Чу взяла его за руку, Минтучян за другую.

— Тяните! Да сильнее, сильнее, мы тут не в игрушки играем!

Орфелин уронил голову на грудь и начал заваливаться вперед; Чу и Минтучяну стоило большого труда удержать его в мало-мальски вертикальном положении.

—Через несколько бесконечно долгих секунд бессильно свешенная голова взметнулась, как подкинутая; чиновник увидел новое, разительно изменившееся лицо. Белые, без каких-либо признаков радужки и зрачка, глаза спазматически подергивались. Затем губы врача раздвинулись, между них появился третий глаз.

— Кришна! — испуганно выдохнул Минтучян; все три глаза повернулись в его сторону — и тут же снова уставились на чиновника.

Чиновник ошеломленно молчал. Жуткий взгляд трех немигающих глаз — двух белых и яростно-синего — пронизывал его насквозь, проникая в самые отдаленные уголки мозга. Несколько мгновений никто не дышал.

Затем голова врача снова упала на грудь.

— Все в порядке, — спокойно сказал Орфелин. — Можете отдохнуть.

— А вы никогда не думали о духовном самосовершенствовании? — обратился он к чиновнику, растирая запястья, все еще хранившие красные оттиски пальцев Чу и Минтучяна.

Чиновник словно вышел из глубин странного, дикого сна. Того, что он только что видел, просто не могло быть.

— Извините?

— Вам очень хочется верить, что сущность, беседовавшая с вами прошлой ночью, — оборотень. Увы, но это не так. Последний оборотень умер в заключении на сто сорок третий малый тод первого Великого года после прибытия сюда людей. Вам встретился аватар одного из их духов. Мы называем его «Лис». Дух доброжелательный, обладающий довольно серьезными возможностями, но, к сожалению, не всегда надежный. Встреча с ним — доброе предзнаменование, во всяком случае, так считается.

— Я говорил с самым настоящим живым существом, а не с каким-то там духом или галлюцинацией.

Теперь комната ожила. Ворсинки ковра плавно колыхались, увлекаемые невидимыми течениями, на потолке плясали разноцветные пятна.

— А что, если это был человек в маске? — несмело предположил Минтучян.

Тошнота делала чиновника раздражительным.

— Ерунда. Ну чего, спрашивается, ради человек напялит на себя лисью маску? Да еще в лесу, в полночь.

— А может, вас-то он и ждал. — Чу нежно погладила свои усики. — Пожалуй, стоит серьезно задуматься о возможности, что все это — часть сложной игры Грегорьяна. Игры, направленной против нас.

— Грегорьяна?! — поразился врач.

— У меня ведь тоже внепланетное образование, — сказал Орфелин. — Хорошо учился в школе, заработал право на стипендию. Господи, да как же давно это было.

Он стоял спиной к чиновнику и начал говорить только тогда, когда дверь за ушедшими Чу и Минтучяном плотно закрылась.

— Модуль Лапута. Я провел там шесть лет. Шесть самых несчастных лет моей жизни. Люди, распределяющие гранты, даже и не задумываются, как себя чувствует мальчишка с отсталой планеты, оказавшийся в одном из летающих миров. И ведь мы — не какие-нибудь там глупые дикари, нашу технику сдерживают искусственно.

— А как все это относится к Грегорьяну? Орфелин поискал глазами табуретку, устало сел.

— Именно там я его и встретил.

— Так вы что, дружили с ним?

Чиновник старался не смотреть на лицо врача подолгу, иначе плоть растворялась, слой за слоем, обнажая жуткий оскал черепа.

— Да нет, что вы. — Невидящие глаза Орфелина были устремлены на пыльное распятие, окруженное россыпью пожелтевших фотоснимков. — Я возненавидел его с первого взгляда.

Мы встретились с ним во Дворце Загадок, в зале для поединков. Самоубийство, конечно же, считалось незаконным, но начальство смотрело на наши забавы сквозь пальцы — полезная тренировка для будущих лидеров и все такое прочее. Грегорьяна всегда окружали восторженные поклонники, слушавшие разинув рот его разговорчики о теории господства и о возможных биологических эффектах хаотического оружия. Яркий был юноша, харизматичный и предельно самоуверенный. Но слухи о нем ходили нехорошие. Я вот вам сейчас рассказываю и буквально вижу тогдашнего Грегорьяна. Не очень высокий, бледная кожа, уйма самых модных по тому времени драгоценностей — ярко-красные гелиотропы, вставленные прямо в пальцы, на запястьях — серебряные браслеты с венами, пропущенными по хрустальным каналам.

