— Царь? — вконец опешил Петя. — Царь, за мной?!. — Он вновь ощутил себя прежним всеми терзаемым стариком Петей, и ему захотелось спрятаться от всех далеко-далеко, глубоко-глубоко…

Он и согнулся уж весь, готовясь упасть в ноги, как вдруг услышал внутри спокойный урчащий голос: «Отвяжись, отвяжись немедленно от воеводы, от куклы своей. Вспомни, что ты, — Хозяин. Твори, начинай немедля творить». «Что? — удивился Петя внутри себя. — Что я могу сейчас творить?» «А что хочешь, — спокойно урчал Мяв внутри Пети, — твори слова, твори образы, главное твори…»

— За тобой, за тобой, — продолжал громыхать воевода, — ишь ты, птица важная, самого меня в путь подняли. Чего натворил, а ну ответствуй?!.

Петя поднял испуганные глаза, но отчего-то вдруг увидал воеводу не вживую, а как куклу детскую, которой в балагане представление разыгрывают: нос у него круглый и красный, как свекла; рот, распахнутый словно в крике, недвижим, а все звуки словно из живота вылетают; глаза краской нарисованы; а на голове, вместо шлема, ночной горшок прилажен.

Навис этот воевода кукольный над ним да что-то ему неподвижным ртом выговаривает грозно. А себя Петя пугалом недавним огородным увидел — стоит он, руки растопыркой, на ветру полощется вольно, рожи корчит весёлые.

Хоть и стращает его воевода речами грозными, но не испуг привычный ощущает в себе Петя от картины той кукольной, а даже напротив — смех весёлый и свободный. Отчего-то не напрягали его больше страсти те внутренние, ведь понарошку всё и не взаправду.

Едваедва Петя смех в себе сдержал, а затем легко как-то и неожиданно для себя сказал:

— Закона такого нет — в хибару всем вваливаться. Вот царю как пожалуюсь… он глянул воеводе прямо в глаза и, замирая от собственной смелости, добавил вдруг: — Человек, он хоть и сам кузнец своим проблемам, да только не каждый может себе позволить неприятности иметь…

— …Неприятности, говоришь, иметь? — после паузы, озадаченно и с каким-то даже уважением, переспросил воевода. — Царю он… ишь, шустрый какой…Не такой всё же я дурак, как ты выглядишь… Вот пущай сам царь с тобою и разбирается. Мы ведь и во дворе подождать можем… чего у ж там…

— А отсутствие закона, — бормотал воевода, выпроваживая стражников, ещё не избавляет от его исполнения… Закон, понимаешь… я, может, для того на страже его и поставлен, штоб дураки разные им не пользовались. А ты собирайся, собирайся путь-то не близок.

…Кинув в суму краюху хлеба (а больше собирать и нечего было), Петя вышел на крыльцо.

Воевода сидел на солнышке в окружении стоявших стражников. Увидав Петю, он вновь насупился. Того, что произошло, он не понимал, и это его беспокоило.

— Каждый человек по-своему прав, говорил он, глядя на приближающегося бывшего старика, — а по-моему нет. Так чего тебя царь кличет-то? Что за дела у вас общие? Так ты мне и не ответил на то?

Вновь растерявшись, Петя уже распахнул было рот для оправдательного ответа, как в голове его предупреждающе раздалось урчащее: «Млатов…» И тогда он вновь увидел воеводу куклой разрисованной: размахивая маленькими кулачками, он негодующе бормочет что-то ртом неподвижным, грозится чем-то. Но как и прежде, не ощутил Петя веры к спектаклю этому кукольному, даже напротив — глядя на страсти выдуманные, вновь внутри себя на смех сбиваться начал.

Он неслышно хихикнул чепухе этой, в себе увиденной, но вслух сказал уже спокойно и глядя в небо:

— Никак дождить будет? Не успеем, поди…

— Да, да, засуетился воевода, подымаясь, — давно пора.

Затем удивлённо глянул на Петю и озадаченно добавил:

— Ты ж смотри, однако, сколько дерьма, аж в голове не укладывается…

В хоромы к царю Петю ввели несколько преждевременно. Царь беседовал с царицей. Беседа, судя по всему, подходила уже к концу, так как велась в тональности предельно высокой. Убывшего старика даже уши позакладывало. Он засунул в ухо палец, прочищая, и ухмыльнулся, вспомнив себя со старухой в недавности. «Отвык уже», подумал.

