Спецназовцы улыбались – приятно осознавать, что сделали все правильно. Майор продолжал что-то бормотать. Слова выдавливались из горла, как экскременты из заднего места. Ругань делалась тише, приходило понимание, что он зря расходует энергию. Он понурил голову, закрыл глаза, переводя дыхание… и вдруг рванулся, как крупная рыба, не желающая висеть на крючке! Вот этого не ожидали. В плотном кольце спецназа задержанные, как правило, не бузят. Сема Гончар получил локтем под дых, выдохнул «Ух, ё…» и согнулся пополам. Оттолкнуть его было делом техники. Кому-то здесь точно нужно прогуляться за мозгами! Никита рванулся – он стоял ближе всех к Терехову – но промахнулся, едва не переломал пальцы на руках, ударив по стене. Предатель уже уносился прочь, гремел по крыльцу. Поймают ли его бойцы из оцепления – это бабушка надвое сказала!

– Взять!!! – взревел Никита. – Лебеденко, остаться с бабой! – И кинулся за беглецом. И устремились все друг за другом – кошка за жучкой, жучка за внучкой… Топали по крыльцу, прыгали в сад. Майор, не мудрствуя лукаво, помчался по проторенной дорожке – к теплице. Протаранил пустую бочку, едва не снес неухоженную альпийскую горку. Он имел прекрасные шансы уйти, поскольку бежал без оглядки, понимая, что за свои художества заработал высшую меру в квадрате! Никита споткнулся о брошенный горшок. Остальные и вовсе попадали друг на друга в районе крыльца. Они возились, чертыхались, обвиняя друг друга в паразитизме и вредительстве.

– Терехов, стоять, не отягощайте свою вину! – прокричал Никита. – Стоять, стрелять буду!

Но этот упырь лишь прибавил ходу. Что ему терять? Он мчался антилопьими прыжками, перепрыгивая через клумбы и поливочные шланги. А Никита снова обо что-то запнулся, едва не вывернул вторую кисть. Окрашенная скамеечка с короткими ножками – такие обычно используют при сборе смородины – оказалась хорошим подспорьем. Он даже не размышлял. Схватил ее за ножку, оперся на левую ногу, правую согнул в колене – и метнул в беглеца мощным броском. Он руку чуть не вывернул из плечевой сумки! Терехов подлетал к теплице, намереваясь прыгнуть на боковую дорожку. Удар скамейкой пришелся точно по хребтине. Он по инерции полетел дальше, беспомощно взмахнув руками. Перелетел дорожку и на полном ходу головой вонзился в полиэтилен, укрывающий теплицу. Пленка была не новая, порвалась, как промокашка. Майор закричал, запутавшись в рослых помидорах, порванная пленка натянулась, поволокла за собой стойки – и большая часть конструкции обрушилась, похоронив под собой беглеца. Никита доковылял до теплицы, включил фонарь. Из мешанины досок, алюминиевых конструкций, ошметков пленки и покалеченных помидоров торчала нога. Она подергивалась, стучала носком по земле, словно сигнализировала: «Сдаюсь, хватит!» Никита схватил ее за лодыжку, потащил на «волю». Майор упирался, сыпал проклятьями, трещали разломанные конструкции. Ох, тяжелая это работа… Он выволок рычащего майора наружу, оседлал, принялся украшать окровавленное лицо. Тот выгнулся радугой. Какой норовистый мустанг! От майора истекали флюиды не просто страха, а какого-то пещерного ужаса. Куда подевался опрятный вдумчивый офицер, располагающий своим видом и манерами? Взметнулись ноги, обхватили Никиту за горло. Слава богу, что сил у майора уже не оставалось. Турченко чуть не вырвало. Не суйте свое дело в чужой нос, называется! Он бил локтем по грудной клетке, бил мощно, без жалости, чувствуя, как после каждого удара в майоре что-то скрипит и булькает. Не перестарался ли? Он прервал избиение – рука майора все равно ослабла и не причиняла больше неудобств. Вроде жив, издавал звуки, вибрировал. Он поднялся, пнул безвольное тело по бедру – теперь уж исключительно из хулиганских побуждений. Все, готовченко, как говорится…

– Ну, День ВДВ какой-то, – восхищенно заметил подошедший Копылов. – А это что за кусок грязи? – уставился на поверженного предателя.

Майор как-то странно дышал. Его лицо украшали ссадины и порезы – теплица сильно пострадала от его действий. Жалко теплицу. Никита присел на корточки, ткнул пальцем в дрожащее тело.

– Искусственное дыхание ему сделай, – добродушно посоветовал Терновский. – Рот в рот.

