Ни секунды не колеблясь, я выхватил клинки из ножен и, срубив веревку, держащую меня, словно пса на привязи, двинулся к мачте. За спиной слышались какие-то крики и проклятия, но меня это не волновало. Три раза меня накрывала волна, три раза лишь чудом я удерживался на ногах. Но вот она, мачта, и вделанные в нее дубовые штыри, по которым можно взобраться наверх. Вложив старшую саблю в зубы и держа в левой руке младшую, я стал взбираться по этой лестнице к чернильным небесам. Чем выше я был, тем сильнее меня качало; порой казалось, что еще немного, и я окунусь в море цвета бездны. Но новый рывок — и еще десяток сантиметров оставлен позади.

Наконец я запрыгнул в бочку и попытался вытянуть саблю, заранее зная, что это невозможно. Дерево так сильно набухло и стянуло все щели, что потребовалось бы усилие двух титанов, дабы вытащить эту сорокасантиметровую полоску стали. И в тот же миг с неба сорвалась новая серебряная змея. Привлеченная сталью и человеческой плотью, она устремилась прямо в бочку. Но мгновением ранее безумный маг уже зачаровал свои клинки, и те заискрились и зашипели, когда вокруг них забегали разряды молнии.

Выставив перед собой сабли, я встретил молнию. Она была словно потускневшее серебро, мои же клинки были как чистый лунный свет. Казалось, еще чуть ярче, чуть светлее — и они станут белыми. Удар был страшен и силен: застонали плечевые суставы, на натянутых жилах можно было играть, как на струнах лютни, дыхание сперло, а лицо обдало жаром. На какое-то мгновение воздух вокруг высох до такой степени, что вдохни я его — и легкие бы сгорели, как сорвавшаяся с небес звезда. Но чуть меньше чем долю секунды спустя вновь захлестал дождь, давление исчезло, а древние руны забытого алфавита на саблях засияли ярче. Над своим оружием я работал около тысячи часов, бог над своими молниями трудился около миллиарда лет, и пришло время сравнить, чей гений сильнее.

Я посмотрел вниз, там черные точки метались по коричневой кляксе. Муравьиная работа кипела, но по сравнению с бескрайней мглой и яростью моря это было бесполезное усилие. Словно младенец выполз на поле брани и попытался перевернуть ход битвы двух армий. И пусть сейчас я и есть тот самый младенец, моя армия — лишь пара сотен матросов, а наша крепость — лишь парусный корабль, но никто еще не сдался и не опустил руки. Вряд ли человек может подчинить природу, но победить… нет того, что нельзя одолеть, если руки крепко сжимают сталь, а сердце бьется бесстрашно, как отлаженный часовой механизм.

Черное небо, с палубы такое тяжелое, но далекое, сейчас было много ближе и в разы тяжелее, а безжизненная долина из черных водяных холмов станет могилой неудачнику, не выдержавшему схватку. Новая молния, сорвавшись с небес, ударила в Лунные Перья. Выдержав ее удар, я почувствовал, как расплываются губы в азартном оскале. То чувство, возникшее в сражении с волками, сейчас взревело и затопило все мое сознание.

— И это все?! — кричало оно моими устами, взывая к проклятым небесам.

И каждая новая отбитая молния заставляла сердце биться быстрее. Словно все эти росчерки вливали в меня жизнь или, быть может, своей же жизнью я отражал атаки несуществующего бога. Все спуталось, смешалось, и, лишь влекомый неведомым чувством, я удерживался на плаву в вихре собственного сумасшествия. Я не знаю, сколько это продолжалось, как часто отбитые мною змеи захлебывались в хаосе морского безумства и сколько раз я глох от грома, казавшегося мне яростным воинственным воплем. Сколько раз это чувство в груди сотрясало мои легкие, а из горла вырывался отрывистый, хриплый смех. Все, что я знал, — огонь моих клинков и небесный огонь сожгли и без того облезлого пса страха. Тот больше не скулил, не ныл, не рвал и даже не рычал, он исчез, как утренний туман, гонимый ветром.