Царица была как царица, то есть самая обыкновенная баба. Глянув на её лицо, Петя почему-то сразу решил, что у неё должны, быть кривые ноги. А вот царь Пете понравился. Невысокий, плотненький, с блестящей жизнерадостной лысиной и добрым лицом.

— Ну ладно… Ну будет тебе… — говорил он царице устало и вполголоса. Но увидев вошедших, замолчал, выпрямился осанисто. В ладоши хлопнул.

— Проводите царицу в покои её, — сказал царственно.

— Подведите гостя, — продолжил столь же величественно. Затем, махнув рукой, отослал всех прочь. — Оставьте нас.

Оставшись с Петей наедине, царь вновь как-то весь обмяк сразу и подобрел лицом.

— Забот-то, забот… — бормотал он, оглаживая лысину обеими руками. — Дергают все, клянчат чего-то…

— Бунтами грозят, — пожаловался он, заглядывая Пете в глаза, — народу уже столько всего обещано, а ему всё мало. Кушать все хотят… требуют…Я-то знаю, чем накормить народ можно, так они ж есть этого не станут, сволочи, — говорил царь, а глаза у него добрые-добрые были…

Петя стоял потупившись — ни жив ни мертв, не понимая, что же происходит. То, как по-простецки вёл себя царь, скорее пугало его, чем радовало, так как было непонятно. Он слушал слова царские, в который раз ощущая, как неудержимо тянет его пасть ниц и уверять, что, дескать, ошибка вышла.

Он вскинул глаза на царя и — обмер. У того на лысине радостно поблескивала кошачьим оскалом улыбка Мява… «Я Хозяин», всколыхнулся Петя внутри, себя вспомнив.

Глянул он тогда взглядом Хозяйским на себя кукольного да испуганного, а рядом и царя-батюшку на такой же кукольный манер увидел. Был царь совсем маленький какой-то и очень толстенький, вёрткий весь и суетливый. Огромаднейшая корона из бересты крашеной всё на нос ему съехать норовила. То и дело поправляя её, он бегал вокруг кукольного Пети, старательно обирая с него невидимые пылинки да соринки. Хитро из-под короны глазками мышиными поблескивая, царь отчего-то хихикал тонким голоском да дробно-дробно так ножками коротенькими притопывал, будто в нетерпении тайном…

Петя прокашлялся, скрывая смешок, и неожиданно сказал:

— Ваше величество, да ты не смущайся, спрашивай чего надо… Царь запнулся на полуслове, а затем молвил, внимательно глядя на гостя:

— А не прост ты, Петя… Да и отважен, погляжу… Видать, правду мне о делах твоих сказывали… Ну оно и хорошо, что сразу к делу.

— Дочь у меня есть, — продолжал царь, — царевнушка моя… слыхал, небось? — Старик неопределённо то ли мотнул головой, то ли пожал плечами.

— Вижу, что слыхал, — продолжил царь, — Несмеянушка моя…Никак замуж её отдать не можем. И женихи-то все знатные, с приданым богатым…. Да кому она нужна такая — плакса

— А казна-то ой как истощала… — мечтательно причмокнул губами царь. — Туда бы какого ни есть полцарства вставить…

— Так вот, Петя, — заговорил царь по-царски уже, — рассмешишь её, смеяться научишь, так я тебя… ну, это мы ещё поглядим, впрочем… А вот если нет так голова, само собой, с плеч… — закончил он и посмотрел на бывшего старика добрыми глазами.

— Пошли знакомиться, — с места встал.

Вошли в горницу. С кровати навстречу им вскочила здоровая девица с распущенными волосами и в короткой юбчонке.

— Батюшка!.. — запричитала она. — Опять у меня голова кружится!..

— Сам вижу, — сухо оборвал её царь, — и впрямь кружится… Ну так что с того?

— Да-а, видишь ты, а кружится-то она у меняа-а… — заревела царевна, растирая кулаками слёзы.

Петя оглядел её всю и решил, что ходит царевна в мини-юбке безо всяких на то оснований. «В мамашу, должно, пошла», — подумал.