— Назад! — приказал Моэрт и надсмотрщик повернул вспять. Муфата уже успокоился и, повернувшись к Моэрту, хрипло сказал:

— Сорок пять!

— За одну? — усмехнулся ближник графа.

— Но это еще сырой товар. Кого-то придется попортить, а это убытки.

Моэрт рассмеялся.

— Здесь только один мальчишка. Да и то, если ты захочешь его кастрировать, то умирает лишь один из трех. Зато ценность товара возрастает вдвое. Или втрое. Я это знаю. Семьдесят!

— Ваша милость, а если они наложат на себя руки? Я разорюсь. Пятьдесят!

— О ценном товаре следует заботиться. Не оставлять без присмотра. Шестьдесят пять!

— Климат в Хаммие очень жаркий. А эти все бледные, не привыкшие к нашему солнцу. Опять же тяжелый путь через пустыню. Пятьдесят пять!

— Белый плотный тент над парой повозок и побольше воды впрок. Все это стоит несколько лишних медянок. Но учитывая наше давнее знакомство, называю последнюю цифру. Шестьдесят. Или соглашаешься или я предлагаю товар Ираиму.

— Согласен. Но много ли я заработаю?

— Заработаешь. И прилично заработаешь. Если не возьмешь вдвойне, то я буду считать тебя самым плохим купцом в Хаммие.

— Этих крепко связать и не спускать с них глаз, — приказал Моэрт надсмотрщику. — А двух старух отведите к мальчишкам.

— А что за мальчишки, мой благодетель?

— Три очень юных баронета, маленький виконт, — Моэрт с насмешкой смотрел на Муфату, стремясь его подзадорить, и это получилось.

— О, господин! А они продаются?

— Хочешь тоже купить?

— О, господин, вы как всегда прозорливы!

— Но ты же говорил, что денег у тебя мало. Шестьдесят золотых ты уже сторговал.

— О, мой повелитель! Я мог бы занять денег в долг. И даже уже буду занимать, потому как у меня нет с собой шестидесяти золотых. Возможно, даже придется кого-нибудь перепродать прямо здесь.

— Хочешь взглянуть на мальчишек?

— О, да, мой господин.

— Эй, отведи старух к мальчишкам.

Подойдя к другой камере, стражник открыл дверь и втолкнул туда двух пожилых женщин, Муфата вошел следом, глаза его алчно горели.

— О!.. Это и есть виконт? — работорговец указал на худенького русоволосого мальчика.

— Да, сын виконта Чавила. Слышал о таком?

— Да, господин. Сколько вы хотите?

— Они не продаются.

— Господин, за этого я дам семь золотых!

— Вот как? Бьюсь об заклад, ты уже имеешь заказчика, который заплатит не меньше двадцати.

— От вас нельзя ничего скрыть, ваша милость. Есть, есть такой, он как раз хочет худенького и светленького, но с титулом.

— Бедный твой заказчик, но ему придется обойтись простолюдинами. Эти мальчишки не продаются. Приказ графа. И я его никогда не нарушу, — ответил Моэрт, выходя из камеры. — Старух тоже связать и следить! — бросил он через плечо стражнику.

— Но почему, мой господин?

— Они тоже пойдут храмовникам.

— Такой ценный товар отдать на закланье? Поменяйте их на других. Я вам пришлю сегодня же похожих!

— Нет. Эти пойдут в храмы.

— Маленького виконта жалко, — не отставал работорговец. — Такой хорошенький, и оркам в пищу! Я вам достану несколько светленьких и худеньких, его возраста, простолюдинов. Они дешево стоят. Отдайте их храмовникам.

— Нет. И больше разговора не будет.

Когда уже стало смеркаться, из двора замка выехало две подводы, что приехали в Тарен из Лоэрна. Их охраняли все те же десять солдат. Но вместо Моэрта с ними ехал Муфата, только что расставшийся с шестьюдесятью золотыми. Но он совсем не переживал, а был весел и радостно возбужден. А Моэрт, положив, тяжелый мешок с золотом в укромное место, наконец-то принял освежающую ванну. Его уже ждал кувшин хорошего вина и мягкая постель. А завтра предстояла поездка в селение храмовников.

