Он посмотрел на своих друзей. Все они спали, даже Лиса. Байклин вызвался первым нести караул, но он теперь спал, примостившись рядом с Ратаганом. На исхудалом его лице застыло хмурое выражение, как будто даже во сне он осуждал себя за то, что так непростительно забыл о долге. Ривен прекрасно понимал, что у него просто не было больше сил. Ведь на плечах Байклина лежала ответственность за них: все они полностью зависели от его опыта и сноровки с того самого момента, как пришли в эти горы. Байклин их вел. Айса защищал. Ратаган веселил. Ривен же и Джиннет не делали ничего существенного для остальных — им еще предстояло исполнить свою часть работы.
Из всего этого выйдет какая-то история, думал Ривен. Если только будет кому ее рассказать.
Ему нелегко будет из этих людей, что были героями его книг, а теперь стали его друзьями, вновь сделать литературные персонажи. Хотя может случиться и так, что ему больше уже никогда не придется писать свои книги.
Костер, наконец, потух, последний отблеск его растворился в холодной тьме. Редкий снег тихо падал на путников, спящих в толстых спальных мешках из меховых шкур, которые им дали гномы. Медленно, но неотвратимо холод просачивался и сквозь них, и Ривен видел, как зябко ежились и дрожали во сне его спутники, чувствовал, как Джиннет прижимается к нему, ища тепла. Он не мог заснуть. Его охватило вдруг странное, тревожное чувство, что должно еще что-то случиться. Оно появлялось и прежде, например, до того, как они столкнулись с Джиннет и ее наемниками, но теперь ощущение это было острее, определеннее. Чем меньшее расстояние отделяло его от Алой Горы, тем сильнее одолевали его предчувствия. Как будто он уже вышел из этого мира и снова стал автором, слагающим его историю. Эта мысль опечалила Ривена. Он сроднился уже с этим миром — с Мингнишем — и некоторые из здешних связей пролегли глубже и крепче, чем даже те, что остались в том, другом мире, которому принадлежал он изначально. Он даже не был уверен, сможет ли так вот просто оставить их, пробудиться от сна. Если человеку больше нравится сон, чем реальная жизнь, разве должен он обязательно открывать глаза?
Что за вздор ты несешь?
Ривен улыбнулся нелепым своим размышлениям.
Вскоре проснулся Байклин. Ривен слышал, как он вполголоса бранил себя за то, что заснул на посту. Он потолкал каждого, чтобы удостовериться, что никто не замерз. Ратаган выругался и послал его куда подальше, чтобы он отвязался и дал человеку поспать. Лишь Джиннет, казалось, помедлила с ответом, словно смущенная чем-то, и Смуглолицему понадобилось еще некоторое время, чтобы проверить, что она в полном сознании.
Снег перестал. Ривен ощущал его вес сквозь спальный мешок. Место, где когда-то горел костер, совсем завалило снегом, но Ривену не было холодно. Складывалось впечатление, что под снегом ему стало теплее. У него озябло только лицо, и он несколько минут растирал щеки и нос, чтобы возвратить им чувствительность. Веки заиндевели, и Ривену пришлось протереть их краем спального мешка. В воздухе разливалось голубое сияние, предвещающее приближение зари. Байклин вышел уже из-за укрывавших их скал и осматривал предстоящий путь на сегодняшний день. Хотелось бы думать, что последний день. Сгарр Диг уже близко.
Они выбрались из спальных мешков и хорошенько вытрясли их. Пришлось откапывать занесенные снегом рюкзаки. Темные силуэты скал уже обретали четкие очертания — свет нарождающегося дня становился ярче, превращаясь из голубого в серо-белый. Они молча уложили спальные мешки, тишину лишь изредка нарушали кашель да чьи-нибудь ворчливые сетования на чертов холод и снег. У Ривена было такое чувство, будто мозг его заледенел, — настолько он ощущал себя безразличным и тупым. Внезапный радостный крик Ратагана вывел его из оцепенения. Гигант держал в руках бутыль и теперь с этакой лихорадочной бережностью вытаскивал из нее пробку. Потом пустил его по кругу.
— У меня идея. Это, думаю, несколько нас подбодрит.
