Малиновая райская птичка Миранда была совершенно права, предсказав нам прекрасную погоду. В течение трех недель наш добрый «Кроншнеп», подгоняемый попутным ветром, легко преодолевал сверкающую морскую гладь. Возможно, бывалому моряку такое путешествие могло бы и наскучить, но только не мне. Чем дальше шли мы на юго-запад, тем причудливее менялось море. И все то, что опытному глазу казалось привычным, я впитывал с жадностью.

Корабли встречались нам крайне редко. Если вдруг вдали показывалось какое-то судно, Доктор тут же пытался рассмотреть его в подзорную трубу. Иногда он сигналил кораблю, интересуясь последними новостями. Разговор велся с помощью маленьких разноцветных флажков, которые поднимались на мачте. Встречный корабль отвечал тем же самым способом. Значения всех этих сигналов были напечатаны в книге, которая хранилась в каюте Доктора. Он объяснил мне, что это и есть морская азбука и ее понимают все корабли без исключения — и английские, и голландские, и французские.

Самым большим событием за все это время была встреча с айсбергом. Солнце переливалось и искрилось на его поверхности, придавая ему сходство с огромным сказочным дворцом, усыпанным драгоценными камнями. Через подзорную трубу мы разглядели сидящую на нем белую медведицу с медвежонком. Доктор узнал в ней одну из тех, с которыми он познакомился, когда еще открывал Северный полюс. Мы подплыли к айсбергу и предложили им перейти к нам на корабль. Однако медведица вежливо отказалась, объяснив, что медвежонку будет очень жарко сидеть на палубе, где нету льда и невозможно постоянно охлаждать лапы. День действительно выдался жаркий, но близость ледяной глыбы заставляла нас всех ежиться от холода и даже поднять воротники курток.

В эти тихие спокойные дни я с помощью Доктора значительно преуспел в чтении и письме. Доктор даже разрешил мне вести бортовой журнал. Это специальная книга, вроде дневника, которая имеется на каждом корабле и куда записывают, сколько пройдено миль, каков курс корабля и всякое прочее.

Доктор тоже вел дневники. Иногда я заглядывал в них, но с трудом разбирал почерк Доктора. Большинство записей было посвящено морским обитателям. Только морские водоросли описывались в шести толстых тетрадях. Были тетради, посвященные морским птицам, червям и моллюскам.

Все это еще предстояло переписать, напечатать и переплести.

Однажды вечером мы заметили, что вокруг корабля плавает какая-то мертвая трава. Доктор сказал, что это саргассова водоросль. Чем дальше мы плыли, тем больше ее становилось вокруг. Вскоре вся вода, насколько хватало глаз, была покрыта этой травой. Казалось, «Кроншнеп» плывет не по Атлантическому океану, а по огромному лугу. По водорослям ползало множество крабов, и это напомнило Доктору о его страстной мечте изучить язык панцирных морских обитателей. Он выудил несколько экземпляров и посадил их в аквариум для прослушивания, чтобы выяснить, понимает ли он, о чем они говорят между собой. Вместе с крабами ему попалась необычная круглая рыбка, которая, как утверждал доктор, называлась серебряный фиджит. Вконец отчаявшись разобрать крабьи речи, Доктор запустил в аквариум для прослушивания серебряного фиджита. Я в тот момент вышел по каким-то делам на палубу. Вдруг Доктор потребовал, чтобы я срочно вернулся.

— Стаббинс, — воскликнул он, как только я показался на пороге, — это совершенно невероятно, это абсолютно невозможно, мне это, наверное, снится, я ушам своим не верю, я… я…

— Доктор, — в свою очередь заволновался я, — в чем дело, что случилось?

Джон Дулитл указал дрожащим пальцем на аквариум, где спокойно плавала маленькая рыбка, и шепотом произнес:

— Этот фиджит разговаривает по-английски, он насвистывает английские песенки…

— Говорит по-английски и насвистывает песенки! — воскликнул я, — да этого не может быть!