– После безуспешных реанимационных процедур… – тоном диктора Левитана завел Семен. Он заметно прихрамывал. – Хреново, мужики, снова ахиллово сухожилие воспалилось… Копылов, это ты виноват, столкнул меня, увалень, с крыльца!

– А чего ты лезешь поперек батьки? – ощетинился Копылов.

И снова едва не случилось возрождение Левиафана! Покалеченный майор ни в какую не желал мириться с судьбой. Он зарычал, как собака, сделал попытку подняться. Никита отвесил ему затрещину. Майора повело на сторону, он оперся на четыре конечности, начал бормотать что-то бессвязное.

– Не помогает, – вздохнул Турченко.

– Увеличь дозу, – посоветовал Копылов.

– Ладно, пусть встает, – махнул рукой Никита. – Пусть сам поднимется, чем нам его поднимать. Пакуйте эту дрянь, ребята, повезем ее туда, где ей самое подходящее место. Эй, Лебеденко, бабу не проворонил? – крикнул он.

– Никак нет, товарищ капитан! – по-уставному отозвался Лебеденко из дома. – Баба пока еще здесь, раскаялась и просит дать ей искупить вину! Вот только мужик ейный опять чем-то недоволен. Он хочет посидеть до утра в камере! Я справлюсь с ним, командир!

– Отвали от меня! – В доме снова что-то упало, задребезжало на режущей металлической ноте. Похоже, обуянный горем муж перешел к метанию банных тазиков.

Телефон сработал в тот момент, когда уставшие спецназовцы волокли свою добычу к крыльцу. Лебеденко спускал со ступеней поникшую женщину, бурча под нос, что быть нянькой при бабе, когда товарищи рискуют жизнью, ему еще не приходилось. Звук был отключен, но капитан почувствовал вибрацию.

– Приветствую, заместитель, – раздался глуховатый голос майора Шубина. – И где нас носит? В казарме, если верить посыльному, тебя нет. Вы чем там занимаетесь?

– По Камасутре работали, – проворчал Никита, начиная испытывать резонное беспокойство.

– Ну, и как? – развеселился Шубин.

– Никак. Книга лучше.

– Подозреваю, это был гомосексуальный опыт, – засмеялся комбат, как никто другой сведущий в любовных делах. – Как наш «крот»?

– Упакован, готов к отправке, – не без гордости отчитался Турченко. – «Кротиха» – тоже. Вид у нашего героя, правда, не вполне презентабельный. Сбежать пытался.

– Но на органы пойдет? – пошутил комбат.

– На органы пойдет.

– Вот и славно. Молодец, капитан, объявляю благодарность – и твоим соколам тоже. Возвращайтесь на базу, через полчаса нас ждет полковник Порохов. У нашего любимца, похоже, есть тема, которой он хочет с нами поделиться. Извини, капитан, – сменил тон Шубин, – не хотел, не мной придумано. Вызывают меня, тебя и начальника разведки Варгина. И именно сейчас, а не утром, не в выходные…

– То есть вместо того, чтобы ехать спать с чувством выполненного долга, надо куда-то хлебать киселя и обзаводиться свежим геморроем? – расстроился Никита.

– Ты схватываешь на лету, – похвалил Шубин. – Утешься тем, что высокое начальство вызывает не только тебя. Выполняйте приказание, товарищ капитан. – Комбат отключил связь.

Утро в поселке Верховец выдалось зябким, туманным. Воздух насыщала мелкая изморось. Из сизой хмари выплывали кособокие замшелые избы, дощатые заборы. На проезжей части кое-где сохранился асфальт – вспученный, покрытый трещинами. Было пять утра, ночь сопротивлялась утру, небо покрывала сплошная мрачная серость. Ночь, в отличие от предыдущих, выдалась холодной, с полуночи моросил мелкий дождь, который только недавно закончился. Поселок еще не проснулся, лишь у 45-го дома на улице Колхозной наблюдалась какая-то активность. Фактически дом находился в центре поселка, но улица Колхозная упиралась в неухоженное озеро, заросшее болотной травой, и последний дом на этой улице стоял особняком. Пробраться к нему можно было узкими переулками, отходящими от центральной улицы. От соседей двор закрывали рослые постройки, с другой стороны был овраг, с третьей – свалка. Во дворе хозяйничал громадный волкодав, безукоризненно выполняющий команды хозяина. Пожилой мужчина в кожаной жилетке – коренастый, с квадратной безволосой головой и цепкими глазами – возился во дворе, перекатывая пустые бочки от одного сарая к другому. Столь ранний час для хозяйственных работ его не смущал. Видно, верил в пословицу про бога и того, кто рано встает.