Эль гномов. Ривен сделал два хороших глотка и почувствовал, как крепкое пиво обожгло его горло и согрело желудок. Дрожь прекратилась. Он стоял и наблюдал за тем, как на востоке медленно разливается бледный свет восходящего солнца. Лед в его мозгу растаял. Он улыбнулся Ратагану, передразнил хмурое выражение лица Байклина и кивнул Айсе, который казался удивительно молодым из-за того, что мороз разрумянил ему щеки, а черные волосы успели отрасти. Он долго смотрел на Джиннет, пока та не подняла удивленно брови и, забрав у него бутыль, не отпила из нее. Он знал, что это утро, когда он видит всех своих друзей, — его последнее утро в Мингнише. Осознание этого опечалило Ривена. Но он понимал, что так нужно. Не следует неуемно длить то, что заканчивается, даже самое лучшее. Нужно уметь прощаться. Этому его научила Дженни, а Мадра помогла в том убедиться. Вот что дал ему этот мир. И этого, быть может, достаточно. Он чувствовал себя как ребенок, которого силком уводят от витрины магазина игрушек. До этого момента у него как-то не было ни времени, ни случая, чтобы остановиться и оглядеться вокруг. Теперь же вокруг только горы, — смотри, не хочу — те самые горы, с которых все и началось. Круг замкнулся. Наконец-то Сказитель истории осознал полностью свою принадлежность к ней.
Сложив свои пожитки и наскоро проглотив холодный завтрак, они вновь надели рюкзаки и вышли вслед за Байклином в серое утро. Хотя теперь Ривен и сам знал дорогу. И, может быть, даже лучше, чем Байклин.
Они шли на уровне горных вершин и теперь могли заглянуть в глаза Гресхорна. Пик поднимался за пиком, утесы и скалы хребта вздымались к небу, где среди облаков стали теперь появляться голубые просветы. Солнечные лучи осветили их путь, снег засверкал на голых громадах гор, лишенных всякой растительности, их вершины вонзались в облака, как острия копий. У Ривена было такое чувство, словно они вступили в пределы иного царства — царства, где дела людей не принимались в расчет и не значили ничего. Казалось, здесь он был столь же ничтожным и неприметным, как какой-нибудь муравей. Однако он не осознавал реальности магии. На самом деле все обстояло иначе. В нем таилась сила, которая, раскройся она в полной мере, умалила бы величие даже этих гор.
Тропа, по которой им предстояло пройти, была открыта всем ветрам — зазубренная цепь следующих одна за другой вершин, что вздымались и опадали, как гигантские волны океана в шторм. Шаг путников замедлился, и вновь им пришлось связаться друг с другом тросом, прежде чем идти дальше, используя ледорубы для опоры. Были места, где обломки скал преграждали им путь, и им приходилось перепрыгивать с одного камня на другой. Кто-то — обычно Байклин — подстраховывал.
Небо прояснилось еще больше, ветер почти совсем стих. Стало жарко даже в их тяжелых одеждах, ладони в меховых рукавицах вспотели. Кругом не было слышно ни звука — только скрип снега под ногами да их собственное дыхание.
В полдень путники остановились, чтобы отдохнуть и перекусить; достали из мешков хлеб, фрукты и вяленое мясо, опорожнили фляжки и тут же набили их ледяной крошкой. На солнце снег ослепительно блестел, и Ривен вспомнил о своих темных очках, оставшихся в домике на берегу моря. Губы обветрели и растрескались. Он то и дело облизывал их, но от этого становилось еще хуже.
Вновь они двинулись в путь. Гномы подсчитали, что для того, чтобы дойти до Стэйра, им понадобится полтора дня, однако они продвигались медленнее, чем планировали. Каждый шаг по нехоженому снегу давался с трудом, рюкзаки тянули к земле. Все устали, вымотались до предела, даже Айса. Они ничего уже не могли — только тихонько плестись вслед за Байклином, что упрямо шагал во главе цепочки. Алая Гора была не только намного выше своего двойника на Скае, она была значительно выше, чем соседние вершины, ее пик высоко поднимался над хребтом, тогда как в мире Ривена он был отнюдь не самым высоким среди Квиллинских гор. Однако его очертания остались прежними; они были столь же знакомы ему, как и профиль Дженни.
