В тот день было как-то особенно жарко и душно. Солнце висело раскаленным шаром и почти не светило сквозь густую завесу дыма от горевших где-то лесов. Все жители усадьбы после завтрака разбрелись в поисках прохлады и тени. Ушли в сосновый лес, растянули там гамак и тщетно пытались спастись от жары под горячими, пахнущими разогретой смолой соснами.

Вдруг в соседнем селе Глухове загудел колокол.

— Набат! — приподняв голову, вскричала Вера Егоровна. — Вот несчастье, в такую-то жару!

По дороге, которая виднелась сквозь сосны, уже бежали группами и в одиночку крестьяне из соседних деревень. Прогромыхала пожарная машина.

— Где горит? — громко крикнула Верочка.

— Орехово! — донеслось с дороги.

Не помня себя все бросились домой. Над деревьями парка виден был черный столб дыма, слышался неясный гул и треск. Сквозь этот шум раздавался голос Николая Егоровича:

— Составьте цепь! Составьте цепь!

Николай Егорович стоял по колено в тине пруда, черпал воду ведрами и подавал их громко голосившим женщинам и прибежавшим на помощь соседним крестьянам. Тушение было затруднено недостатком воды, но все же пожар удалось остановить на середине деревни. Николай Егорович и Александр Александрович помогли крестьянам лесом и деньгами, но прежде всего Николай Егорович позаботился приобрести пожарный насос и поставить сорокаведерный бак с водой.

Остаток лета прошел без приключений, и в начале августа начался разъезд. Первым покинул Орехово Николай Егорович.

Насколько радостно звучал колокольчик весной, настолько унылы были его отрывистые звуки в прохладной тишине осеннего утра.

— Скоро все разъедутся, — с грустью говорил Николай Егорович.

Он любил ясные, осенние дни, когда воздух особенно прозрачен, небо светло-голубое и с тихим шелестом падают на поблекшую траву желтые листья. Николай Егорович съездил еще раз на охоту, но нашел только одну отбившуюся от выводка тетерку-матку. Его охотничий пес Джек поднял, правда, еще двух молодых, но они взлетели так далеко в кустах, что стрелять по ним было невозможно. Зато Николай Егорович хорошо погулял и зимой с удовольствием вспоминал этот прозрачный осенний день.

Выехали из Орехова в туманное теплое утро. Николай Егорович обошел дом, запер все окна и входную дверь. По дороге на станцию он почему-то стал сумрачен, на тревожные вопросы Верочки и Лены только отмахнулся.

Ночью, уже в Москве, Николай Егорович встал, и было слышно, как он в ночных туфлях ходит по комнате и что-то сам с собой говорит. Встревоженные Лена и Верочка пошли узнать, в чем дело. Оказалось, что Николаю Егоровичу представилось, что он запер в доме одного из маленьких детей ореховского управляющего.

— И все они тут под ногами вертелись! Наверное, кто-нибудь из них забежал в дом, — повторял он с отчаянием.

Насилу его успокоили, пообещав отправить в Орехово телеграмму с оплаченным ответом.

На другой день телеграмму послали. Сам Николай Егорович написал: «Отвечайте немедленно все ли дети дома не забежал ли кто из них в запертый дом».

Можно себе вообразить, как удивились в Орехове, получив такую телеграмму. Ответ был короткий: «Честь имею доложить в имении все благополучно».

Такая повышенная мнительность была свойственна Николаю Егоровичу. Как-то раз пришел к нему один студент и попросил денег. Николай Егорович подозревал, что тот их сейчас же прокутит, и хотя раньше частенько давал ему денег, но в этот раз отказал. Студент ушел. Вскоре Николай Егорович забеспокоился, целую ночь не спал, все ходил по кабинету. «И как только я мог отказать! — разговаривал он сам с собой. — А вдруг с ним что-нибудь случится? Ну, как он что-нибудь над собой сделает?» К счастью, утром студент пришел опять. Николай Егорович так обрадовался, что дал ему гораздо больше денег, чем тот просил, чем немало удивил студента.

