— Медсестра Олеся Бортко товарищ майор государственной безопасности! — доложилась, глядя в глаза влюблённо- жалостливым взглядом… Во только этого мне не хватало!

— Проводите меня в палату «смертников»… — приказал сухо… И пошёл следом за девушкой. Не оборачиваясь…

Угловая комната-класс… в комнате — три занятых три кровати…

— Диагноз каждого! — не поворачиваясь бросил властно.

— Танкист. Ожёг кожного покрова 70 процентов. Мы ничего не можем сделать. Почему он ещё жив — не понятно…

— Артиллерист. Множественное проникающее осколочное ранение груди и живота. Сделали операцию; зашили кишки; почистили; удалили осколки, какие смогли… Внутреннее воспаление — сепсис… мы ничего не можем сделать… Не жилец… — тихо сказала медсестра.

— Рядовой. Осколочно-проникающее ранение головы. Раздроблена височная кость; срезана осколком теменная. Состояние — кома. Мы ничего не можем сделать… — в третий раз призналась она в бессилье…

— Два тазика с тёплой водой; полотенца или чистые тряпки для обтирания больного. Быстро! Пусть тебе помогут!

— Я сейчас, товарищ майор! Я быстро! — выкрикнула девушка уже на бегу, распахивая дверь! Подошёл к двери, посмотрел на бойца:

— Принеси сюда коробку с бинтами с разгружаемой машины. Скажешь военфельдшеру — приказ командира! Пусть тебе кто-нибудь поможет принести коробку с моего сиденья…

Боец выдохнул — Принято! — и побежал к выходу, а я подошёл к безнадёжным. Начну, пожалуй, с артиллериста — остальные подождут… Пришла Олеся с той самой, разбитной медсестрой… Два тазика с горячей водой; под мышками несколько чистых тряпок — видимо от простыней. Поблагодарил кивком и выпроводил санитарку. Подошёл к двери — боец вопросительно посмотрел на меня…

— Никого сюда не впускать, даже наших врачей! Боец кивнул…

Взял у Олеси ножницы; разрезал бинты с боку… Наложил руку на место раны; подержал и резко рванул отрезанные бинты на себя. Да… Буро-фиолетовый вздувшийся рубец через весь живот; чёрное пятно вокруг него — размером с большую суповую тарелку… Стащили, с Олесей артиллериста на пол; повернул его на бок; присел за его спиной и положил ладонь на скользкий липкий шрам… Пустил в тело немного Чёрной силы. Шрам, под ладонью зашевелился, словно живой; из под ладони потекла по телу, на расстеленную тряпку буро-чёрно-жёлто-зелёная слизь… В нос шибанула отвратительная вонь — кадык непроизвольно дёрнулся; желудок сократился, выталкивая наружу содержимое. Удержал порыв, конечно… Негромкий стук об тряпку; второй, третий — из раны выпадали не вытащенные осколки… Наконец, даже чистая струйка красной крови прекратила течь: выдохнул сквозь зубы — вроде закончил… Перевернул раненого на спину; с трудом поднялся: ноги затекли от долгого сидения… Глаза Олеси — как большие блюдца. Сполоснул руки в тазике:

— Олеся: я посажу раненого — ты обмой рану и перебинтуй… — сказал громко, выводя девушку из ступора… Она метнулась за бинтами…

Пока она его обмывала — успел съесть шоколадку. Показал её девушке — она отрицательно замотала головой… А я, видимо, к вони уже привык… Положили раненого на кровать; перешли к рядовому с ранением в голову: тут всё было просто: наложил ладони на место раны; снял прилипшие бинты; обхватил рану ладонями и пустил внутрь силу… Дальше — она сама всё сделала: убрала последствия ранения; восстановила черепную кость — даже и ту, что отсекло осколком… Снова шоколад, даже Олеся съела несколько кусочков: открыл окно; проветрил немного комнату: застудить «пациентов» не побоялся: всё равно их отсюда вынесут… А танкиста мы заберём с собой… С ним пришлось повозиться дольше всех: Бинты прилипли почти ко всему телу и восстанавливать пришлось большую площадь кожного покрова… Но справился — а как иначе?! И снова — шоколад…

Можно было бы, конечно, подпитывать уходящие силы за счёт Чёрной силы, но при регулярной подпитке появляется — уже убедился, зависимость, как от наркотика! А мне это надо? Олеся смотрела на меня, после моих операций — как на божество: с восхищением; обожанием и… страхом… Сказал строго и пустил внушение:

