Фамилия Bigot вновь появляется в свидетельстве о смерти Шарля Луи. В этом не было ничего подозрительного, поскольку в числе дежурных гражданских комиссаров был некий Реми Bigot. Он ранее служил в секретариате Коммуны, но в первый раз исполнял должность дежурного комиссара. Произведенное экспертами сравнение подписи на акте о смерти дофина и бесспорной подписи Реми Биго, сделанной им в регистрационной книге о получении удостоверения личности, показывает, что, по всей вероятности, они принадлежат разным людям. Вместе с тем сравнение подписи на акте с безусловно подлинными подписями Жозефа Биго делает вероятным, что они были сделаны одним и тем же человеком.
Зачем было производить эту рискованную подмену? Чтобы потом, в случае реставрации на престоле «бежавшего» дофина, объявить недействительным свидетельство о смерти и сослаться при этом на показания Жозефа Биго, который подтвердил бы, что умерший не был дофином.
Итак, допустим, что свидетельство о смерти подписано не Реми Биго, а Жозефом Биго, агентом главаря роялистов Пюизе. Но как быть с остающимся препятствием? На акте стоит подпись тюремного надзирателя Лана, который явно знал Реми Биго, так как они оба состояли в секции Прав человека, и не мог не заметить, что под его именем на документе расписался совсем другой. Чтобы преодолеть это затруднение, Сен-Клер Девиль отыскал — очень слабые — следы возможных контактов между Ланом и Пюизе. Лан до революции служил в гвардейском полку под командой некоего де ла Мусе, чей однофамилец или дальний родственник поддерживал в Лондоне связи с Пюизе. А Жозеф Оливье Биго, видимо, был знаком с этим однофамильцем.
В результате можно полагать, что в Тампле в начале 1794 г., когда похищение было еще возможно, действовал в качестве дежурного комиссара роялистский агент. Правда, Сен-Клер Девиль благоразумно заявляет, что не будет заниматься рассмотрением того, как могло быть осуществлено похищение.
Вся гипотеза Сен-Клера Девиля основана на подмене фамилии члена Коммуны Bigaud фамилией Bigot. Как сообщил в письме к известному французскому историку А. Кастело другой исследователь — Шам-пион, изучивший в Национальном архиве оригиналы документов, о которых идет речь, «переделки[31] не относятся к революционной эпохе, как полагает Сен-Клер Девиль, а являются делом рук какого-то шутника. Последний в недавнее время хотел подкрепить доводы в пользу Эрваго[32], отстаиваемые Ле-нотром, который связал мнимого дядю некоей Николь Биго с судьбой Людовика XVII… Подделка бросается в глаза, если обратить внимание на цвет чернил, которыми внесены эти переделки, и я убежден, что химический анализ двух видов чернил представит тому научное доказательство». Другой историк — Л. Астье также отмечает, что переделки были сделаны позднее, чем составлен сам текст.
Добавим, что Реми Биго умер в 1807 г., Жозеф Биго — в 1811 г. Лан дожил до глубокой старости и еще в 1840 г. рассказывал одному историку о годах революции. Ни один из них не обмолвился ни единым словом о своем участии в заговоре, приписываемом им Сен-Клером Деви-лем. Тем не менее многие авторы хотели бы видеть в Биго ключ к «тайне Тампля». Отсюда и рождались все новые и новые домыслы.
Биго — девичья фамилия Николь, матери одного из «претендентов» Жана-Мари Эрваго, и среди подписавших свидетельство о смерти дофина был Реми Биго. Отсюда возникла побасенка, что семья Эрваго, согласившись, чтобы их сын подменил дофина в Тампле, все же заботилась о судьбе своего ребенка и устроила так, чтобы его стал опекать один из комиссаров Тампля — Реми Биго. Однако дальнейшие исследования выяснили, что семья Николь Биго Происходила из провинции, а Реми Биго был потомственным парижанином и что между этими двумя семьями не было никакой связи. Речь шла, таким образом, просто об однофамильцах.
Еще один «довод» эвазионистов. В Национальном архиве сохранилась записная книжка прачки Клуе, которая три раза в месяц уносила из Тампля грязное белье заключенных, одновременно возвращая чистое. В записной книжке точно указывалось, какое именно белье забиралось каждый раз в стирку. На основе анализа этих записей современный французский историк Луи Астье сделал вывод, что ребенок оставался в постели в течение декабря 1793 г. Это видно из того, какое именно белье было отдано 14 и 24 декабря 1793 г. и 4 января 1794 г. Оно не включало чулки. Ребенок должен был умереть 4 января. 17 января прачке было отдано немного оставшегося после умершего грязного белья, а 30 января прачка уже не получила для стирки никакого белья дофина. Напротив, начиная с 11 февраля ей стали снова регулярно передавать обычный набор белья для стирки. Иными словами, к этому времени умершего дофина уже подменили его двойником, белье которого и передавали прачке. Гипотеза покоится на том, что в декабре 1793 г. не отдавали прачке белья для стирки. Но так же поступили в январе и феврале 1795 г., а потом передали ей три пары в апреле того же года. Иначе говоря, такая «нерегулярность» могла быть следствием одной из множества неизвестных нам конкретных причин. Что касается перерыва в отправке белья, то это прежде всего объясняется тем, что 19 января Симон и его жена окончательно покинули Тампль и 30 января некому было позаботиться о белье. Прачка, вероятно, напомнила о том, что не получила обычный пакет грязного белья дофина. И 11 февраля кто-то из охраны позаботился о том, чтобы ошибка была исправлена. Это самое простое объяснение исключает правдоподобность других гипотез, вроде никем не замеченной смерти «маленького Капета» 4 января 1794 г.
