Мы с бабушкой проводили много времени вместе: каждый вечер, возвратись домой из трапезной после ужина, мы садились на террасе нашего домика и разговаривали, разговаривали, разговаривали… На террасе стоял потемневший от времени стол грубой работы и несколько таких же скамеек.

– Знаешь, откуда эта мебель? – спросила бабушка.

– Догадываюсь, это остатки имущества старого Кролля. Подумать только, за этим столом, на этой самой скамье, может быть, сидел мой молодой дедушка! А что стало со старым Кроллем? Неизвестно?

– К сожалению, да. Но вместо него у нас есть дядя Леша: он важничает, на всех ворчит, всеми командует и вообще играет роль местного тролля.

– Да он всегда такой был, бабушка! Скажи-ка мне, а ты втайне не сердишься на него за то, что он оставил меня в монастыре?

– Ужасно сердилась, пока не узнала, что Лариса в это время собиралась скоро родить, а по их давнему плану она должна была прикрывать уход монастыря с острова. Но он сам так переживал твое исчезновение, что на него невозможно было сердиться.

О чем еще мы говорили с бабушкой, я не стану пересказывать – это наши с ней секреты. Только через неделю мы позволили Леонардо присоединиться к нам; он пришел и рассказал, что отец Александр позволил ему прислуживать в алтаре. Он очень был горд этим. Поселили его через несколько домов от нас, в общинном доме для неженатых молодых людей. Он работал на строительстве общинного храма, но вечера проводил теперь с нами. Потом мы уже втроем стали принимать и других вечерних тетей. Бабушку тут все любили и тянулись к ней, так что по вечерам кто-нибудь всегда заглядывал к нам па огонек свечи, горевшей на троллевском столе в глиняном подсвечнике, который дети вылепили в подарок бабушке к дню ее ангела. Подсвечник был соответствующий: вокруг свечи в хороводе стоят семь веселых ангелят.

С Леонардо мы виделись только вечерами. Дядя Леша его совсем прибрал к рукам, особенно после того, как Леонардо предложил использовать водопад для устройства лесопилки, сделал чертежи и принес их дяде Леше «на подпись». Тот загорелся и тут же побежал к матушке благословляться строить электростанцию. Лесопилку матушка благословила и даже велела подумать о строительстве небольшой водяной мельницы, а от электрификации монастыря и общины решительно отказалась.

Я спросила у матери Евдокии, почему матушка отказалась от электростанции? Неужели она отрицает все достижения цивилизации и считает, что мир должен вернуться к примитивной жизни?

– Глупости! – сказала мать Евдокия. – просто паши инженеры не подумали о том, что у Надзора есть средства определить и достаточно малый источник электрической энергии, а матушка обязана все предусмотреть. У меня тоже была работа, свое послушание, – сестра Агния как-то в разговоре посетовала, что из очередного похода принесли так много воска диких пчел, что она не успевает его переплавить и очистить: эту работу приходится делать на дворе, а пчелы летят па запах и разворовывают воск, свечная мастерская у нее пока была крохотная, просто еще один маленький сарайчик на берегу. Матушка благословила меня помогать сестре Агнии. Вот где пригодился мой монастырский рабочий подрясник! Любопытно, что как только я его надела, он тут же начал выгорать с немыслимой скоростью и уже через несколько дней стал совершенно белым. А вот мирская одежда на этом горном солнце только светлела, но цвет сохраняла: синее становилось голубым, красное – розовым, коричневое – бежевым. У меня, кроме шелкового дорожного костюма, ставшего теперь салатовым, появились две юбки, голубая и бежевая, и дне белые блузки. Иногда, правда, я надевала спортивный костюм, доставшийся мне в наследство от ди Корти-старшего и бывший когда-то темно-красным. На солнце он моментально выгорел до розового, а бабушка говорила, что он стал цвета «сомон» – лососины. А в озере водились не только сиги и форель, но и огромные лососи! В свободное от работы время дядя Леша блаженствовал на берегу и в коптильне. Озорная сестра Масса мелом написала на ее стене – Фирма «Монашеское искушение». И была права: на голодный желудок мимо коптильни ходить было опасно – такие от нее плыли умопомрачающие запахи.

