Чей-то пронзительный визг, удары по ногам и в живот, ослепительная вспышка боли… Придя в себя, чиновник понял, что лежит на полу ничком, что руки его все так же цепляются за перила. Он разжал судорожно сведенные пальцы, подтянул под себя ноги и сел. Официант и двойник Пуфа крепко обнимались. Или танцевали. Официант уперся обеими руками в телевизионный экран и сильно толкнул; металлическая голова упала на пол, слегка подпрыгнула, подкатилась к краю помоста и исчезла. Обезглавленный робот рванул противника на себя, сделал шаг назад и уперся спиной в балюстраду. Раздался резкий, сухой треск, подгнившее дерево лопнуло, выстрелив несколькими щепками. Все присутствующие замерли.

— Голову искать пошел! — хихикнул какой-то юморист.

Началась суета. Официанты и клиенты, люди и двойники дружно бросились к балюстраде, они толкались, тянули шеи. Про чиновника никто не вспоминал.

Чиновник медленно поднялся с пола. У него болело все тело, но особенно — ноги и позвоночник. Левое колено дрожало и подгибалось, к нему неприятно липла штанина. Чиновник взялся за перила и заглянул вниз. Да-а, высоко. Безголовый робот расплющился в лепешку, но так и не разжал страстных объятий. Официант не шевелился, сейчас он был похож на сломанную куклу. Бычья маска свалилась, под ней обнаружилось круглое, слишком хорошо знакомое чиновнику лицо.

Это был Вейлер, липовый Чу.

«Он там мертвый, а я здесь, живой, — думал чиновник. — А могло быть наоборот».

Металлическая рука взяла его за локоть, осторожно потянула в сторону.

— Идемте сюда, — негромко сказал Пуф. — Пока никто о вас не вспомнил.

Они прошли к уединенному, спрятанному среди густой листвы столику.

— Веселые у вас приятели. Может, расскажете, что все это значит?

— Нет, — покачал головой чиновник. — Я и сам ничего толком не знаю. То есть я знаю, кто за этим стоит, но и только, безо всяких подробностей. — Он глубоко вдохнул и медленно, на счет, выдохнул. — Вот, все еще дрожу, никак не успокоиться. — Еще один глубокий вдох. — А ведь я обязан вам жизнью.

— Что точно, то точно. Слава еще Богу, что я не совсем забыл навыки рукопашного боя. Эти долбаные железяки, они же совсем хилые, их нарочно такими делают. Сидя в такой хреновине, с живым человеком черта с два справишься — разве что использовать против него его же собственную силу. — По экрану расплылась широкая, довольная улыбка. — Вы сами знаете, как меня отблагодарить.

Чиновник вздохнул, посмотрел на свои лежащие на столе руки. Слабые человеческие руки. Руки человека, которого очень легко убить. Он еще раз вздохнул и собрался с силами:

— Послушайте…

— Нет, это вы послушайте! Четыре года, целых четыре года оттрубил я в Норе, от звонка до звонка! Нора — это тюрьма на Калибане, армейская. А вы хоть знаете, какая там обстановка?

— Как на древней каторге, а то и хуже.

— Нет, ничего подобного! В том-то и дело, что все там очень чистенько, спокойненько и гуманно. Приходит какой-нибудь сопливый лаборантик, подключает тебя к простенькой программе визуализации, к искусственному питанию, к физиотерапевтической программе — чтобы тело не превратилось в кисель, и все, сиди себе в собственном своем черепе, как в камере.

Это вроде как в монастыре, ну или как в приличной, чистенькой гостинице. Ничто тебя не тревожит, ничто не беспокоит. Эмоции выведены почти на нуль. Тебе хорошо и уютно, как младенцу у титьки. Ты не ощущаешь ничего, кроме приятного тепла, не слышишь ничего, кроме тихих, бессмысленных, умиротворяющих звуков. Ничто тебе не угрожает, ничто не причинит тебе боль, и никуда ты, сука, не сбежишь.

Четыре года!

По окончании срока — три месяца интенсивной реабилитационной терапии, без этого никак, ведь ты напрочь отвык воспринимать внешний мир, верить собственным глазам. И все равно, даже после этой ихней терапии, просыпаешься иногда и не веришь, что мир существует, что ты сам существуешь.