— И тем не менее это так, — голос Доктора дрожал от волнения. — Разумеется, это всего несколько слов, абсолютно не связанных между собой и лишенных всякого смысла, да еще и вперемежку с его родным языком, которого я пока не понимаю. Но я отчетливо слышал английские слова, если, конечно, мне не изменяет слух. Да еще эта мелодия, она, правда, крайне незатейливая. Вот послушай-ка сам и скажешь, что тебе удается разобрать. Старайся не пропустить ни слова.

Я подошел к аквариуму, а Доктор взял тетрадь и ручку. Расстегнув воротник, я встал на ящик, служивший Доктору подставкой, и опустил правое ухо в воду.

Некоторое время я не слышал ничего, кроме тяжелого дыхания самого Доктора, которое я отчетливо улавливал сухим левым ухом. Доктор в невероятном волнении ожидал, что же я наконец произнесу. И тут откуда-то из глубины воды раздался тоненький голосок, словно ребенок напевал песенку где-то вдали.

— Ах! — выдохнул я.

— Что, что он говорит? — голос Доктора срывался от нетерпения.

— Пока не могу разобрать, — ответил я, — это какой-то незнакомый рыбий язык, хотя, погодите минуточку, да, да, теперь я слышу: «Не курить», «Ой, смотри какой!», «Воздушная кукуруза и открытки с видами!», «Сюда, пожалуйста», «Не плевать!». Что за странные слова, Доктор? Но погодите-ка еще, вот теперь он насвистывает мелодию.

— Что это за мелодия? — задыхаясь от волнения, проговорил Доктор.

— «Песенка о Джоне Пиле».

— Ага! — вскричал Доктор. — Так и мне показалось. — И он принялся что-то судорожно, записывать в тетрадь.

Я продолжал слушать.

— Невероятно, просто невероятно, — бормотал Доктор, с бешеной скоростью водя карандашом по бумаге, — любопытно. Однако, где он…

— Вот еще, Доктор, — закричал я, — он опять говорит по-английски: «Большой аквариум нужно почистить». Все, опять перешел на рыбий язык.

— Большой аквариум, — Джон Дулитл нахмурился в задумчивости, — где он набрался всех этих выражений?

Внезапно Доктор так и подпрыгнул на стуле:

— Понял! — завопил он. — Эта рыбка уплыла из аквариума. Ну конечно же! Посмотри, что он говорит: «Открытки с видами» — их всегда предлагают посетителям аквариумов; «Не плевать!», «Не курить!», «Сюда, пожалуйста» — это слова служителей. Ну и потом: «Ой, посмотри какой!» — ведь такое можно услышать от посетителей, разглядывающих какую-нибудь необычную рыбу. Все сходится! Несомненно, Стаббинс, он вырвался из неволи и, возможно, даже вполне вероятно, что с его помощью я наконец сумею установить связь с моллюсками. Вот это удача!

Теперь, когда Доктор сел на своего любимого конька — изучение языка моллюсков, остановить его уже было невозможно. Он работал всю ночь напролет.

Я заснул сразу после полуночи, прямо на стуле. Бампо одолел сон в два часа ночи у штурвала, и в течение пяти часов «Кроншнеп» плыл без всякого управления. Но Джон Дулитл не оставлял своего занятия, он изо всех сил старался понять язык, на котором разговаривал фиджит, и научить фиджита понимать, что он сам ему говорит.

Когда я проснулся, было уже утро. Доктор все стоял у аквариума, он выглядел усталым и похожим на мокрую сову. Но лицо его светилось гордой и счастливой улыбкой.

— Стаббинс, — произнес он, как только заметил, что я пошевелился, — я нашел ключ к языку фиджита. Это невероятно трудный язык, пожалуй, самый сложный из всех, что я знаю. Он немного напоминает древнееврейский. Разумеется, это еще не язык моллюсков, но важный шаг вперед сделан. Теперь вот что — возьми, пожалуйста, тетрадь и записывай все, что я тебе скажу. Фиджит обещал мне рассказать историю своей жизни. Я буду переводить ее на английский, а ты записывать за мной. Готов?

Доктор снова опустил ухо в воду, а я держал карандаш наготове. Вот перед вами история, которую поведал нам фиджит, и беседа, которую я записал.