— Знаю, — согласился Гархаллокс.

— Хотя постой… — Константин поднялся, пожевал губами. — Такой путь к должности советника архимага потребует много времени, которого у нас нет. Нужен способ достичь цели быстрее. Я уже думал об этом. Вот что… Не хочешь ли ты спасти жизнь его величеству?

— Я готов служить его величеству до последней капли крови, — ответил Гархаллокс, и было непонятно: говорит он искренне или лукавит.

— Вот и отлично! Пусть к тебе в твоей новой должности привыкнут при дворе. А через… скажем, год… тебе представится случай послужить королевству и его повелителю.

Как хоронили матушку, Кай не помнил, потому что проспал двое суток кряду. На третий день он, не отряхнув ног и одежды, вошел в хижину, поел то, что поставила перед ним Бабаня, и снова вернулся в козлятник.

Проспав до утра четвертого дня, Кай снова вышел во двор. Целый день он бездельно слонялся по двору, заходил в хижину. Им овладела болезненная апатия, подобная той, что мучила первое время, после того как они с матушкой приехали в Лысые Холмы. Кай будто ослеп и оглох; вернее, все, что он слышал и видел, не доходило до его сознания. Бабаня и Лар его не трогали. Они посматривали в его сторону с каким-то суеверным страхом, словно считали, что смерть никуда не ушла из их дома, словно думали, что она до поры до времени затаилась в этом безмолвном маленьком человеке. На пятый день с самого утра Бабаня ушла куда-то и вернулась уже ближе к вечеру — не одна.

Вслед за ней во двор на вороном жеребце въехал Жирный Карл в неизменной своей шляпе с красными петушиными перьями, а за Карлом плелся, втянув голову в плечи, долговязый парень в добротных штанах, белой рубахе и новой, лоснящейся в лучах закатного солнца кожаной безрукавке. Черты лица парня были мелкие и какие-то невыразительные, будто нарисованные тонким угольком, но нижняя губа, толстая и мокрая, капризно оттопыривалась точно так же, как и у Карла.

Кай в это время сидел на земле возле козлятника. Без интереса скользнув взглядом по пришедшим, он опустил голову и не видел, как Жирный Карл, грузно спрыгнув с коня, ощупал его глазами с головы до ног, а парень, поджав губу, вдруг зыркнул на мальчишку быстро и злобно, точно ожег плетью.

Бабаня, Карл и парень вошли в хижину. Через минуту во двор выглянул старик Лар, кашлянул и, раскрыв мохнатый рот, буркнул:

— Слышь-ка… Эй! Поди сюда, — и снова скрылся. Кай вошел в хижину. Жирный Карл сидел на табурете боком к столу, положив на грязную столешницу тяжелый локоть и вытянув ноги на середину хижины. Парень, брезгливо принюхиваясь, сидел на скамье, той самой, где матушка проговорила свои последние слова. Бабаня и Лар почтительно стояли у стены, напротив хозяина «Золотой кобылы».

— За худое дело боги взыщут, раз людской суд не покарал, — размеренно говорил старикам Карл в тот момент, когда Кай переступил порог хижины. — А человечья участь — грехи свои искупать, как могут. Вот и… — Заметив Кая, Жирный Карл прервался. — А ну-ка, — поднял он руку, — подойди сюда.

Кай шагнул к Карлу. Тот крепкими, будто железными, пальцами ощупал его плечи и руки. Хмыкнул в рыжие усы и удивленно пошевелил жидкими красноватыми бровями.

— Хорош, — сказал он, жестом отпуская мальчика. — Жить будешь у меня на кухне, там тепло. Жрать дам вдоволь, но и работать надо будет с утра и до вечера, без баловства всякого. Из баловства вырасти уж пора. А если что… — он предъявил здоровенный волосатый кулак, — во! Я этого деру, — Карл мотнул головой в сторону парня на скамье, — и из тебя дурь выбью. От воровства тебя избави боги — за воровство наказываю особо. — Карл пожевал сочными губами и продолжил: — Главное на тебе будет: лошади и конюшня. С лошадьми управляться умеешь? Ну не умеешь, так приноровишься, наука нехитрая. Еще — подать-принести, во дворе снег чистить, пыль мести, ворота закрыть-открыть… Ну дел полно. — Хозяин «Золотой кобылы» перевел взгляд на Бабаню. — Одежонка у него какая-никакая есть?

