— Но это — потом, — добавила Ундина. — А пока я могу тобой попользоваться.

Чиновник испытал еще четыре оргазма и лишь потом перестал себя сдерживать, и тогда наступил последний, заключительный оргазм, остротой ощущения далеко превосходивший все предыдущие. Далеко превосходивший все, что чиновник мог себе представить.

А потом он уснул. Или потерял сознание. Погрузился в беспамятство.

А потом проснулся. Ундины рядом не было. Чиновник встал на ноги, покачнулся и, для верности, сел. И оглядел комнату. Мебель, какие-то вещи, забытые, а скорее — оставленные за ненужностью. На полу — то самое лягушачье платье с тысячей крючков на спине, мятое и какое-то печальное; длинные зеленые перья дождевки, некоторые из них уже сломаны. Мерзость запустения. Комната умерла, из нее словно вынули сердце. Чиновник оделся и ушел.

Просперо стоял уже высоко, так что время приближалось к полудню, но город был пуст. Мерзость запустения. Открытые нараспашку двери, на улицах — обрывки вчерашних карнавальных костюмов. По пути к центру поселка голова чиновника немного прояснилась, появилось странное желание запеть. Тело приятно ныло, каждое прикосновение болезненного, словно песком натертого члена к брюкам напоминало о ночных развлечениях. Для установления нормальных отношений со вселенной не хватало только приличного завтрака.

Чу стояла рядом с фургоном, сплошь изукрашенным разноцветными, до боли в глазах яркими надписями. НОВОРОЖДЕННЫЙ КОРОЛЬ. АРШАГ МИНТУЧЯН. ТЕАТР МАРИОНЕТОК, ИЛЛЮЗАРИУМ РАЯ И АДА. ДЕСЯТЬ МИЛЛИОНОВ ГОРОДОВ, ОДИННАДЦАТЬ МИРОВ. Чиновник заметил этот фургон еще вчера вечером — тогда задняя стенка его была снята, на маленькой сцене лихо отплясывали куклы. Собеседником Чу был потный толстяк с маленькими, тщательно ухоженными усиками, скорее всего — Аршаг Минтучян, собственной своей персоной.

— Хорошо спалось? — спросила Чу и тут же зашлась громким, безудержным хохотом.

Чиновник недоуменно молчал, но тут к заливистому смеху Чу присоединилось басистое, утробное гоготание Минтучяна.

— Какого черта вы так развеселились? — оскорбленно вопросил чиновник.

— Рука… — Чу уже не хохотала, а истерически всхлипывала. — Твоя рука. Хорошо провел время, будет о чем вспомнить. — Развеселая парочка снова покатилась со смеху.

— Какого черта хохочешь ты… — Чиновник осекся, уставясь на синюю змейку, трижды обвивавшую палец его левой руки, а затем заглатывавшую собственный хвост.

Ты еще таких здоровых не видела, — заявил большой палец Минтучяна. — Не хочу хвастаться, но к утру у тебя будут мозоли.

Он прошелся по столу, напыщенный, как петух.

— Может быть, может быть, — откликнулась левая рука Минтучяна; большой и указательный пальцы ее образовали длинную узкую щель. — Ну, иди сюда, красавчик! — Щель неожиданно расширилась.

Все засмеялись.

— Модеста! Арсен! — крикнул Ле Мари. — Идите сюда!

— А нужно ли детям на такое смотреть? — негромко запротестовал чиновник, но тут же покраснел под насмешливыми взглядами двух фермеров-свиноводов и эвакуационного администратора.

Впрочем, дети и сами проигнорировали приглашение. Они сидели в соседней комнате и смотрели телевизор, с головой погрузившись в фантастический мир, где люди за считанные часы перелетают от звезды к звезде, где благородные одиночки распоряжаются силами, способными мгновенно уничтожить город и даже целую планету, где мужчины и женщины меняют свой пол по пять раз на дню, где все дозволено и нет никаких запретов. Все это взывало к жабе, таящейся в мозжечке, к древней рептилии, желающей получить все сразу. Сию-сию секунду, и чтобы сверху бантик.

Дети сидели в темноте, вперившись в экран большими, как плошки, немигающими глазами.

— Я — мужик здоровый. Боюсь, не порвать бы мне тебя напополам.

— Разговаривай, разговаривай.

