Очнулась она в темноте и гнетуще тишине… Проморгавшись и вытряхнув землю, с некогда роскошных каштановых волос, висящих сейчас жалкими грязными сосульками, заметила тоненькие мутные лучики света, проникающие в землянку сверху, через накаты брёвен в крыше. Встала, пошатываясь; огляделась… Кручилась голова; в висках гулко бухала кровь; ноги еле держали… Присела — почти рухнула на пол и поползла к лежащим на полу раненым. Из шести раненых в живых осталось двое: пожилой старшина, сразу же взявший над ней шефство по прибытии в роту и молодой лейтенант — командир роты… Старшина был плох — многочисленные осколки разорвали ему живот — как он ещё жил — было непонятно! Но он ещё жил и Мария, покопавшись в сумке, достала бинт и перевязала его взамен грязного, пропитавшегося кровью. Большего она не могла сделать: в землянке даже не было воды, чтобы обмыть края раны…
Затем она поползла к комроты. Тот был в стабильно тяжёлом состоянии: лежал без сознания; тяжело дышал и временами тело его сотрясали судороги… Романова стряхнула с лица; головы влетевшую в землянку землю и стала разматывать бинт с уже засохшей на марле кровью. Несколько слоёв присохли к ране… Смачивать было не чем, даже слюной — во рту уже давно было сухо, как в пересохшем колодце. Маша взялась за края бинта, обрезанные ножницами и рванула что было сил! Бинты оторвались от кожи, вместе с прилипшей к ране сукровицей. Лейтенант даже не дёрнулся… Но из раны — насколько она могла разглядеть в полутьме, потекла кровь. Мария наклонилась, понюхала рану: рана не пахла нагноением: кровь текла алая и не густая… Быстро и умело — не смотря на дрожащие руки, наложила повязку и наконец то, прислонившись к столу, откинула голову к холодной древесине, стараясь хоть немного отдохнуть и унять дрожь в руках и ногах. Посидела немного осматриваясь и поползла к двери. Подползла; толкнула рукой, открывая. Дверь не шевельнулась. Встала на колени и навалилась всем телом. Тот же результат… Встала на ноги и с маху — даже ощутила мышцами боль от удара, стукнулась в дверь: раз, два, три… Кроме всё возрастающей боли в ушибленных местах результат был без изменений — дверь не сдвинулась ни на миллиметр… Романовой стало страшно: она читала в книжках про замурованных заживо и если бы не тоненькие лучики — наверное сошла бы с ума от страха! А так… Она даже сообразила не кричать и не звать на помощь: если их не отрыли после бомбёжки, значит рядом никого нет — кроме немцев, которые могут собирать пленных…
Взгляд военфельдшера в отчаянии бегал по землянке комроты, стараясь найти выход — как ей выбраться наружу?! Скользя, в очередной раз взглядом в тусклом мутном полумраке, заметила в углу, возле дверного косяка МСЛ — малую сапёрную лопатку — привычное орудие рядового бойца. По телу прокатилась приятная волна — вот оно, спасение! Выросшая в деревне у бабки, Мария не гнушалась любой, даже самой чёрной работы: у бабушки не забалуешь! Только глянет искоса, как ножом полоснёт и вмиг пропадает желание лениться и баловать! Вытащила лопатку из брезентового чехла и вонзила ее в земляную стенку слева от дверного косяка… Секунды складывались в минуты; минуты — в десятки минут… Тоннель в земле, словно какая то нора, становился всё длиннее и длиннее с каждым ударом лопатки в податливую землю. Иногда Романова выползала из норы, выгребая за собой отрытую землю и вновь залазила на четвереньках во вырытый проход. Хотелось бросить всё; упасть на пол и заплакать навзрыд, но Мария только упрямо цедила сквозь зубы:
— Я сильная… Я справлюсь… Я смогу! — и втыкала в ненавистную землю штык лопаты, наваливаясь на черенок всем телом; отламывая от упругой глины кусок за куском… Правда куски становились всё меньше, а усилий приходилось прилагать всё больше, но Романова только яростно шипела — Я сильная! Я справлюсь! Прокопав с метр повернула вправо и наконец, в один из совсем уж слабых ударов штык лопатки, по черенок, выскочил наружу, обвалив приличны шмат глины! Мария с испугом дёрнула лопатку на себя: по привыкшим к темноте глазам полоснул нестерпимо яркий свет, заставив её крепко зажмуриться! А уши, тем временем, настороженно ловили любые звуки: что донесётся сквозь пробитую лопаткой щель?! Радужные зайчики перестали скакать в зажмуренных глазах; нестерпимая резь прошла, а уши так и не уловили с той стороны никаких звуков, словно всё там вымерло, или… — там все умерли…