Состояние источников позволяет делать взаимоисключающие выводы из ряда известных фактов. Как мы уже знаем, 7 брюмера (28 октября 1794 г.) Комитет общественной безопасности направил двух своих членов — Гупило де Фонтене и Ревершона с целью установить «присутствие там двух узников[33] и надежность службы охраны тюрьмы и принять все меры, которые покажутся необходимыми для поддержания общественной безопасности». В своих воспоминаниях герцогиня Ангулемская сообщает, что примерно в час ночи в конце октября комиссары в сопровождении Лорана зашли в ее камеру и, бросив взгляд на нее, удалились, не сказав ни слова. Подобная процедура, вероятно, повторилась и в комнате дофина. Гупило де Фонтене, и ранее, 14 фрюктидора (31 августа), побывавший в Тампле, мог констатировать, что это тот же «немой» ребенок, которого он видел во время своего недавнего посещения. Отчета Гупило и Ревершона не сохранилось, но в результате их визита был принят ряд дополнительных мер по усилению охраны Тампля.
По мнению сторонников «бегства», ночная тревога и эти шаги свидетельствуют, что комитет обнаружил «подмену» и принял жесткие меры к изоляции дофина, чтобы она не обнаружилась. Тем не менее секрет не удалось сохранить полностью. Возникшие слухи о бегстве дофина скоро достигли Англии, и в Лондоне, опираясь на них, Кормье, не имевший никакого отношения к организации «бегства», продолжал вымогать деньги у доверчивой Шарлотты Аткинс на «спасение» дофина…
Напротив, с точки зрения противников теории «бегства», именно безосновательные слухи, распространявшиеся в конце октября 1794 г. среди эмигрантов в Англии, о которых тайные французские агенты поспешили сообщить в Париж, и послужили причиной ночной инспекции 7 брюмера (28 октября). А через три дня после этого, 31 октября, Кормье, наконец узнавший об этих слухах, сообщил с торжеством Аткинс — «Хозяин и его собственность спасены».
Вводимые в научный оборот факты, извлекаемые на основе анализа ранее не использованных — а чаще известных — документов, дают повод ко все новым догадкам. «До сих пор, кажется, от внимания историков ускользнул один факт, — писал в 1968 г. А. Кастело, — присутствие в комнате арестанта в это утро (10 термидора) доктора Бернара Лорине». Речь идет о сопровождавших Барраса при посещении им Тампля. А. Кастело был не совсем прав. В книге М. Гарсона, вышедшей незадолго до его собственной и им упоминаемой, этот факт приводится и признается за серьезный довод против эвазионистов: «19 января одним из четырех комиссаров, принявших под охрану дофина, был некий Лорине. Этот самый Лорине, врач и член секции Французского пантеона, живший на улице Карм в доме э 26, был в составе стражи 28 июля, когда прибыл для инспекции Баррас. Если бы был представлен другой ребенок, Лорине не преминул бы сказать об этом». А. Кастело также подчеркивает, что Бернар Лорине не мог не знать дофина, поскольку видел его не только 19 января, но неоднократно и до, и после этой даты. Он был, в частности, в числе дежурных 18 июня (30 прериаля), обративших внимание, насколько несложно было проникнуть в прилегающий сад, пройдя через двери конюшен, и решивших предостеречь относительно этого «членов прокуратуры Коммуны». Утром 10 термидора Лорине и другие дежурные комиссары чувствовали себя более чем неспокойно. Они могли ведь в любой момент быть арестованы и присоединены к своим коллегам из Генерального совета Коммуны, ожидавшим в тюрьме Консьержери отправки на гильотину. Если бы Лорине и увидел, что представленный ребенок — не дофин, то инстинкт самосохранения диктовал бы ему необходимость держать язык за зубами. Узнав от Лорине такую крайне неприятную новость, Баррас мог спросить: «Почему вы, будучи на дежурстве шесть раз за последние шесть месяцев, только сейчас сообщаете мне об этом?» А отсюда только один шаг до изобличения его как соучастника совершенного преступления. Лорине был человеком, может быть, даже чрезмерно осторожным. На следующий день его арестовали вместе с двумя другими дежурными комиссарами — Томбом (считавшимся протеже бывшего главы Коммуны казненного робеспьериста Пейяна) и Тесье. Оба коллеги Лорине из тюрьмы заваливали власти заявлениями о своей благонадежности. Их выпустили на волю: первого — через месяц, второго — еще через декаду. А Лорине вел себя смирно, считая, видимо, что лучше пока заставить забыть о себе. Он был освобожден лишь в самом конце года… Историк Л. Астье нашел инвентарную опись имущества Лорине, составленную после его кончины. Там значился большой чемодан, набитый бумагами, но о судьбе их ничего не известно.