На улице моросило, но кухня оставалась уютным островком тепла и света. Чу стояла у стены со стаканом в руке, стараясь смеяться не больше и не громче остальных. На кухне пахло жареными свиньми мозгами и старым линолеумом. Громко, со стуком чесался устроившийся под столом Анубис. Жена Ле Мари собирала грязные тарелки.

Хозяин исчез в кладовке и вскоре вернулся с двумя очередными кувшинами кумыса, смешанного с кровью, пятьдесят на пятьдесят.

— Ну, еще по маленькой! — возгласил высокий костлявый старик, наполняя стакан Минтучяна. — Не пропадать же добру.

Кукловод прервал свое представление, кивнул, пьяновато улыбнулся и вылил адское пойло в рот. На аккуратных усиках осталась тонкая, быстро исчезающая полоска пены. Остальные присутствующие дружно потянулись со своими стаканами к кувшину; тем временем большой палец возобновил битву с левой рукой. Битву заранее проигранную, безнадежную.

— А вы что, не хотите?

— Нет, спасибо, я уже под завязку.

— Да выпейте еще хоть немного! На севере такого не достанешь, разве что за бешеные деньги.

Чиновник молча улыбнулся, развел руками и покачал головой.

— Как знаете, — пожал плечами старик.

Улучив момент, когда никто на него не смотрел, чиновник выскользнул на веранду. В тот самый момент, когда дверь закрывалась, рука презрительно выплюнула дряблый, измочаленный палец. И мерзко хихикнула.

— Следующий!

Свинцовые капли с грохотом сыпались на крышу, срывали листья с деревьев, низко прибивали к земле траву. По стеклам темной, неосвещенной веранды сбегали мутные струйки воды. Мир расплылся, окрасился в унылый, грязно-коричневый цвет, стал похож на древний фотоснимок. Внезапный порыв ветра раздвинул завесу дождя: мелькнули — чтобы через секунду снова исчезнуть во мгле — три угольно-черные баржи, словно приклеенные к тусклой, темно-серой глади реки. Приглядевшись, можно было различить смутные очертания соседнего дома, весь остальной Коббс-Крик провалился в небытие. Весь мир провалился в небытие.

Коббс-Крик специализировался на свиноводстве и лесоповале. Последнюю свинью давно уже забили и отправили в коптильню, но бревна все еще спускались самосплавом по ручью, лесопилка работала круглые сутки, стараясь превратить как можно больше деревьев в доски — прежде чем придет Прилив и превратит их в водоросли.

Над лужами взлетали вязкие фонтанчики грязи; грязь высоко, на добрый метр, облепила дощатые стены домов. Затхлая вонь сырой земли почти заглушала все прочие запахи — запах садовой дорожки, аккуратно выложенной красным кирпичом, запах травы, запах помидорных кустов, вянущих на огороде…

Грустно и одиноко, хоть волком вой. Чиновник мужественно старался не вспоминать об Ундине. Мужественно и безуспешно. Стоило закрыть глаза, и он снова ощущал прикосновение влажных губ, острых, туго напряженных сосков. Ногтей, оставивших на его спине все еще саднящие царапины. Он понимал, насколько это глупо и смешно, злился на себя — и ничего не мог с собой поделать. Втюрился, как прыщавый подросток, это ж надо такое придумать.

Чиновник вздохнул, достал из чемоданчика грегорьяновскую тетрадку, лениво ее раскрыл. Мы находимся на пороге новой эпохи, эпохи, когда магия сменит науку, когда мир будет осмыслен наново, осмыслен с точки зрения воли, а не разума. Истины нет, ни в смысле моральном, ни в смысле научном.

Высокопарное занудство. Чиновник нетерпеливо перелистнул несколько страниц,

Что есть благо? Все то, что увеличивает ощущение власти, волю к власти и, превыше всего, самое власть.

Перечитывая эти слова, чиновник легко представлял себе юного Грегорьяна — этакий себе тощий мальчишка, начинающий чародей, по-детски — и безо всяких к тому оснований — уверенный в своем несравненном величии, мечтающий, чтобы все узрели это величие. Люди — мои рабы. Да-а.

Чиновник захлопнул тетрадку; высокопарная наивность всех этих, с позволения сказать, афоризмов, самовлюбленность их автора вызывали глухое раздражение. Знаем мы таких молодых человеков, очень даже хорошо знаем, сами когда-то такими были. Да, но там было что-то такое, что-то такое, на что-то похожее… Ну да, вот оно.