– Леонардо! Я не в общине хочу остаться и не с тобой. Я хочу стать монахиней, уйти в монастырь. Я очень давно об этом мечтаю, еще с тех пор, как на монастырском острове читала Феофана Затворника.

– Вот как… С бабушкой ты уже на эту тему говорила?

– Еще нет, но обязательно буду: я ведь у нее должна брать благословение.

– А у меня, значит, нет…

– А ты бы меня благословил?

– Ты вес знаешь, Сандра, поэтому не кокетничай. Ты пришла просить у меня прощения? Вот и проси.

– А ты меня простишь?

– А я подумаю. В чем же ты передо мной провинилась, кара Сандра?

– Ну… В том, что ты меня любишь. Я ведь знаю, что это так.

– Предположим. Ну а в чем же тут твоя вина?

– Моя вина в том, что иногда я вела себя с тобой так, как будто я тоже тебя люблю.

– Так…

Мы оба замолчали, глядя на розовые ледники. Над зубчатыми вершинами гор появился краешек солнца, и воздух над озером, еще по-утреннему полный влаги, просветлел и засверкал. Откуда-то прилетели чайки и начали носиться над водой, купаясь в утреннем свете.

– А я хотел жить здесь, в общине, с тобой, с бабушкой и с нашими детьми, Сандра. Но я не стану конкурировать с таким женихом, которого ты для себя выбрала. Это не получится.

– Но в общине есть хорошие незамужние девушки. Ты мог бы…

– Нет, кара Сандра. Этого не будет. Я просто уеду обратно в Мерано и буду там жить один.

– А чем ты будешь заниматься, Леонардо? Неужели опять засядешь за персоник и уйдешь в Реальность?

– Конечно, нет! В мире еще остались настоящие христиане, не все ушли в горы. Я их найду с помощью Миры, а дальше видно будет. Может быть, найду возможность снова заниматься макаронами. Обо мне ты не беспокойся, пожалуйста. Я буду иногда сюда приезжать – к тебе и к бабушке, – он поднялся со скамьи и поглядел на озеро. – Как хороши чайки на рассвете, правда?

– Да, правда… А ты на меня не сердишься, мио Леонардо? У нас с тобой все в порядке, мы друзья? Ты меня простил?

– Конечно, кара Сандра. Я тебя простил. Спокойно готовься к исповеди и причащайся. Я рад, что завтра буду прислуживать в алтаре. И помни: со мной у тебя всегда все будет в порядке, тебе ни о чем не надо беспокоиться. Сегодня тем более. Иди в церковь!

Я ушла, оглядываясь. А Леонардо смотрел на чаек и на меня ни разу не оглянулся,

До воскресенья я уже больше ни о чем не думала, только молилась и молилась, одна и с бабушкой. С нею вместе мы читали огромнейшее Правило к причащению, в котором каждое, ну буквально каждое слово было про меня!

На литургию я шла как во сне, меня шатало от страха, от волнения и немного от голода, ведь я всю эту неделю ничего не ела и почти не пила. Пока не запели Херувимскую, я ужасно себя чувствовала, и в какой-то момент на меня напал такой страх, что я чуть не убежала из церкви, а потом вдруг что-то переменилось, меня будто ангелы приподняли па руках, и дальше всю литургию я мыслью и душой летела, как птичка, и долетела до счастливого мгновения: я подошла к Чаше со всеми причастниками и после стольких лет снова приняла Тело и Кровь Христовы. Когда, выслушав благодарственные молитвы, я вышла из церкви, ко мне первой с поздравлениями подошла бабушка, а потом матушка Руфина и Леонардо, уже успевший снять свой белый стихарь. За ними все сестры, общинники, Лара и дядя Леша с дочкой на руках – все радовались за меня и поздравляли. Я едва их всех слышала. Потом я долго ходила одна по берегу, прислушиваясь к тому, что происходило во мне, и молясь: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, слава Тебе!».

Только через два дня я заметила, что Леонардо не показывается мне на глаза. Я спросила о нем бабушку.

– Леонардо? А он уехал, детка.

– Как это уехал! Не простившись со мной?

– А зачем тебе с ним прощаться? Ты у нас в монастырь собралась, нечего тебе с молодыми людьми сантименты разводить.

– Бабушка! Как ты не понимаешь – это же Леонардо! Ты знаешь, сколько он для меня сделал, как он меня любит?