Но тут небеса будто засветились, и особо яркая вспышка на миг ослепила меня, а из черной воронки вырвался настоящий дракон. Оскалив пасть, он устремился ко мне. Скрестив клинки перед собой, я встретил его со всей решимостью и отвагой, на какую только способен человек, сражающийся со стихией. Руки дрожали, я слышал скрип костей и стон мышц, слышал крики жил и ярость закипающей крови, но все же я держал. Держал упавшую на меня звезду, яркую и сильную. Спиной прижавшись к мачте, я услышал треск. Нет, это был не мой позвоночник, это была мачта. Она оказалась слабее и подломилась под бочкой в самом хилом своем месте, где было слишком много стыков и заклепок. И я упал. Как когда-то давно, в другом мире, гордый юноша Икар, не послушавшийся заветов отца и поднявшийся слишком высоко в небо. Так же я, не знавший этих заветов и пытавшийся одолеть черные небеса, познал горький вкус поражения. Летя спиной вниз, я видел, как отдаляется одна чернота и приближается другая. Вот мигнули бортик и чьи-то спины, безразличные и безучастные, занятые своим делом. И старое, позабытое чувство голодной водяной бездны, захватывающей добычу, молотом ударило по мне.

Это был страшный удар, чуть не вырвавший из легких весь воздух, но почему-то я был сосредоточен лишь на том, как защипало в носу. И сразу все стихло; звуки, крики, треск — все пропало. Вокруг была холодная тишина. Ледяной покой затягивал меня все глубже и глубже. Открытые глаза не видели ничего, лишь черноту, дрожащую и мерцающую. И тогда я их закрыл. Сознание покидало меня, не осталось ни сил, ни власти, чтобы удержать его на месте. Уплывая куда-то в безграничные дали, я ощутил, как чьи-то руки подхватили меня, как мы куда-то полетели и как по ногам бьют рыбьи хвосты.

«Дельфины», — подумал я.

— Тебе еще рано умирать, — послышался потусторонний шепот, больше похожий на треск и клекот. — Безумный ветер.

«Дельфины не разговаривают», — подумал я, и тьма забрала меня с собой.

За окном проскальзывали огни, сливающиеся в паутинку, оплетающую старые, но красивые дома. Редкие пешеходы, идущие по тротуару, мелькали так быстро, что оставляли за собой лишь серую дымку, напоминающую гриб. Шел дождь. Не тот летний, теплый, но освежающий, а осенний. Промозглый, с острыми каплями и резким ритмом. Чуть наклонив голову, я посмотрел на небо. Серое, неприветливое, будто спрятавшееся от пристальных любопытных взглядов. Мимо пролетел «мерин», резко просигналив нашей разбитой шхуне.

— Упырь, — проскрипел Ник, штурман покореженного «шевроле» бородатого года выпуска.

Из магнитолы доносились отзвуки живого выступления не самой популярной рок-группы. Я лишь сильнее кутался в пальто, пытаясь согреться. Впрочем, в салоне было достаточно тепло, и, видимо, озноб испытывал лишь я.

— О, Тим проснулся, — хмыкнул Том, сидевший на переднем сиденье.

Странно, я не помнил, как оказался на заднем сиденье в полулежачем положении, с сильной головной болью и в полной апатии.

— Ты в этом уверен? — спросил я старого друга.

— А черт его знает, — пожал плечами тот. — Возможно, я твой сон и ты сейчас пьяный валяешься в кровати с какой-нибудь красоткой. А может быть, я — явь, и красотка уже давно, презрительно фыркнув, упорхнула в свой золотой дворец.

— Тогда я предпочту, чтобы ты был сном.

— Вот какой нынче народ пошел, — подал голос рулевой, который в данный момент пытался вписаться в узкий поворот, ведущий, кажется, на Литейный. — Друзей на баб меняет.

— На красивых… — начал Том.

— …женщин, — закончил я.

Мы засмеялись сами не зная чему. Такое часто бывает: вот вроде скажешь какую-то чушь, а смешно. Дождь продолжал мерно тарабанить по стеклам. Никак к нему не привыкну. Глупо, наверное, звучит. Живешь в городе, где солнце светит пару недель в году, а к дождю привыкнуть не можешь.

— Куда мы едем? — задал я закономерный вопрос.

— Прямо, — зевнул Артем.

— А может, и вбок, — хрустнул шеей Никита.

— Кому какая разница.

— Главное, что музыка хорошая.

— Ты эту хорошую музыку, — скривился я, когда рок-группа сменилась на какой-то попсовый шлак, — сделай потише. И вообще, как я здесь оказался? Ничего не помню…