— Да, — кивнул чиновник, — знакомый стиль. Дорогое было, помнится, удовольствие,

— Возможно, — равнодушно пожал плечами Орфелин. — Побрякушками этими я не интересовался, меня просто раздражала его популярность. Вы знаете, на чем я специализировался? На материальной феноменологии. Грегорьян мог трепаться о своем обучении с каждым встречным-поперечным, а я не имел на это права — секретные дисциплины запрещалось обсуждать где бы то ни было и с кем бы то ни было. Весь мой статус базировался на том, что дома, до приезда на Лапуту, я успел попрактиковаться у ведьмы. У знахарки. Ребята держали меня за дрессированную мартышку, да я им и сам подыгрывал. При каждом удобном и неудобном случае напяливал на себя черный балахон, увешанный амулетами, мышиными черепами и пучками перьев. Я играл в самоубийство. И не для того, чтобы хвастаться потом выигрышами, — просто хотелось ощутить холодное дуновение смерти. Ведь проигравший испытывает страшное потрясение, хотя почти никто в этом не признается, предпочитают хорохориться. Я многозначительно намекал, что выигрываю благодаря неким своим магическим силам, ребята слушали развесив уши и верили. А Грегорьян… Увидев мой балахон, он покатился со смеху. Вы играли в самоубийство?

Чиновник замялся.

— Н-ну… один раз. Молодой был.

— Тогда мне не нужно вам объяснять, что эта игра — чистое жульничество. Дурак, решивший строго придерживаться правил, обязательно проиграет. Я хорошо освоил весь джентльменский набор шулерских трюков — выход на дополнительные базы данных, переадресование сигнала противника через миллисекундную линию задержки, да мало ли что можно сделать — и заработал репутацию великого героя интеллектуальных битв. Купался в лучах славы. А Грегорьян сделал меня три раза подряд как маленького. У меня была любовница, такая себе стервочка из Внутреннего круга с аристократической, как на картинке, физиономией. Триумф наисовременнейшей технологии, генетическая коррекция в трех, а то и четырех поколениях. Мало того, что Грегорьян размазал меня по стенке, — он размазал меня по стенке при ней, при своем папаше и при всех моих — очень немногочисленных — друзьях.

— Вы видели его отца? Как он выглядит?

— Не знаю. Это стерли из моей памяти тогда же, прямо на выходе из зала. Большой, вероятно, начальник, иначе чего бы ему так стесняться своего знакомства с игроками. Он там был — вот и все, что я помню.

Через год я вернулся в Приливные Земли на каникулы и привез с собой Грегорьяна. Мы поселились в гостинице моих родителей, вместе, в одной комнате, словно лучшие друзья. К тому времени наша взаимная антипатия переросла в ненависть. Мы договорились о поединке магов — по три вопроса друг другу, победитель получает все.

В назначенную ночь мы отправились на поиски корня мандрагоры. Погода была — хуже некуда. Холод, сырость, на небе — ни звездочки. Мы копались около кладбища для нищих — туда почти никто не ходит, а уж ночью и тем более. Вскоре Грегорьян выпрямился, руки его были в грязи. «Нашел», — сказал он. Он разломил корень пополам и дал мне понюхать. Запах мандрагоры не спутаешь ни с чем. Только потом, когда я уже съел свою половину — а Грегорьян нехорошо ухмыльнулся, — мне пришло в голову, что он мог натереть руки соком настоящей мандрагоры и подсунуть мне обезьяний корень. Обезьяний корень и выглядит совсем как мандрагора и действует почти так же, но от него есть совсем простое противоядие. Раньше бы мне подумать. Мы сидели и ждали. Через какое-то время деревья вспыхнули зеленым ослепительным пламенем, а ветер заговорил. «Начнем», — сказал я.

Грегорьян стремительно вскочил, раскинул руки и прогулялся по кладбищу, задевая по пути свешивающиеся с деревьев скелеты, наполняя воздух мертвенным стуком костей. Скелеты безродных нищих были, конечно же, в жутком состоянии — краска выгорела, многие кости отвалились. Ступая по лежащим на земле костям, я ощущал струение смертных сил, проникавших в ноги, преисполнявших меня безудержной смелостью. Я почувствовал себя всесильным и необоримым, как самое смерть. «Повернись и взгляни мне в глаза, — потребовал я. — Или ты боишься?»