Как-то бабушка спросила меня:

– Я еще не передавала тебе поклон от Дины?

– Нет! Что с ней? Где ты ее видела?

– Она приезжала ко мне в усадьбу. Она хотела рассказать мне о твоей судьбе, но к этому времени у нас успела побывать твоя подруга Мира, и мы уже знали, где ты. Пророк Айно через Дину просил передать мне, что с тобой все будет в порядке и мы тебя скоро увидим, а в дальнейшем тебе предстоит какой-то особенный, светлый и добрый путь. Ты знаешь, о чем он говорил?

– Догадываюсь.

– И что же это за путь, моя Кассандра?

– Пока еще не могу сказать, бабушка. Но уверяю, тебе понравится то, что я задумала.

– Ну-ну, фантазерка ты моя! Помни только, Кассандра ты моя, что никто не пророк самому себе. А вместо размышлений о будущих подвигах ты бы лучше поисповедалась у отца Александра и, благословись, причастилась Святых Христовых Тайн. Ты с детства не причащалась. Забыла уж, как это бывает?

– Не забыла, бабушка. Вернее, вспомнила. Сразу же, как только выжгла печать, так и вспомнила. Но я еще не готова причащаться, я пока недостойна…

– Начинается! Когда люди надолго лишаются таинств, у всех всегда одни и те же разговоры – потом! Неужели ты думаешь, человек может сам приготовиться к такому таинству и быть его достойным? Откуда такое самомнение? Мы причащаемся не по готовности и достоинству, а по великой милости Божией. Ты сделай сколько можешь, но старайся изо всех своих духовных сил приготовиться, а уж Господь Сам восполнит недостающее. Отправляйся к отцу Александру! И я отправилась.

– Благой замысел, помоги тебе Господь его исполнить, – сказал отец Александр. – Тебе, Кассандра, надо исповедаться за всю жизнь, с самого детства, с тех пор, как ты причащалась в последний раз. Вот эту неделю поговей, мы с тобой еще несколько раз побеседуем, а потом – исповедь и причастие,

– Благословите, батюшка! – вполне грамотно ответила я и подошли под благословение.

Перед причастием я просила прощения у всех, в первую очередь, конечно, у бабушки – было за что, набралось за всю-то мою жизнь. Попросила прощения и у матушки Руфины. хотя епитимьи за старое я уже исполнила. Просила прощения у матери Евдокии за свое когдатошнее раздражение:

– Бог простит, Сандра! Да кто ж об этом помнит? И вы ведь просили прощения тогда сразу, по-монашески – до захода солнца, – засмеялась она.

– А как высчитаете, мать Евдокия, у меня и характере есть хоть что-то пригодное для монашества?

– Есть.

– Например?

– Жажда истины и отвага. И хватит с вас, а то возгордитесь.

– Вы думаете, я могла бы стать монахиней?

– А уж это знает один только Господь. Но с чего это вы о монашестве задумались.

Я не ответила, смутилась и пошла просить прощения дальше. Я обошла сестер и матерей, все они ласково и серьезно говорили мне: «Бог простит!» – и желали хорошо исповедаться.

Потом наступило самое трудное – я должна была просить прощения у Леонардо. Я сказала ему, что мне надо с ним поговорить, и мы условились встретиться на берегу озера в субботу, рано утром, когда все уйдут в церковь.

Я встала со звоном колокола и уже через четверть часа пришла на берег, кутаясь в теплый бабушкин платок – по утрам в долине было прохладно. Леонардо уже ждал меня на скамейке возле дяди Лешиной коптильни. Я подошла и села рядом. Мы помолчали. Пахло водой, дымком и копченой рыбой.

– Что же ты мне хотела сказать, кара Сандра? – спросил Леонардо.

– Я завтра в первый раз буду причащаться. Я всю неделю готовлюсь и у всех прошу прощения.

– А я удивлялся, что ты как-то избегаешь меня. Оказывается, это из-за твоей бурной духовной жизни.

– Да, из-за нее тоже. А вообще, я хочу сказать тебе, Леонардо, что я решила остаться тут, в этой долине.

– Я тоже об этом думал. В общине прекрасные люди, можно выстроить себе дом…