себе промышляешь?

— Сам ты — француз, — обиделся молодец, — и нечего дразниться. Тебе смешно, а мне вот — жениться.

Он аккуратно вынул стрелу у лягушки изо рта и спрятал в колчан, а саму лягушку в охотничью сумку осторожно, на тряпочке положил.

— И не думал я дразниться… — оправдывался старик. — Просто вижу — из другой сказки ты…

— Да нет, это ты, видать, из другой, — не согласился добрый молодец. — Здесь места все мне знакомые, а вот тебя и не упомню.

— Хоть и не пойму, как такое возможно? — продолжал он, рассматривая старика. — Ведь границы сказок заговоренные…

— Дык, ведь — Хозяйское состояние, — как о чём-то всем известном, сказал старик Петя.

— Ну да, ну да… — было видно, что добрый молодец не хочет ударить лицом в грязь. — У отца тоже одно такое было… так Кощей утащил…

Повисла неловкая пауза.

— Царевна это, — неожиданно сказал молодец, — а я — Иван-Царевич. Жениться буду. — Он помолчал. — Неохота, правда.

— Ещё бы, — посочувствовал старик, — кому на лягушке охота.

— Дурак ты, — опять обиделся царевич, — сразу видно, что нездешний. Говорю ж тебе — царевна. Принцесса это, только заколдованная. Если её поцеловать — сразу расколдуется.

— Так чего не целуешь? — удивился старик.

— Путь далёкий ещё. Лягушкой транспортировать её легче и прокорму меньше, — ответил царевич. — Да и неохота мне, — неожиданно шепотом добавил он, — невеста у меня уже есть; отец, правда, не знает.

— А ты чего шепчешь, — опасливо спросил старик Петя, — чего затеваешь? И зачем ты мне это, вообще, говоришь?

— А хочешь, — сказал царевич свистящим шепотом, — ты её поцелуй. Твоей принцессой станет, а я ещё подарок за это сделаю. А отцу скажу — расколдовал её, мол, другой царевич. А то ведь не угомонится.

— Целовать я её не стану, — сказал старик, — у меня на то старуха какая-никакая, а имеется. А что за подарок?

— О, это — чудо-подарок, — заманивающе сказал царевич, — заморский. Мешок со смехом от всех проблем. Маде из Кина называется.

— От всех? — засомневался старик. — А он что — волшебный?

— А ты думал, — продолжал увещевать царевич, — говорю же — Маде из Кина. Вот прочитай, если не веришь. Исполнит самые смелые твои желания.

— А несмелые? — заинтересовался старик. «А что, — подумал он, — мешок возьму, а принцессе вольную дам, пусть сама себе жениха ищет»