Романова, после небольшого перерыва: силёнок поднакопить — собралась с духом и аккуратно стала расширять узкую щель… Наконец отверстие было полностью отрыто и Мария выползла наружу, бросив лопатку в прорытом туннеле. Села на холодную землю и прислонилась спиной к не ошкуренным доскам траншеи. И только сейчас почувствовала — как она устала. Захотелось закрыть глаза забыться, уснуть, но холодный расчётливый голос в голове не дал ей этого сделать — выдернул из нахлынувшего, тупого равнодушия:
— Вставай, а то простудишься! И оглядись по сторонам — что и как… Военфельдшер с трудом поднялась на дрожащих ногах; распрямила спину и подняла голову на срезом траншеи. И замерла, наткнувшись на удивлённый, а потом и радостный взгляд. Взгляд немецкого солдата, стоящего от неё метрах в тридцати, с радостным вожделением глядящего на свой будущий трофей! Солдат что то крикнул ещё нескольким таким же, стоящим в разных местах разгромленных окопов; сдёрнул с плеча винтовку и зашагал к ней…
— Немцы… — еле слышно прошептали сухие губы и ноги отказались удерживать тело: Романова кулем рухнула на мёрзлую, истоптанную солдатскими ботинками землю! Рухнула и прижалась плечом к доскам, словно пытаясь продавить их своим телом и уйти глубоко в землю… Чудес не бывает — через минуту на краю траншеи возник немец с винтовкой на изготовку; за ним ещё несколько, а затем они начали гоготать; кричать что то по-немецки и на ломанном русском. Предлагали её вылезти… Мария только мотала головой и шептала, как в детстве, когда снилось или виделось что то страшное:
— Уйди морок, сгинь — оставь меня в покое! Но немцы никуда не исчезали: тот, который увидел её — передёрнул затвор винтовки и крикнул уже не весело — зло — Ком! Шнелль! И добавил по-русски:
— Давай- давай! Ну вот и смерть моя пришла… — подумала Романова.
— Господи, если ты есть — помоги мне: спаси и сохрани… Мария уже хотела закрыть глаза, как злого немца вдруг выгнуло дугой; у стоящего рядом с ним из шеи, справа, хлестнула, на стоящего рядом солдата алая струя, а у обрызганного кровью уже слева такая же струя ударила в голову оседающего немца! Ещё у одного вдруг, поперёк горла появился широкий разрез. Солдат захрипел и схватился за горло, оседая на бруствер… Последний, повернувшийся к своим камрадам, уже раскрыл рот, чтобы закричать, но тоже захрипел… В горле, меж ключицами, появилась дыра, в которую солдат со свистом втягивал воздух. На губах выдувались розовые пузыри — это выдыхаемый воздух перемешивался с кровью, лопаясь в углах губ негромким треском. Военфельдшер с ужасом глядела, как ещё секунды назад пятеро здоровых немецких солдат были живы, а сейчас они уже валяются убитыми: кое кто из них уже мёртв, а кто то станет таким через несколько минут — признаки смерти е были хорошо знакомы… Об землю, рядом с ней, что то стукнулось; из ниоткуда возник военный в странной одежде; сунул нож в ножны; улыбнулся и сказал:
— Ну здравствуй Машенька! Наконец то мы свиделись! — и протянул ей руку, добавив — вставай Машенька — я за тобой…
Я улыбнулся потрясённой медсестре своей лучшей — фирменной, обезоруживающей улыбкой и произнёс ласково — насколько мог:
— Ну здравствуй Машенька! Наконец то мы свиделись! Протянул ей руку и добавил душевно, стараясь привести девушку в себя:
— Вставай Машенька — я за тобой… Медсестра смотрела на меня расширившимися от ужаса глазами и только качала головой из стороны в сторону… Да — сильно её потрясло убийство солдат…
— Я командир Красной Армии… Шёл мимо, вижу немцы хотят обидеть красивую девушку… Решил заступиться… А может мне уйти и оставить тебя с немцами: сюда уже бегут несколько солдат… Девушка отчаянно замотала головой. Протянул руку:
