— Ну, Катя, отвечай на тост! Ты здесь одна из всей семьи присутствуешь.
Катя поднялась и произнесла короткую речь. От лица Анны Николаевны она пожелала всем присутствующим увидеть от своих детей столько же счастья, сколько Анна Николаевна видела от своего сына.
Гром аплодисментов покрыл эти слова.
Вскоре после юбилея Анна Николаевна заболела воспалением легких и скончалась девяноста шести лет от роду.
Хозяйкой в доме стала Леночка.
Профессора и студенты — все, кто бывал в скромной квартире в Мыльниковом переулке, — трогательно любили и ценили Лену. Она была такая ровная, ласковая, умела всех приветить и утешить.
А Николай Егорович последнее время совсем не мог без нее обходиться. Она сопровождала его на доклады, на аэродром — словом, всюду, куда бы он ни шел, кроме обычных университетских лекций.
Лена была очень способная. Окончив гимназию, она поступила на Высшие женские курсы, на математический факультет, и делала большие успехи, чем весьма радовала отца. Только здоровье у нее было слабое, и это постоянно тревожило Николая Егоровича.
Внешне уклад жизни в семье Жуковского после смерти Анны Николаевны остался без перемен.
В спальне над мраморным умывальником с педалью все так же висело расписание лекций. Утром, вытираясь мохнатым полотенцем, Николай Егорович своими дальнозоркими глазами читал, что ему предстоит на сегодня. К чаю выходил всегда бодрый, в крахмальной белой рубашке, с черным, завязанным мягким бантом галстуком, в пиджаке и широких брюках, растянутых на коленях.
Зная необычайную рассеянность Николая Егоровича, его домашние следили, чтобы он, уходя, ничего не забыл. Теперь об этом заботилась Лена.
За воротами Николая Егоровича окружали извозчики.
— Со мной, Николай Егорович, со мной! Сорок, сорок! — наперебой зазывали они его.
— Больше полтинника не дам, — рассеянно говорил Николай Егорович, садясь в первые попавшиеся санки с меховой полостью, и ехал в университет или Техническое училище.
К пяти часам вечера Николай Егорович возвращался домой. К этому времени собиралась вся семья, и кто-нибудь обыкновенно еще «набегал» к обеду. Николай Егорович любил, чтобы за обедом были гости.
Вечером после ухода гостей обычно долго еще сидел он в кабинете за письменным столом, работая до поздней ночи. Он говорил, что ему лучше всего работается ночью в тишине кабинета. Он не любил внезапных резких звуков и сам снял в часах пружину боя, говоря, что бой часов его беспокоит и напоминает ему о прошедшем часе жизни. Он слишком любил жизнь, будто предвидел, что ему уже недолго осталось пользоваться ею, и в то же время испытывал чувство, что он не сделал еще всего, что хотел и мог…
Накануне империалистической войны, когда для Европы роль авиации в военном деле становилась все очевиднее, царское правительство в России все еще мало думало о самолетостроении.
Жуковский предвидел будущее значение авиации. Но царские министры к этому вопросу относились весьма равнодушно. Что же касается исследовательских и опытных работ, то их считали совсем ненужными.
Много сил и здоровья положил Николай Егорович на поездки в Петербург, где он доказывал министрам, как необходимо организовать метеорологическую станцию и аэродром, как нужны конструкторские курсы и опытные работы для постройки своих, русских авиационных двигателей и самолетов.
Его очень огорчала безрезультатность попыток достать хотя бы небольшие средства на расширение московских лабораторий.
— Я думаю, — говорил Николай Егорович в одной из своих лекций, — что проблема авиации, несмотря на блестящие успехи в ее разрешении, заключает в себе еще много неизвестного, и счастлива та страна, которая имеет средства для открытия этого неизвестного!
Над разрешением различных задач авиации Николай Егорович думал постоянно, где бы он ни находился.
Раз под Новый год он собрался с Леночкой и своим учеником Владимиром Петровичем Ветчинкиным в Малый театр. Ставили комедию Островского «Волки и овцы» с участием артистки Яблочкиной. Николай Егорович сначала с удовольствием смотрел на сцену, а потом опустил голову и вовсе перестал слушать пьесу.
— Родной, ты нездоров? Что с тобой? — забеспокоилась Леночка.
Николай Егорович ничего ей не ответил. Вдруг, не дожидаясь антракта, он встал и, сопровождаемый громким шиканьем публики, быстро пошел к выходу. За ним устремились Леночка и Ветчинкин. Они догнали Николая Егоровича в коридоре.
— Владимир Петрович! — взволнованно сказал он. — Мне пришла в голову новая идея, как сообщить самолету автоматическую устойчивость. Едемте к нам! Надо обдумать, как построить модель к съезду.
До трех часов утра Николай Егорович и Ветчинкин чертили схемы нового аппарата. На другой день пришли студенты, притащили картон, фанеру и начали клеить модель. Целую неделю шла напряженная работа, заканчивавшаяся не раньше двух часов ночи. Готовый аппарат отвезли для опытов в университетскую лабораторию.
Неустанно работая в области теории авиации, Жуковский находил время откликаться и на многие вопросы теоретической механики, гидродинамики и других областей науки и техники, которые выдвигала жизнь. Он исследовал, например, вопрос о снежных заносах и объяснил, почему снег образует занос не вплотную к преграде — забору или стене, — а на некотором расстоянии от нее; исследовал законы движения воды в реке и ее излучинах, давление поршней на стенки цилиндров мотора и т. д.
Все эти задачи Николай Егорович разрешал с присущим ему глубоким физическим пониманием изучаемых явлений и исчерпывающим знанием всех теоретических предпосылок.
Весной 1913 года Николай Егорович снова собрался за границу. В первый раз в жизни он ехал туда не с научной целью.
Здоровье Лены становилось все хуже и хуже. Доктор Гетье посоветовал показать ее одному знаменитому профессору по легочным болезням.
Отец и дочь отправились в Швейцарию и поселились на берегу Невшательского озера, где когда-то, во времена своей молодости, Николай Егорович провел несколько дней.
Леночка много гуляла. Здоровый горный воздух благоприятно на нее подействовал, и она заметно поправилась. Николай Егорович успокоился и начал работу над докладом, посвященным новым научным завоеваниям в теории лобового сопротивления тела, перемещающегося в жидкости, который он готовил к предстоящему съезду естествоиспытателей и врачей.
Вернувшись в Москву, он рассказывал, как хорошо было работать, имея перед глазами чудесный вид.
Из Швейцарии Николай Егорович уехал раньше намеченного срока. Он торопился в Москву, чтобы оттуда сейчас же ехать в Тифлис на XIII съезд естествоиспытателей и врачей.
Как всегда, его сопровождала Лена.
Николай Егорович приехал к самому открытию съезда. Наскоро умывшись и переодевшись в номере гостиницы, они на извозчике покатили на съезд.
В дверях их задержал контролер:
— Ваши билеты!
Николай Егорович сунул руку в карман пиджака, потом обшарил карманы брюк. Билетов не было.
— Я забыл их в гостинице, — со вздохом сказал он.
— В таком случае, вы не пройдете.
— Это профессор Жуковский, — робко сказала Лена.
— Мало ли что профессор… Без билета не впущу.
— Да ведь я докладчик! Мне надо речь говорить, меня ждут! — горячился Николай Егорович.
Но контролер был неумолим. На шум выбежали устроители съезда, в числе их Владимир Петрович Ветчинкин, приехавший раньше Жуковских.
Слишком старательного контролера угомонили и Николая Егоровича торжественно повели к эстраде. Переполненный зал встретил его громкими аплодисментами.
Взволнованный Николай Егорович забыл, что приветствия относятся к нему. Он сошел с кафедры и сам начал усердно аплодировать.
Когда съезд окончился, Николай Егорович с Леной и Ветчинкиным совершили небольшое путешествие по Военно-Грузинской дороге. Его радовало оживление дочери, восторгавшейся Дарьяльским ущельем с ревущим Тереком, развалинами легендарного Замка царицы Тамары, грозно нависшей скалой «Пронеси, господи».
