Арвида смутился. Как много Цинь Са знал?

+Я больше не даю обещаний,+ отправил Арвида. В реальном мире он вслепую нашел раздавленную руку Цинь Са и сжал ее. +Охота будет вечной для тебя. И вот тебе моя клятва. Твое имя вспомнят на Терре.+

А затем мысленные образы исчезли, и библиарий снова оказался посреди спартанской обстановки апотекариона. Цинь Са замолчал, как в разуме, так и в реальном мире.

Арвида пришел в себя, глядя на изувеченную груду обгоревших органов и обрывков кожи. Джайджан и его помощники уже отошли, очищая инструменты, отсоединяя систему переливания крови и готовя нартеций.

Легионер Тысячи Сынов минуту молчал.

– Ты до самого конца оставался незапятнанным, – тихо произнес он, вспоминая их первую совместную битву среди стеклянной пыли Тизки. Затем пробормотал себе под нос:

– Я могу только завидовать этому.

Он выпрямился. На него смотрел Намаи. И Джубал, и все остальные.

– Звуковое оружие, – сказал с отвращением Намаи. – Ни один клинок, каким бы быстрым ни был, не сможет защитить от него.

Арвиду потрясла сила печали в голосе Намаи. Воины из собственного братства Кагана были близки друг другу, словно кровные родичи. И было еще кое-что: прервалась очередная связь с далекой родиной. Нити все больше истончались.

– Что он сказал тебе? – спросил Джубал.

Джубал был иным. Во время бунта на Чондаксе он находился далеко от Легиона, возглавляя на самых дальних рубежах галактики икан – великую охоту, которая прошла вдали от галактической плоскости в погоне за налетчиками ксеносов-мьордхайннов. К моменту возвращения ударной группы с головой патриарха ксеносов на серебряном щите, Империум обратился против самого себя, и Джубала бросили в пекло битвы без возможности узнать причину.

Более слабый воин мог бы подчиниться судьбе в последовавшей сумятице и пустотной войне, но в душе Джубала всегда пылало пламя, и все устроенные на него ловушки не сработали. На Чогорисе он был повелителем Летней Молнии, непредсказуемым духом, который пренебрегал ограничениями даже по стандартам Легиона, придававшего им мало значения. Из Белых Шрамов практически только имя Джубала было широко известно среди участников Великого крестового похода. Его шепотом произносили наряду с именами самых достойных воинов. На мирах, которые никогда не видели сына Алтака, он был неуловимой прославленной легендой. То, что он выжил, прорвавшись к Хану, было одним из немногих радостных поводов в остальном изматывающей кампании. Знаком, что самая энергичная душа Легиона все еще не сломлена.

Рассматривая его, Арвида только сейчас увидел насколько отличался Джубал от Цинь Са. Магистр кэшика говорил тихо, держался солидно, его сила словно исходила из глубокого колодца, уходящего в скальную породу. Джубал был другой стороной души Легиона – яркой, проворной, свободной. Каким-то образом ему удалось сохранить эти качества во время долгого отступления, его гуань дао по-прежнему дерзко сверкала, когда кровь текла по мирам.

Возможно, пришло его время. Возможно, наступила эпоха необузданного пламени, время Магистра Охоты, нежели Орды.

– Довольно мало, – сказал Арвида, больше не желая говорить об этом – Он умер достойно, его дух смеялся перед концом.

Джубал еще на секунду задержал на нем свой изучающий взгляд.

– Мы могли бы удержать позиции и умереть вместе с ним. Об этом сложили бы стихи.

Арвида не стал оспаривать его слова. Ему было не место здесь, он все так же оставался чужаком, вынужденным сражаться с орду, но так и не ставшим одним из них. Он убедился в этом лично, сохранив символы прежней жизни, отказываясь от всех предложений принять путь погодной магии, знания шаманов степей.

– Мы сделали то, ради чего пришли, – невозмутимо произнес Арвида.

– Но в этот раз цена оказалась высокой.

– Когда было иначе?

Джайджан вернулся к столу с уже жужжащим нартецием. Его помощники начали готовить тело. В дальнем конце медицинского зала вошли слуги, неся белые церемониальные одежды, отмеченные каллиграфическими глифами, обозначавшими переход в Вечные Небеса, просторный небосвод, полет ястреба.

Ни один из ханов не пошевелился. Джубал посмотрел на Арвиду.

– Мы проведем кал дамарг. Можешь остаться, чародей.

Он уже много раз присутствовал при чогорийском посмертном ритуале. Будь у него выбор, Арвида бы остался, отдав почести магистру элиты Хана, разделив честь, которой почти никто за пределами орду никогда не удостаивался.

Но изменение плоти усиливалось. Боль обжигала вокруг воротника, растекаясь по шее и груди. Он чувствовал, как конечности давят изнутри на доспех, под горячей плотью словно копошились отвратительные насекомые. Ревюэль и так протянул слишком долго, опасность настигла его, усугубленная использованием мысленной речи. Проклятье родного мира преследовало его и в пустоте, даже после спасения с Просперо, напоминая о судьбе его старого Легиона.

Отказ от предложения вызвало у него скверное чувство, но в ушах все еще звучал последний приказ Цинь Са.

«Излечи себя».

– Он был чемпионом твоего Легиона, – сказал Арвида, сухо поклонившись. – Это ваша скорбь.

Джубал не смог скрыть мимолетного пренебрежения. Повторять предложение никто не будет.

– Как пожелаешь, – ответил Белый Шрам.

Но Арвида уже выходил. Он пошел другим путем, чувствуя давление в теле. Он добрался до своей каюты, окольцованной оберегами, которые лично создал, используя последние полученные на Просперо знания. И только здесь боль начала переходить в целительную агонию. Он опустился на колени внутри кругов и пентаграмм, зная, что худшее впереди, и что скоро он будет кричать, погрузившись в видения, которые приходили с изменением плоти и его борьбой с ней.

Библиарий сильно зажмурился и сжал кулаки, пытаясь вспомнить слова корвидских литаний. Все, что он видел – лицо Цинь Са, потом небо над Тизкой, затем смерть Каллистона, и, наконец, призраков, которые всегда присутствовали в лучах солнечного света и хрустальных отражениях, ожидая их, всех до последнего.

– Проклятье, – прошептал он. – Не сейчас.

А затем начался вопль.

Планета выглядела как сфера из черного железа с серебристыми прожилками, освещенная светом далекой бело-синей звезды. Когда-то здесь были океаны, но они испарились миллионы лет назад, оставив открытые небесам впадины из черного камня. Безоблачное небо было черно, как сама пустота, обнажая тело галактики, растянувшееся вереницей самоцветов по бесконечной тьме.

Первые высадившиеся здесь эскплораторы назвали это место Призраком.

Скала была нанесена на карты, исследована на наличие минералов, оценена на возможность заселения и культирования растений. И была отвергнута по всем пунктам. Над пустынными равнинами дули холодные ветра, поднимая вихри у границ кристаллических скал. В холодных небесах мерцали и сияли странные огни. Долгое время шум этих ветров был единственным звуком на Призраке, повторяемый на протяжении веков угасающим шепотом.