Утром следующего дня, когда солнце уже встало довольно высоко, и солнце начинало припекать, из ворот замка выехала повозка в сопровождении одиннадцати всадников. Конечно, лучше было выехать на рассвете, при утренней прохладе, но Моэрт попросту проспал, расслабившись после вчерашней весьма успешной сделки. Правда, золото поступит в казну графа, но и ему перепадет шесть золотых. Теперь оставалась последняя часть задания — отвезти последних шестерых пленников храмовникам. По прикидкам Моэрта он успеет это сделать еще до заката, к тому же устроив часовой привал в самый разгар жаркого дня. А на обратном пути, когда не нужно следить за пленниками, можно остановиться на ночь и в придорожной гостинице, благо здесь есть как раз такая вполне ему подходящая. И племянница хозяина трактира не откажется провести с ним предстоящую ночь.

Лайс лежал со связанными за спиной руками и смотрел в потолок повозки. Сегодня он даже не обращал внимания на боль в стертых до крови запястьях. Он ведь не глухой, да и другие мальчишки прекрасно слышали последние слова этого негодяя Моэрта, которые он сказал работорговцу, выходя из их камеры. Их везут оркам-храмовникам, а те передадут своим жрецам для совершения обряда жертвоприношения. Еще недавно это его не касалось и он, когда речь заходила о жертвоприношениях, даже не задумывался об этом. Ну, жертвоприношения, они существуют в Атлантисе, но это где-то далеко и не имеет к нему никакого отношения. А теперь он скоро узнает все это сам. Ему перережут горло. Или сбросят в раскаленную пасть медной статуи, и он живьем сгорит. И ничего сделать уже нельзя. Вязать они умеют. Но даже если и удалось бы сбросить веревки, разве сбежишь от десяти солдат на лошадях? А если кинуться на одного из них? Гибель от меча — благородная гибель. Но и этого не будет. Солдат даже меч не будет обнажать. Просто его оглушит. И тогда снова путь к ужасной и позорной смерти. Смерть. Значит, так и не удастся отомстить за убийство отца, рабство матери и Тирта. И никто не продолжит их род.

Баронесса Фрастер, бабушка Грейта и Энрика рассказала внукам, его друзьям, что ждет его младшего брата. Вчера, когда баронессу и старую графиню втолкнули в их камеру, она долго о чем-то разговаривала с его друзьями, а они странно на него посматривали. Потом, уже сегодня утром Грейт и Энрик ему все рассказали. Тирта ждет не просто рабство, он не сможет стать мужчиной. Никогда, даже если выживет. Еще баронесса сказала, что шестилетних мальчиков, проданных в рабство, в Хаммие так дрессируют, да-да, слово-то какое — дрессируют, что они забывают все: дом, родных, старую жизнь, думают только об одном: как не разгневать хозяина, как ему угодить.

Лайсу особенно стало обидно даже не за свою предстоящую неотомщенную гибель, а за Тирта, которому скоро предстоит ползать перед мерзким хаммийским хозяином. Лучше смерть, чем такая жизнь. Но смерть ждет его, а не Тирта. Если бы Лайс попал к хаммийцам, то он постарался бы убить как можно больше этих грязных тварей, прежде чем убили бы его. Но ему четырнадцать и он крепкий парнишка, а Тирту всего шесть. И они его сломают. В шесть лет и его, Лайса, сломали бы. Братишка, маленький шалопай Тирт, он вырастет мерзким жирным евнухом. Хорошо, что отец погиб, не узнав об их судьбе.

Солнце пылало алым цветом на западе, когда тряска прекратилась. Упала задняя стенка повозки, солдаты стали по одному стаскивать своих пленников на землю. Рядом стояло несколько орков-храмовников, удовлетворенно похрюкивающих. Один из них вдруг подошел к Лайсу и схватил его за бок.

— Мясистый!

Другие орки радостно загомонили. Солдаты тем временем закрыли повозку, вскочили на лошадей и поехали в обратный путь, оставив узников одних с орками. Те, достав тупые короткие копья стали подгонять людей к одноэтажному зданию. Внутри него располагался длинный коридор с выходящим к нему десятком дверей. Женщин увели в одну из дверей, а мальчишек загнали в другую. В сильно пахнущей нечистотами камере орки сноровисто начали перевязывать пленников. Теперь руки крепко связывались спереди, а после этого прицеплялись за крюки, вбитые в толстые бревна на расстоянии выше человеческой головы. Узники оказывались в стоячем положении, могли немного двигать ногами, но ни сесть, ни лечь было нельзя. И главное — не могли причинить друг другу вред. А ведь Лайс надеялся, что ночью он попросит друзей себя задушить. Уж лучше такая смерть, чем смерть баранов, покорно ждущих, когда им перережут горло.