– Догадываюсь. Но, как говорится, дальние проводы – лишние слезы.

– Когда он уехал?

– Сегодня рано утром.

– Так. Бабушка, ты можешь еще разок дать мне свой джип?

– Зачем он тебе?

– Я должна догнать Леонардо и… проститься с ним как следует!

– Не дам я тебе джип.

– Почему, бабушка?

– Во-первых, потому что будущей монахине не следует кокетничать с молодыми людьми. Ты его прогнала? Все, пусть уходит. Во-вторых, мне жалко Леонардо. Не забывай, он и мой друг тоже, не только твой. Я не хочу, чтобы он лишний раз мучился. Человеческое сердце не игрушка. Пускай он поскорей тебя забудет и найдет себе другую девушку. Без фантазий. А в третьих, у меня нет джипа.

– Куда же он делся?

– Я отдала его Леонардо. Между прочим, насовсем. Подарила.

– Ах, так…

– Да, так! Постой, ты куда это подхватилась бежать?

– К матери Евдокии! Попрошу у нее мобишку, раз ты так… раз ты такая, бабушка!

– На мобиле джип не догонишь, дорогая моя. Если только не…

Но я не стала ее слушать и убежала, хлопнув дверью.

Мать Евдокия сидела у себя в келье и что-то писала.

– Мать Евдокия, одолжите мне монастырский мобиль!

– Зачем он вам?

– А зачем вы спрашиваете, мать Евдокия? Вы что, просто так не можете мне дать наш мобиль на пару часов? Неужели вам жалко? Неужели я и этого не заслужила.

– Вы у матушки взяли благословение.

– Нет…

– Пойдите и возьмите.

– Мать Евдокия, я не могу…

– Значит, вам никуда не надо ехать.

– Откуда вы можете знать, что мне надо и что не надо делать?

– Из опыта.

– У вас опыт монастырской жизни, мать Евдокия, монашеский опыт. Что вы-то можете знать о страданиях обыкновенных живых людей!

– Осторожно, Кассандра, ведь до вечера уже недалеко.

– При чем тут вечер! О чем вы?

– О том, что наш гнев должен угаснуть до заката, а то будете еще два года вспоминать. Я опомнилась.

– Простите меня, мать Евдокия! Ненавижу хамские выходки, особенно собственные. Простите!

– Бог простит, Сандра. Но что касается ваших переживаний, я все-таки вам скажу: если вы всерьез намерены отказаться от своего личного подвига и приступить к подвигу монашескому, все подобные переживания надо оставить, а чувства сердечные забыть. Попробуйте, вдруг получится. Хотя я считаю, что лучше каждому служить Богу на своем, ему предназначенном месте.

– Подождите, мать Евдокия, я что-то вас не понимаю. Что значит «отказаться от своего личного подвига»? Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду то, что, на мой взгляд, вам совсем не нужно искусственно, по своей воле строить свою жизнь. Предоставьте все одному Богу! В сущности, ваша жизнь уже выстроилась: вы снова веруете в Господа и вы член Церкви Христовой – это основное, это залог спасения души. Вы любите монахов – это спасительно для вас, да и для нас полезно. В старину было даже специальное слово для таких людей – их звали «монахолюбцами». Но у вас есть друг, который вас любит и готов вместе с вами решиться на самый тяжелый и опасный христианский подвиг, какой только может быть в эти последние времена, – подвиг супружества и подвиг рождения и воспитания детей.

– Вы – монахиня и вы говорите мне, что выходить замуж и рожать детей – христианский подвиг?!

– В наше время – безусловно. Человечество иссякает, оно само себя выхолостило, обесплодило. Люди не могут и не хотят иметь детей, а из пробирок выползают несчастные клоны, которые никоим образом не могут быть причислены к Божиим творениям. И только христиане вопреки всему решаются рожать детей и воспитывать их в Боге, Я думаю, каждый такой ребенок – это особенный, драгоценный человеческий дар Богу, великая Ему радость. Конечно, на такое трудно решиться. Но и монашество тоже* подвиг! И очень важно, Сандра, не ошибиться, не приняться в восторге за чужое, пусть даже очень славное дело, отбросив по неразумию то, которому Господь тебя предназначил. Я вам решительно советую – определитесь. Или то, или это, а оба два – никак нельзя!