— Ну, зачем уж так сразу, — улыбнулся чиновник.

Богатый блеск круглого стола свидетельствовал о многих веках полировки и переполировки. Штукатурка между пятью радиально расходящимися деревянными балками сводчатого потолка была выкрашена в глубокий, насыщенный синий цвет и усеяна золотыми звездами. Вся обстановка Звездной палаты — вплоть до запахов старой кожи и давно позабытого табака — была рассчитана на то, чтобы вселить в заседающих торжественное настроение, соответствующее серьезности обсуждаемых проблем. Кроме Корды и Филиппа здесь находились Оримото из бухгалтерии, Мушг из аналитического отдела и некая иссохшая старушонка, представлявшая Отдел экспансии цивилизации. Все это были пустышки, приглашенные сюда исключительно ради их личных кодов — если, паче чаяния, сотрудники Оперативного отдела решат, что дело совсем швах и надо проводить глубокое зондирование.

— Ты, главное, пойми, что все мы на твоей стороне, — вмешался Филипп. Деланная улыбка должна была свидетельствовать о дружеском участии. Наверное. Затем он смолк, чтобы поменять деланную улыбку на столь же деланную маску скорби и сожаления. — Но мы не совсем понимаем, как это вышло, что ты дал такое… э-э… такое неудачное интервью.

— Нечего тут и понимать, — сказал чиновник. — Сделал он меня, вот и все. Вывел из равновесия, а потом натравил репортеров.

Корда хмуро разглядывал сцепленные на столе руки.

— Вывел, значит, из равновесия? Да ты там просто взбесился.

— Извините, пожалуйста, — перебила его Мушг. — А не могли бы мы ознакомиться с обсуждаемым роликом?

Ну кто бы мог ожидать такую независимость, внутренне усмехнулся чиновник. Брови Филиппа недоуменно поползли вверх — словно его собственный локоть взял вдруг и осмелился критиковать застольные манеры хозяина. Затем он смирился, пожал плечами и коротко кивнул. Все молча ждали, пока чемодан Филиппа принесет телевизор, установит его на столе и включит. На экране появился чиновник, встрепанный и раскрасневшийся; перед самым его носом раскачивался микрофон.

— Я выслежу его, я его найду. Где бы он ни был. Пусть забьется в самую глубокую дыру — от меня ему не уйти!

— Правда ли, что он похитил некую запрещенную технологию?— спросил голос за кадром. Чиновник пожал плечами и отмахнулся.

— Как вы думаете, - настаивал все тот же голос, — он очень опасен?

— Вот, сейчас, — сказал Корда.

— Грегорьян — самый опасный человек на этой планете.

— Я пребывал тогда в некотором стрессе…

— Почему они называют его самым опасным человеком на этой планете? — На экране возникло мощное, словно из гранита высеченное, лицо Грего-рьяна. В холодных, как арктический лед, глазах светилась суровая, неумолимая мудрость. — Что знает этот человек? Какие знания пытаются они скрыть от вас? Вы можете сами… — Корда выключил телевизор.

— Лучшей ему рекламы и нарочно не придумаешь, даже за деньги.

Неловкое молчание было прервано звонком телефона. Чемодан вынул аппарат из кармана, протянул его чиновнику:

— Это вас.

Благодаря судьбу за минутную передышку, чиновник взял телефон и услышал свой собственный голос:

— Я вернулся из бутылочной лавки. Докладываю?

— Давай.

Чиновник впитал агента.

В огромном, почти безлюдном коридоре, известном под названием улица Антикваров, он подошел к скоплению маленьких лавчонок с темными, заросшими пылью витринами и толкнулся в ничем не примечательную дверь. Звякнул колокольчик. Полки, занимавшие все стены сумрачного помещения, были тесно уставлены пыльными, толстого стекла бутылками, среди которых попадались и средневековые, а самые старые экземпляры относились, пожалуй, к неолиту. В углах потолка парили золоченые, снисходительно улыбающиеся амурчики.

За прилавком стоял простейший конструкт, украшенный всего лишь козлиной головой и парой перчаток. Козлиная голова подобострастно склонилась, перчатки сложились перед металлической грудью. Ишь ты, какой вежливый.

— Добро пожаловать в бутылочную лавку, господин. Чем могу служить?

