– Сволочи, – шмыгал он носом. – Суки, хохлы позорные…

Совести ради надо заметить, что сам процесс умерщвления живой плоти не вызывал у Хардинга дикого восторга. В печаль тоже не вгонял, но и восторга не было. Обычная работа – как у поваров, шоферов, маркетологов. Он выстрелил, и парень рухнул навзничь, подкинув ноги.

– Вот так разгул справедливости… – пробормотал Паскевич и выстрелом из «браунинга» добил коренастого ополченца, раненного в шею, – тот пытался подняться, держась за дверцу. Осмотрелся: все приняли витамины?

– О май гад… – чуть не хором проговорили американцы и облегченно вздохнули. Автоматы, из которых они только что совершили убийства, видимо, пришлись им по душе. Расставаться с ними не хотелось. Они, не сговариваясь, вешали оружие на плечи.

– Вы молодец, Вадим, спасибо… – озирая окровавленные тела, вымолвил Крикун.

– Чего не скажешь о вас, Дмитрий Макарович, – упрекнул Паскевич. – Как нас вычислили?

– Думаю, по номерам… Кто-то нас засек – в Верховце или в Свите… – Крикун лихорадочно работал извилинами: где он мог проколоться? Не спалился ли сам? Нет, не должен, он принял все меры предосторожности. Спалить могли американцев и примкнувшего к ним Паскевича, а Дмитрий Макарович всего лишь оказался рядом. – Ничего, господа, все нормально. – Он вдруг засуетился. – Номера мы поменяем, а сейчас надо убраться в лес, на первый же проселок. Скоро здесь будет жарко… – И кинулся стаскивать на обочину утыканное шипами средство для принудительной остановки транспорта…

Загружались в машину с такой скоростью, словно соревновались на время. «УАЗ» помчался по дороге. В целом, ничего страшного, никто не знает, куда они следуют. Поменяют номера, собьют волков со следа…

Он гнал окольными тропами, по полям, по бездорожью. Пришлось сделать основательный крюк, потом петлять в окрестностях разрушенного луганского аэропорта. Здесь уже Паскевич выступал в роли штурмана, он прекрасно знал эти места. В районе Видного машины никто не проверял, в этой зоне все было спокойно. В стороне осталась строго охраняемая вертолетная площадка – на нее как раз садился, хлопая лопастями, военно-транспортный вертолет МИ-171Ш. Крикун въехал в поселок с западной стороны, углубился в него каким-то зигзагообразным проездом. Солнце клонилось к закату – день промчался, как пригородный экспресс. Район был вымершим, здесь почти никто не жил. Следы от воронок, разбитые снарядами двухэтажки, с покосившихся столбов свисали обрывки проводов. Крикун остановил машину в глубине квартала.

– Все, господа, я с вами сегодня достаточно покувыркался, хлебнул адреналина. Дальше сами, а я возвращаюсь на работу. Вы знаете, что делать. Военным на глаза не попадаться. Найти с Харецким общий язык. Из барака не высовываться. Ситуация с клиентом будет отслеживаться и вам сообщаться. Если что пойдет не так, сообщу в первую очередь. Держите. – Крикун обошел машину и вынул из багажника пакет, в котором что-то позвякивало. – Здесь две поллитровки самой мерзкой на Донбассе горилки и банка тушенки. Должно хватить. По выполнении задания немедленный отход в точку, где мы сейчас находимся, здесь будет ждать машина. Удачи, господа.

До нужного барака добирались попарно. Здание у дороги производило удручающее впечатление. Мусор, обломки строительных конструкций. Лестница на второй этаж трещала и осыпалась. Информация была недостоверной – на первом этаже в конце здания кто-то жил. Возможно, бродяги. Пьяный женский голос выводил музыкальную абракадабру. Паскевич приложил палец к губам, ступая на лестницу. Хардинг кивнул, подавил рвотный рефлекс…

Обитатель квартиры на втором этаже был мертвецки пьян. Обитель была двухкомнатная, даже имелся санузел, рядом с ним ведро воды. Старая мебель, на полу какие-то истлевшие коврики со следами рвоты, пустые консервные банки на столе. Стекла сохранились, но были загажены до такой степени, что отпадала необходимость в светомаскировке. Повсюду мусор, пустые бутылки, ламповый телевизор с пробитым монитором (встреча с белочкой?). Хозяин храпел на тахте в маленькой комнате – язык наружу, грязная рука свисала до пола. Он был одет в какие-то клоунские полосатые штаны – последний писк гламурной моды? Хардинг брезгливо перешагнул через брошенные комком засаленные брюки, недоуменно глянул на Паскевича – мол, час от часу не легче. Вадим пожал плечами – что поделать, довели до нищеты добропорядочное население проклятые террористы…

