Фэйри я или нет, — а молоко здешние коровы дают отменное.

И снова дорога — извилистая грязноватая тропка, усыпанная желтой хвоей. Вот она, моя судьба: вечно бродить по дикому лесу, на окраине обитаемого мира, боясь даже кончиком сапога заступить невидимую черту! Забудь Академию, Яльга, забудь Межинград; ведь тогда, в ночь летнего солнцестояния, ты знала, что поставлено на карту!

Но между ночью солнцестояния и сегодняшним днем пролегло полтора месяца, и этого времени мне хватило, чтобы проникнуться какой-то нелепой, невесть откуда вылезшей надеждой. Вот и зачем, спрашивается, было верить, что конунг сможет все разрешить и мы вернемся туда, откуда бежали?

«В конце концов, — думала я, глядя себе под ноги, — это не худший выбор, и уж тем паче не худшая компания. Если бы все повторилось, я поступила бы точно так же. Ха! Да кто из моих однокурсников — бывших однокурсников! — посмел бы мечтать о заморских городах? Кто из них, не считая эльфов, видел знаменитую Башню Дальней Любви — величайший телепортационный маяк мира, стены которого не вырублены из базальтовых глыб,[11] а сложены из ониксовых плит и облицованы сияющим опалом?»

Тут я споткнулась и утратила куртуазность мысли. Да я буду не я, если этими Эгмонтовыми друзьями окажутся не Принцесса и Трубадур! А за возможность вживую увидеть настоящую эльфийскую принцессу Генри, Хельги, Полин — да вся Академия, включая гнома-завхоза! — согласилась бы на любые условия!

Подумаешь, КОВЕН! Да чихать мы хотели на этот ваш КОВЕН! В эльфийских лесах, может, нам и братья аунд Лиррен встретятся — у меня до сих пор три желания с них не стребовано!

Когда я дошла до трех желаний, окончательно стемнело. Мы привычно расположились на ночлег, отойдя подальше от дороги, — как сказал Сигурд, лешие в этих местах отличаются особенной строгостью. Звезды спрятались за облаками, в котелке закипала вода, Сигурд, бурча под нос, в пятый раз перебирал наши припасы.

— Нашли что взять… маги недоделанные… — донеслось до меня.

Я сделала вид, что не расслышала. Ничего, еще часик побухтит — а там все наладится.

Эгмонт валялся на траве, глядя в затянутое тучами небо. Не знаю, что там можно было рассматривать, но лицо у мага было такое сосредоточенное, словно он в любой момент ожидал нападения ковенского десанта. Я решила не отвлекать его и отвела взгляд, но Рихтер вдруг спросил:

— Вот интересно: план «Б» у нас осуществился, а каков был план «А»?

Мне потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить, о чем вообще речь.

— А-а! План «А» еще проще, но я подумала, что это не подойдет. Вот, смотри… — Я умоляюще сжала ручки перед грудью и противным голоском зачастила: — Магистр Рихтер, заклинаю вас — идемте же скорей на нашу полянку! Помните, вчера мы наблюдали там прекрасный экземпляр широколистника красноперого! Я всю жизнь мечтала собирать широколистник красноперый под вашим научным руководством! На ночь я всегда читаю ваш трактат «Свойства поляночных растений в свете последних достижений метафизиологии!».

— Поляночные растения… — пробормотал, как выплюнул, Сигурд. — Нормальная трава у нас там растет, никаких тебе… красноплистников!

— Ну вот видишь! И я так подумала. Поэтому и выбрала план «Б». Представь, если бы Сигри это прямо в Арре выдал!

— Я-то ладно, — угрюмо заметил оборотень, — а вот Эрнор у нас нервный. Он от этого вашего… красноплюстника…

— Какое имя красивое! — льстиво воскликнула я. — А как переводится?

— Просто, — недовольно ответил Сигурд, — «летящий в облаках».

Я тут же представила летящего в облаках Эрнора и подумала, что ему есть отчего быть нервным. Я бы на его месте еще не такая нервная была.

— Кстати, Сигри, — беседу стоило увести подальше от опасного широколистника, — а ты-то чего возле этих ворот делал? Или тоже решил в облаках полетать?

— Вас ждал! Что ж еще?

— А откуда ты узнал, что мы куда-то идем? И грабли куда дел?