— Обо всём, что здесь видела — никому! Иначе… Бортко отчаянно замотала головой; сделала пальцами жест по губам:

— Не сомневайтесь товарищ майор — я могила! Вот и ладушки…

Вышел в коридор: невдалеке стоят три грации и Рощин: Романова; Мюллер; Москалёва… Все быстро подошли ко мне…

— Вас долго не было… — начала первой неугомонная Москалёва…

— Рядового и артиллериста — перенесите в палату. Бинты снять через три дня. Танкиста мы забираем к себе… Посмотрел на Грету…

— По медикаментам — всё, что непонятно перевела… Осмотрели тяжёлых: надо забрать пятерых — здесь они умрут завтра-послезавтра.

— Они не вынесут перевозки — умрут по дороге! — воскликнула Тоня.

— Лейтенант! Рощин вышел из-за спин девушек — пусть бойцы вынесут в коридор раненых, которых покажет наш капитан. На наших носилках. Москалёва раскрыла было рот, но я её резко оборвал:

— Это не обсуждается! «Мадам» поджала губы, но промолчала…

Пока загружали раненых в кузов я к каждому прикоснулся, вливая немного Чёрной силы, чтобы они легко перенесли дорогу: пульс, там, проверил; на лоб ладонь положил с умным видом; веки приоткрыл пальцами… На выходе из госпиталя заметил двух стоящих кавалеристов — из начальства и несколько пожилых казаков — из раненых. Увидев меня, мазнули по мне откровенно неприязненными взглядами, а зам капитана — так неприкрыто злобным, не скрываясь: ну это понятно — дальше фронта не сошлют, а предъявить мне ему нечего. Ошибаешься дружок — ой как ты ошибаешься!.

— Капитан — подойди ко мне на пару слов! Капитан нехотя подошёл ко мне, остановился в стойке «вольно» — даже не представился… Узнал я его: он — командир кавалерийского полка, перешёл на сторону немцев почти со всем полком и со знаменем полка. Несогласные остались на месте расположения — свои же уничтожили!.

— Я знаю, капитан, что ты хочешь перейти к немцам… Он напрягся, насторожился, готовя себя к любой неожиданности. Продолжим…

— Знаю причину и знаю — кто тебя к этому подвёл… Но это — твоё личное дело. Только запомни — тебя за предательство всё равно достанут — как и твоих родных! Первыми придётся ответить им, тем более что мы немцев победим! Капитан иронично усмехнулся:

— Победите? Как же — вон уже сколько российской земли отдали!

— Победим, капитан — победим! Тяжело, трудно — но победим! С твоей помощью — чуть раньше; с твоим предательством — чуть позже… Но как тебе быть — тебе решать: колхоз — дело добровольное… Кавалерист вздрогнул, как от удара плетью: видно мелькнуло в памяти то далёкое, недоброе воспоминание…

— Но если ты потянешь за собой весь полк, вернее остатки полка — то я тебя достану — где бы ты ни был! И умирать ты будешь страшно!

— Я смерти не боюсь! — презрительно бросил капитан. Я оскалился:

— Ты же казак, капитан и слышал казацкие байки. Тогда должен был и слышать — что такое «страшная» смерть! Вот тут его проняло!

— Запомни всё, что я тебе сказал. ВСЁ запомни. И ещё: я слов на ветер не бросаю: будет тебе знамение свыше. Скоро… Поймёшь — хорошо… А не поймёшь — к страшной смерти не приготовишься. И вот ещё что — приедь ко мне — я многое тебе объясню. И не тяни!

Уже у самого броневика подбежала запыхавшаяся Олеся:

— Товарищ майор! Вы к нам ещё приедете? — дрожащим, от явной надежды, голосом спросила она. Не стал её обнадёживать:

— Не знаю Олеся… Война — сама видишь! — развёл руками, сожалея.

— Да будь она проклята — разлучница! — в сердцах выкрикнула Олеся. Краем глаза заметил внимательные взгляды моих медичек…

Вернулись в Трубачёвск за полночь. При въезде в расположение подбежал начальник караула с докладом:

— Товарищ командир! У нас в каптёрке сидит посыльный от командарма 3й армии с пакетом. Уже в который раз приезжает! А в последний раз попросил остаться, вас дождаться! Жалко — промёрзнет на холоде… А мы его разоружили; наручники на руки надели, да часового приставили… Да он и не против: всё не на холоде сидеть…