— Какая одежонка! — всплеснула руками старуха. — Голь перекатная! Что было, давно пропили-проели.

— Ну значит, и нечего рассусоливать, — хлопнул Карл по столу ладонью и поднялся. — Сэм! — окликнул он парня. — Поди с пацаном во двор. Подождите меня там.

— Оно так, — неожиданно прогудел старый Лар. — Может, и человеком станешь. Главное — трудиться, рук не покладая, да старших почитать. Тогда боги милостью одарят.

Наверное, если бы Кая повели не в харчевню «Золотая кобыла», а в самый темный омут Лиски, он бы и тогда не стал сопротивляться. Ему было совершенно все равно: куда идти и что делать. Только на пороге он замялся, точно его что-то остановило. Он оглянулся, чтобы последний раз окинуть взглядом затхлые внутренности темной хижины, где они с матушкой провели больше года, и увидел, как Жирный Карл, достав из-за пазухи большой кожаный кошель, по одной выкладывает на стол большие серебряные монеты, а Бабаня цепкими глазками следит за движениями его руки. Но потом парень, которого звали Сэм, подтолкнул его в спину.

На большой проезжей дороге, примерно в получасе ходьбы от деревни, высится добротный двухэтажный домина с конюшней, сараями и крытым двором — харчевня «Золотая кобыла». Хозяин «Кобылы» — Жирный Карл, а до него владел харчевней отец Карла, Георг. А до Георга — его отец, дедушка Карла — Дек.

У самого Жирного Карла было три сына. Двое старших, достигнув зрелого возраста, покинули родительский дом, умудрившись открыть в Мари кое-какую торговлишку. А младший, Сэм, хоть и минуло уже полных восемнадцать лет с тех пор, как он покинул чрево своей мамаши, все подвизался при «Золотой кобыле», не имея ни малейшего желания учиться какому-либо ремеслу или — по примеру старших братьев и отца — зачинать свое торговое дело. Помощи в управлении харчевней от него тоже было маловато. Все, на что был способен Сэм, — это следить за прислугой (особенно за женской ее частью) да угождать знатным и богатым посетителям, которых время от времени заносило на Лысые Холмы. Всего две вещи на этом свете интересовали Сэма: бабенки, сдобные и сухопарые, вдовые и замужние — всякие да монетки медные и серебряные — золотых ему видеть пока не приходилось. Жирный Карл изредка колотил нерадивого отпрыска, пытаясь вбить в его нескладную башку хоть какое-то понятие об ответственности, но особо не усердствовал, потому что имелся у Сэма могущественный защитник, против которого не то что Карл, но и сам деревенский староста господин Марал не осмелился бы выступить. Имя этого защитника было: Марла.

Марла с юности отличалась тяжелым характером, массивным телосложением, зычным голосом и непреодолимой тягой к разрешению конфликтов посредством рукоприкладства. Именно за эти качества Жирный Карл и выбрал ее в жены (понятие «полюбил» в данном случае все-таки было бы неуместным). Марла трудилась посудомойкой в харчевне отца Карла.

Когда старый Георг дал дуба, харчевня досталась его единственному сыну. Юный, но уже очень даже упитанный Карл с первого дня обладания наследством произвел в таверне коренные изменения. А именно: выгнал двух старух-разносчиц, которые, по его мнению, только и занимались тем, что судачили между собой, игнорируя требования клиентов подать очередное блюдо или кувшин с пивом, и рассчитал вышибалу, глухого Ганна. На эти две освободившиеся вакансии он воздвиг Марлу, беременную тогда его первым сыном.

И, надо сказать, Марла доверие Карла оправдала в полной мере. Ревущей медведицей носилась она меж столиками, запрашивая заказ с такой угрозой в хриплом голосе, что посетитель со страху частенько заказывал гораздо больше, чем мог съесть или выпить, да к тому же оставлял неплохие чаевые. Помимо всего прочего, драки, возникавшие в таверне, разрешала тоже Марла — с видимым удовольствием и даже не пользуясь дубинкой, оставшейся ей после глухого Ганна.

Дела «Золотой кобылы» пошли в гору, и Жирный Карл оглянуться не успел, как Марла взяла власть в харчевне в свои руки так деловито и неожиданно, что новоиспеченный супруг даже растерялся. Если бы не третьи роды, в результате которых на свет появился Сэм, вполне возможно, сам Карл плавно переместился бы с места владельца таверны куда-нибудь в посудомойки.