— Домовому отдал. Он мне про вас и рассказал… а уж обиделся-то как! «Восемьсот лет, — говорит, — живу, а такого позору не видывал!»

Оборотень смолк и засопел.

— Ничего, — быстро сказала я, — не переживай, Сигри! Мы ему носочки привезем, рубаху новую и лапоточки. Эгмонт, ты же не пожалеешь денег для несчастного домового?

— Чай пить пора, — хмуро сказал волкодлак. — Вон вода аж ключом кипит.

Мы легли рано — особенного настроения для разговоров ни у кого не было. Эгмонт, надо полагать, продумывал наш маршрут, Сигурд продолжал сопеть и дуться. Из-за такой тишины в голову мне лезли исключительно гадостные мысли, и я долго не могла заснуть.

Посреди ночи я поняла, что мне очень холодно, и, не просыпаясь, попыталась нащупать хоть что-то, чем можно укрыться. Рука наткнулась на что-то теплое и шерстяное; я пододвинулась поближе и обхватила его руками. Теплое и шерстяное недовольно заворчало, но я прижалась к нему щекой, пробормотала: «А ногам-то как холодно…» — и теплое-шерстяное тут же смолкло, смирившись со своей участью.

«Сигри, я тебя люблю!» — подумала я и заснула.

Еще два дня прошло без всяких происшествий. Погода испортилась, небо сплошь заволокло белесыми облаками. Хорошо хоть дождь не шел — впрочем, под здешними елями можно было скоротать любую непогоду.

Мы шли на юго-запад, и лес понемногу становился другим. Все чаще и чаще мы выходили на открытое пространство, и если раньше то были поляны, тесно окруженные темными елями, то сегодня мы несколько часов шли по высокой траве, в которой изредка виднелись тощенькие чахлые лиственницы.

С запада тянулся слабый запах болота; карта молчала на этот счет, зато Сигурд, понемногу отошедший от обиды, объяснил, что там начинаются Клюквенные топи, место ягодное, змеиное и вообще-то гиблое. Наверное, именно поэтому каждый волчонок считал своим непременным долгом сходить туда разок-другой.

— Ну не в одиночку, конечно, — солидно объяснил Сигурд, — с товарищами, — да что это меняет? Эх, помню, было дело, пошли мы с Эрнаром за черемшой… Едва корзинки дотащили, ага. А дома нас уж поджидают: его мать — с полотенцем мокрым, моя — с отцовским ремнем…

Оборотень аж крякнул, вспоминая. «Добрый был ремень у отца», — подумала я.

— А черемшу куда дели?

— Как куда? — подивился моей наивности оборотень. — Засолили, вестимо дело! Что ж ей, пропадать, что ли? Мы потом с отцом да матерью еще пару раз туда наведались — уж больно место хорошее. Правда, я с тех пор черемши терпеть не могу.

Это был, наверное, единственный случай, когда речь зашла о том, что мы оставили в прошлом. Не сговариваясь, мы перестали упоминать об Академии, учебе, Арре и золотых драконах. О ковенцах говорили, но не чаще, чем о комарах и мелком гнусе. Вместо этого мы обсуждали то, что ждало впереди, и обычно все разговоры сворачивали на эльфов.

Совершенно неожиданно выяснилось, что всезнающий Эгмонт говорит на эльфийском с жутким акцентом («Зато читаю без словаря!» — долго оправдывался маг), а вот Сигурд свободно изъясняется на обоих вариантах эльфаррина. Вдобавок оборотень знал немного иорданский диалект и мог прочесть наизусть пару строф из «Весеннего круга». Последнее добило меня окончательно. Мрыс, да все это время бок о бок со мной путешествовал совершенно другой Сигурд!

Моя роль сводилась к нескольким восхищенным восклицаниям и попыткам правильно воспроизвести тот или иной эльфийский звук. Но вскоре я бросила это дело, уяснив, что мой язык просто не способен заворачиваться в спираль против часовой стрелки. Однако ничто не мешало мне выслушивать рассказы об эльфийских городах, устройстве тамошней жизни или великих войнах, которые вели между собой Перворожденные многие сотни лет тому назад.

На первом же привале Сигурд задал Самый Главный Вопрос.

— Вот скажи, Эгмонт, — прямо спросил он, — ежели нас золотой дракон защитить не смог, почему ты думаешь, что эльфы защитят?