Я вышел оттуда и лег на дно. Я поклялся никогда больше не подключать свою репу ко всякой электронной хрени, ограничить свои передвижения такими местами, куда можно попасть лично, ножками. Я прожил с тех пор целую жизнь и ни разу не нарушил клятвы. До сегодняшнего дня. Вы понимаете, что я вам говорю?

— Вы говорите, что это для вас важно.

— Вот именно — важно. Очень важно.

— А ваша жизнь, она-то для вас важна? Тогда бросьте свои ребяческие фантазии. Все эти сказки про коралловые замки и про песни русалок. Мы живем в реальном мире, вот в этом, который вокруг вас, другого нет и не будет.

Автомобильные гудки, регулярные и настойчивые. Дорога, пилимо, свободна. Чиновник встал.

— Мне нужно идти.

— Мы даже не успели поговорить о деньгах! — Пуф вскочил, обогнул столик, загородил чиновнику дорогу. — Вы даже не знаете, сколько я готов заплатить. Много, очень много.

— Не надо, прошу вас. Все равно без толку.

— Нет, вы должны меня выслушать. — Пуф жалко всхлипывал; по морщинистому, искаженному отчаянием лицу катились слезы. — Вы должны меня выслушать.

— Этот человек досаждает вам, сэр? — спросил вынырнувший откуда-то официант.

Чиновник застыл в нерешительности. Затем он кивнул. Официант выключил двойника.

«Новорожденный Король» куда-то исчез, как сквозь землю провалился. Чу стояла на подножке «Львиного Сердца» и жала на сигнал. Заметив чиновника, она спрыгнула на землю.

— Ты какой-то не в себе. Бледный.

— Будешь тут бледным, — пожал плечами чиновник. — Один из грегорьяновских ребят пытался меня убить.

Выслушав его рассказ, Чу с яростью ударила кулаком по ладони.

— Вот же сучий кот, — прошипела она. — Вот же долбаный нахалюга!

Неожиданный всплеск эмоций удивил чиновника, даже немного ему польстил. Он не имел полной уверенности, что Чу относится к нему серьезно, не считает ,его дешевым внепланетным пижоном, человеком, которого приходится терпеть, но никак нельзя уважать. Его охватила теплая волна благодарности.

— Ты вроде говорила мне, что нельзя принимать дело слишком близко к сердцу.

— Да, но когда какой-то там сученок пытается убить твоего напарника, это меняет все дело. Грегорьян еще поплатится, я уж об этом позабочусь.

Чу резко развернулась и наступила на зазевавшегося краба.

— Вот же, мать твою! — Она отфутболила изуродованное тельце в кусты, полезла в карман и вытащила носовой платок. — Денек, долби его конем.

— Послушай. — Чиновник снова огляделся. — А где Минтучян?

— Смылся. — Стоя на одной ноге, Чу тщательно вытирала подошву. Затем она скомкала платок и закинула его в те же кусты. — Прихватив твой чемоданчик.

— Что?!

— А вот то. Как только крабов стало поменьше, он врубил мотор, схватил чемодан и рванул, словно за ним собаки гнались. Я не знала, где ты и как тебя искать, вот и стала бибикать.

— А он что, не знал, что чемодан вернется? Чемодан вернулся минут через тридцать. Тем временем Чу договорилась с водителем «Львиного Сердца» и ушла посмотреть на труп своего имперсонатора.

— Вот уж посмеюсь, — мрачно улыбнулась она. — Может, даже отрежу у этого ублюдка ухо. На светлую память.

Подойдя к хозяину, чемодан опустился на землю и вобрал в себя ноги.

— Ну и как? — спросил чиновник. — Были сложности?

— Какое там. Этот придурок даже не удосужился меня привязать. Отъехав пару миль, он совсем успокоился, перестал гнать как бешеный, ну а я тогда к окну, и поминай как звали.

— Х-м-м. — Чиновник ка секунду задумался. — Я тут ввязался в небольшую разборку, так что придется задержаться. Возможно, полиция захочет нас допросить. Напишем заодно донесение, с ними и отправим.

Чемодан, хорошо знакомый с настроениями хозяина, не стал ничего переспрашивать.

Чиновник думал о Грегорьяне, о неожиданном изменении его тактики — прежде волшебник только издевался, а теперь перешел к решительным действиям. Покушение было задумано весьма всерьез и почти увенчалось успехом. Почти. Он думал о Минтучяне и о словах Орфелина, что где-то рядом есть предатель. Все изменилось, изменилось самым драматическим образом.