Подтянулись Джерри с Фуллертоном. Недоуменно качали головами. Янг досадливо отмахнулся – ладно, нам все по фэн-шую. Хардинг подошел к окну, створки которого держались на честном слове. На окнах имелись занавески, которые активно использовались для сморкания. Он осторожно отогнул одну из них. Вид был в принципе обещанный. Поселок выглядел мертвым. Пустырь, разбитые дома, пожилые тополя, обросшие пылью. За пустырем колыхались какие-то фигуры. Прохромала женщина с палочкой, пробежала собака. Доносился треск – в дальнем дворе неряшливо одетые мужчины в кепках разбирали забор. Дорога проходила рядом с домом и выглядела относительно неповрежденной. Хардинг стоял у окна несколько минут, за это время проехали несколько машин – пара легковушек, закрытый фургон непонятно с чем и даже сияющая краской новенькая БМП-2 с флагом ЛНР на башне.

– Мы должны до темноты определить позиции, – повернулся Хардинг к Паскевичу. – Думаю, это не сложно. Одному придется работать на улице – думаю, со свалки. Другому – из квартиры. Третий – из второй или третьей квартиры по коридору. Мы можем в них попасть?

– Там никто не живет, мистер Хардинг. Мы можем туда попасть, даже если бы жильцы возражали.

– Отлично, Вадим. Тогда займемся делом, пока не стемнело. Наденем обноски, чтобы не выделяться среди вашего добропорядочного населения. – Хардинг саркастически хмыкнул. – Потом – спать… Надеюсь, вот это нам не помешает? – Он кивнул на закрытую дверь, за которой растекался молодецкий храп.

«Вот это» очнулось, когда по земле растекались сумерки, и окрестности погружались под полупроницаемую вуаль. Раздался надрывный гнусный кашель с мокротой, мучительный стон, распахнулась дверь, и на пороге возникло взъерошенное чудо-юдо с блуждающим взором. Все его конечности тряслись, стучала челюсть. Похмелье у человека было, как русский бунт, – бессмысленным и беспощадным. Он уставился на незнакомцев, как на инопланетян, и его затрясло еще сильнее. Снова здравствуй, белая горячка!

– А ну, изыди! – взревел он и попер напролом, как бульдозер.

– Петруха, родной! – вскричал Паскевич, распахивая объятия. – Так вот ты какой, чертяка! – обниматься было тошно, но он это сделал. Алкоголик как-то смяк, стал икать.

– А ты кто?

– Так тебе же привет от Женьки, братишки твоего любимого троюродного! Забыл такого? А он тебя помнит, гостинцев прислал! Смотри, Петруха!

Иных гостинцев этому доброму человеку и не требовалось. Он с жадностью схватился за бутылку, сорвал крышку, присосался к горлышку. Вдруг дрогнула рука, господина Харецкого повело на сторону. Он не удержал бутылку, она выпала, разбилась. Он растерянно уставился на пустую руку: как же так, недоглядел за смыслом жизни! Взвыл, словно потерял самое дорогое, упал на колени в осколки. Не схвати Паскевич его за шиворот, он бы принялся лакать с пола.

– Тащи стакан, Петруха.

Дважды можно было не повторять. Харецкий умчался, вернулся с граненым «другом человека». Паскевич наливал ему из второй бутылки, стакан трясся, стучали зубы. Он даже не дождался, пока стакан наполнится, вылакал его. Срыгнул, уставился на Паскевича осмысленным взором.

– Ты кто? – икнул он.

– От Женьки.

– От какого Женьки? Хотя… – Алкоголик задумался, махнул рукой. – Ладно… Как он там?

– Скучает сильно. Поживем у тебя. – Паскевич не спрашивал – констатировал. Харецкий глупо улыбнулся, снова икнул. – Есть будешь?

– Буду, – кивнул алкаш и подставил стакан. Паскевич пожал плечами, набулькал. Харецкий выпил, блаженно заулыбался. – Прости, брат, подлечиться надо…