— Я ищу нечто, м-м-м… — Чиновник раздраженно взмахнул рукой, пытаясь подобрать подходящее слово. — Нечто несколько необычное, даже сомнительное.

— Тогда вы пришли по адресу. Здесь собраны все проклятые, отвергнутые порождения науки, устарелая, сомнительная, даже неблагопристойная информация, которой нет больше нигде. Плоские и полые миры, дожди из лягушек, явления ангелов. В одной бутылке — алхимическая система Парацельса, в соседней — алхимическая система сэра Исаака Ньютона. Здесь закупорена пифагорейская нумерология, здесь — френология, плечом к плечу с демонологией, астрологией и способами отпугивания акул. Сейчас все это сильно смахивает на свалку, но во время оно хранящаяся у нас информация имела весьма важное значение. Кое-что из нее считалось высшим и окончательным достижением науки.

— А магией вы торгуете?

— Магией всех существующих разновидностей, сэр. Некромантия, геомантия, ритуальные жертвоприношения, предсказание будущего по внутренностям животного и по приметам, по чернильным кляксам, по снам и с помощью хрустального шара. Анимизм, фетишизм, социальный дарвинизм, психоистория, теория непрерывного творения, ламар-кианская генетика, псионика и так далее и тому подобное. Да и то сказать, что есть магия, если не наука невозможного?

— Не так давно я видел человека с тремя глазами… — Чиновник описал третий глаз доктора Орфелина.

Козлиная голова задумчиво склонилась набок.

— Пожалуй, у нас есть то, что вы ищете.

Он перебрал пальцами несколько бутылок, помедлил над одной из них, достал с полки другую и встряхнул. Судя по стуку, внутри бутылки перекатывалось нечто вроде тяжелого шарика. Продавец торжественно вытащил пробку и положил на прилавок стеклянный глаз.

— Вот.

Чиновник внимательно изучил не совсем обычный предмет. Самый доподлинный человеческий глаз, голубой, с округленной Т-образной впадиной

на тыльной стороне.

— И как он действует?

— Элементарнейшая йога. Работая в Приливных Землях, вы, скорее всего, наслышаны, что мистики этих мест великолепно управляют физиологическими функциями своего организма.

— Да, — кивнул чиновник.

— Хорошо. Адепт проглатывает такой вот глаз и хранит его в желудке. В нужный момент он отрыгивает глаз и прижимает гладкую сторону к внутренней поверхности губ; теперь остается только приоткрыть рот, и восхищенные зрители разразятся бурей оваций. Поместив кончик языка в эту вот насечку, можно поворачивать глаз направо-налево и вверх-вниз.

Глаз вернулся в бутылку, закупоренная бутылка — на полку.

— Простейший фокус.

— Так почему же я на него попался? Козлиная голова вопросительно склонилась налево.

— Это настоящий вопрос или риторический?

Слова продавца застали чиновника врасплох, он не столько спрашивал, сколько говорил сам с собой. Ну, ладно, если уж так вышло…

— Отвечайте.

— Хорошо, сэр. Фокусник подобен учителю, конструктору или актеру, все они манипулируют информацией и таким образом воздействуют на реальный мир. Однако с актером его роднит еще одна общая черта — искусство иллюзии. Оба они стремятся убедить свою аудиторию в том, что фальшивое — не фальшиво. Значение, смысл заметно усиливает иллюзию. В драме значение поставляется сюжетом, а вот фокусничество — в нормальной обстановке — его лишено. Фокус исполняется совершенно в открытую, при помощи ловких отвлекающих маневров. Однако если появляется соответствующий контекст и значение — впечатление, производимое фокусом, неимоверно возрастает. Сколько я понимаю, для вас появление третьего глаза имело какое-то вполне определенное значение, так ведь?

— Этот человек сказал, что исследует меня на предмет чуждых духовных влияний.

— Вот именно, и это определило остроту вашей реакции. Наблюдай вы подобный трюк из зрительного зала, он удивил бы вас, но никак уж не привел бы в трепет. Зная, что это именно фокус, вы пытались бы его разгадать. Значение же отвлекает разум совсем в другую сторону, превращает любопытную головоломку в глубокую тайну, мистерию. Невозможность увиденного настолько вас потрясла, что вы спрашивали себя: «Неужели я видел это своими собственными глазами?» Хотя нужно было спросить: «Интересно, как же он это делает?»