В 1909 году Николай Егорович начал читать в Техническом училище новый курс: «Теоретические основы воздухоплавания».

Аудитория на первой лекции была переполнена: сидели на столах, на коленях друг у друга.

Жуковский, как всегда, быстро вошел в аудиторию, опустив голову и помахивая платком в правой руке.

Это была первая лекция по теории авиации, окончательно утвердившая новую отрасль механики — аэродинамику. В следующие дни аудитория постепенно начала редеть. Теория авиации оказалась слишком трудной для многих студентов. Только члены воздухоплавательного кружка систематически посещали лекции и стенографировали их.

В этих своих лекциях Николай Егорович дал самое обстоятельное по тому времени обобщение теоретических и экспериментальных исследований по теории авиации. В предисловии к изданию этого курса сам Жуковский писал: «Я стараюсь связать богатый опытный материал, накопленный аэродинамическими лабораториями, с теоретическим исследованием рассматриваемых задач с помощью основных уравнений гидродинамики и теории вязкости жидкостей».

Лекции Жуковского доказывали возможность точного инженерного расчета летных свойств авиационных конструкций. Многие иностранные ученые сомневались в такой возможности. Но Жуковский в своем курсе впервые в мире систематически изложил аэродинамический расчет самолета, в результате которого определяются его летные свойства (скорость, наибольшая высота, дальность и продолжительность полета и т. д.).

Изданный в 1912 году курс лекций Жуковского явился блестящим доказательством того, насколько опередил этот замечательный русский ученый тогдашний уровень заграничной авиационной науки.

16 января 1911 года был отпразднован сорокалетний юбилей научной деятельности Николая Егоровича.

Огромная аудитория Политехнического музея не могла вместить всех желающих присутствовать на этом торжестве.

Когда Жуковский застенчиво, как-то боком, взошел на эстраду, его встретили грандиозной овацией. Долго не смолкал гул аплодисментов. Николай Егорович улыбался, кланялся, прижимал сложенные руки к груди. От волнения он долго не мог выговорить ни слова. Наконец в аудитории раздался знакомый ясный голос:

— Когда человек приближается к концу своего жизненного пути, тогда перед его умственным взором невольно встает то, что составляло главное содержание его жизни. Для меня главный жизненный интерес сосредоточился на излюбленной мной науке — механике.

С благодарностью вспомнил он своих учителей, рассказал о работах своих учеников. О своих работах он не говорил, но они сами говорили за себя. За сорок лет Николай Егорович издал больше ста трудов в самых разнообразных областях науки и техники.

Долго длились приветственные речи, и для каждого выступавшего Николай Егорович находил ответ, дружеское приветствие.

Поднялся на трибуну и Альберт Христианович Репман, первый учитель Жуковского. Он со слезами обнял своего бывшего ученика.

Московское Высшее техническое училище поднесло Жуковскому нагрудный золотой инженерный знак и диплом инженера. Николай Егорович был очень тронут. Ведь он еще гимназистом мечтал стать инженером. Теперь он мог с гордостью сказать, что после сорока лет упорной работы с честью заслужил это звание.

Аудитория потребовала, чтобы Николаю Егоровичу прикрепили выпуклый золотой инженерный знак рядом с синим, университетским.

На столе скопилась огромная груда адресов в кожаных папках с серебряными досками, украшенных множеством подписей. Все общества, где Николай Егорович состоял членом или председателем — а таких было около пятидесяти, — приветствовали его.

Под конец внесли огромный поднос, на котором лежали приветственные телеграммы со всех концов света.

Окруженный друзьями, утомленный и счастливый, возвращался Николай Егорович домой. За ним в автомобиле везли папки с адресами.

— Придется завтра особый шкаф купить для папок, — весело заметил Николай Егорович.

Вечером состоялся торжественный ужин. Опять лились речи, приветствия.

Был провозглашен тост в честь матери Николая Егоровича, которая по старости не могла сама быть на чествовании сына. На этот тост пришлось отвечать племяннице Николая Егоровича, Кате. Она очень боялась выступать перед столь многолюдным и блестящим обществом, но Николай Егорович, сидевший за столом против нее, сказал: