— Па — берегись!

Чиновник торопливо отодвинулся. Четверо мужиков вытаскивали из грязи тяжеленное бревно, явно намереваясь закинуть его в кузов грузовика. С лебедкой, установленной на том же грузовике, управлялась рыжая коренастая женщина. Везде, куда ни посмотри, царила, как принято выражаться в изящной литературе, мерзость запустения. Ни одного приличного здания — все домишки ободранные, сто лет не крашенные, щелястые, половина оконных стекол выбита. Северные стены облеплены коростой плотно сросшихся морских раковин.

Под ногами — слякоть. Чиновник скорбно осмотрел свои безнадежно загубленные ботинки.

— Что тут у вас такое? — спросил он.

С крыльца одной из халуп — лавки, если судить по вывеске — за погрузкой наблюдал тощий низкорослый старик, почти терявшийся в складках непомерно просторной одежды. И не поймешь, усмехнулся про себя чиновник, то ли хмырь этот усох в два раза, то ли хламида его выросла под животворными лучами местного солнца, или как там они его называют.

В левом ухе болтается серьга, миниатюрный серебряный череп — мирный деревенский лавочник был когда-то бравым космическим десантником; в левой ноздре сверкает увесистый рубин — ветеран Третьего воссоединения.

— Тротуар сдираем, — мрачно сообщил старикашка. — Самый взаправдашний морской дуб, да к тому же — мореный. Пролежал в этом болоте чуть не сто лет. Это дед мой мостил, когда поселка еще считай что не было. В те времена — грошовый материал, а через год сколько я спрошу за эти колобахи — столько мне и заплатят.

— А как тут у вас насчет лодку нанять?

—— А никак. Пристань всю порушили, так и лодок совсем не осталось. — Он кисло ухмыльнулся, любуясь ошарашенным лицом собеседника. — Пристань, она ведь тоже была из дуба. Вот ее и разобрали, месяц еще назад, чтобы успеть вывезти по железной дороге, пока не сняли рельсы.

Чиновник с тоской посмотрел на восток, вслед «Левиафану», почти уже скрывшемуся за горизонтом. Рой мошкары — то ли комаров, то ли еще какой гадости, — угрожающе крутившийся неподалеку, утратил почему-то агрессивные намерения и тихо, без излишней суеты, смылся. Мошкара, дирижабль, железная дорога, тротуар, пристань с лодками — Лайтфут не давал себя потрогать, ускользал из-под пальцев, подхваченный огромной, неудержимой волной. Чиновник почувствовал головокружение, легкую тошноту, его словно засосало в безвоздушное пространство, в невесомость, где перепутаны верх и низ и нет почвы под ногами.

Бревно шлепнулось наконец в кузов грузовика, сопровождаемое громкими, торжествующими криками. Женщина, управлявшая лебедкой, весело трепалась со стоящими чуть не по колено в грязи парнями.

— А платье у меня будет — вы все тут сдохнете. Вырез — вот досюда.

— Что, Беа, собираешься продемонстрировать нам свои сиськи, самый краешек? — поинтересовался один из парней.

— Краешек! — пренебрежительно фыркнула женщина. — Вырез почти до самых сосков. На выставке будут представлены товары, о существовании которых вы, пентюхи, даже и не догадывались.

— Ну, я-то, в общем, догадывался. Только не появлялось как-то желания заниматься этим всерьез.

— Приходи сегодня вечером в Роуз-Холл. Посмотришь — пальчики оближешь.

— Только пальчики? А может, что-нибудь еще? — Парень ухмыльнулся и тут же отскочил в сторону, заметив, что плохо привязанное бревно угрожающе двинулось к опущенному борту грузовика.

— Ты там, поосторожнее! С тобой, дурой, и пошутить нельзя — сразу ноги норовишь отдавить.

— За ноги не беспокойся, я тебе не ноги, я тебе другое отдавлю!

— Извините, пожалуйста, — вежливейшим голосом начал чиновник, — это ваш грузовик? Я хотел бы его арендовать.

— Мой, — повернулась рыжая женщина. — Только он вам не подойдет. У меня тут поставлена батарея от другой машины, от большой, поэтому приходится понижать напряжение. А трансформатор мой при последнем издыхании. Поработает минут двадцать, ну — полчаса, и начинает гореть. Приходится нянчиться с ним, как с ребенком. У Анатоля есть запасной, но он требует за него какие-то несуразные деньги, три шкуры хочет содрать. Так что я решила с этим делом повременить. Думаю, поближе к юбилею он образумится малость и скинет цену.

— Послушай, Аниоба, — вмешался лавочник. — Сколько раз я тебе говорил, что могу купить у Анатоля эту хреновину раза в два дешевле, чем…

— А заткнуться ты не можешь? — раздраженно воскликнула женщина. — Что у тебя, Пуф, за привычка соваться куда не просят.

Чиновник вежливо откашлялся.

— У меня и дело-то совсем пустяковое, — пояснил он, прихлопнув впившегося в руку комара. — Съездить в усадьбу чуть ниже по течению, и сразу назад.

— Ничего не выйдет. Тут еще подшипники заедают, давно их не смазывала. Покупать смазку — значит, идти к Жиро, а этому старому козлу денег мало, он же зажмет тебя в угол и начинает лапать. Чтобы получить целую банку смазки, мне придется, небось, встать перед ним на колени и изобразить из себя доильный аппарат.

Парни молча ухмылялись.

— Господи, — тяжело вздохнул Пуф, — даже и не знаю, как я без всего этого буду жить.

Только теперь чиновник заметил на запястьях старика потертые, окислившиеся разъемы глубокого психоконтроля. Ну кто бы мог подумать, что этот божий одуванчик — каторжник, оттрубивший срок на Калибане? Любопытный экземпляр.

— Вот все обещают встречаться, поддерживать связь, а переедем в Пидмонт, так никто обо мне и не вспомнит. И чего, спрашивается, языком зря чесать?

— Ну вот, — фыркнула Аниоба, — опять этот скулеж. С такими деньгами ты нигде без дружков-приятелей не останешься, еще палкой разгонять придется. Старые знакомые, может, и пропадут, так тебе же один хрен, что те, что другие.

Еще одно бревно, на этот раз — последнее, Аниоба выключила лебедку, подняла борт. Рабочие не расходились, терпеливо ожидая приказа рыжей хозяйки. Один из них, молодой петушок с копной черных, жестких, как проволока, волос, начал лениво разглядывать выложенные на лотке связки ярких птичьих перьев — то ли амулеты, то ли мушки для рыбной ловли. Когда парень распрямился, Чу коршуном бросилась вперед и схватила его за руку.

— Я все видела! — Развернув ошалевшего от неожиданности работягу, она ударила его спиной о косяк. — Что у тебя под рубашкой?

— Н-н-ничего! Т-ты что, с-д-д-дурела?

Аниоба выпрямилась и уперла руки в бока. Все остальные присутствующие — трое парней, чиновник и лавочник — тоже замерли, молча наблюдая странную сцену.

— Раздевайся! — рявкнула Чу, — Быстро! Парень беспрекословно подчинился.

— В-вот, с-смотри, — испуганно промямлил он, снимая рубашку через голову. — Н-ничего у меня т-там нет.

Но Чу не интересовалась рубашкой. Она внимательно изучала тело парня, стройное и мускулистое, с длинным серебристым шрамом чуть пониже пупка и густой порослью черных, курчавых волос на груди. А затем улыбнулась:

— Ну так бы и съела.

Рабочие, Аниоба и лавочник покатились с хохота. Полуголый страдалец побагровел, набычился и стиснул кулаки, но затем отвернулся и начал одеваться.

— Ты обратил внимание, — спросила Чу, — как эта рыжая их заводила. Умеет ведь, стерва.

В конце улицы виднелось большое, донельзя обшарпанное здание с почти провалившейся крышей. Чуть не все его окна были заколочены обрезками старых рекламных щитов. Немногие изображения, сохранившиеся на черной, прогнившей фанере, казались окошками в иной, яркий и радостный мир: рыбий хвост, огрызок какого-то слова, затем — нечто розовое и выпуклое, то ли колено, то ли женская грудь. Нос, задранный прямо вверх, навстречу моросящему с неба дождю, и опять буквы, буквы» буквы. Над главным входом — вылинявшая вывеска: ПРИВОКЗАЛЬНЫЙ ОТЕЛЬ, а совсем рядом — бывшее железнодорожное полотно, лишившееся рельсов и шпал, превратившееся в полосу вязкой грязи.

— В точности как мой муж.

— А зачем ты с ним так? — спросил чиновник. — С этим грузчиком.

Чу не стала притворяться дурочкой.