В Восточной Пруссии в нескольких шагах от меня провели по обочине тройку пленных власовцев, а по шоссе как раз грохотала Т-тридцать четверка. Вдруг один из пленных вывернулся, прыгнул и ласточкой шлепнулся под танк. Танк увильнул, но все же раздавил его краем гусеницы. Раздавленный еще извивался, красная пена шла на губы. И можно было его понять! Солдатскую смерть он предпочитал повешению в застенке.
Им не оставлено было выбора. Им нельзя было драться иначе. Им не оставлено было выхода биться как-нибудь побережливее к себе. Если один «чистый» плен уже признавался у нас непрощаемой изменой родине, то что ж о тех, кто взял оружие врага? Поведение этих людей нашей топорностью объяснялось: 1) предательством (биологическим? Текущим в крови?) и 2) трусостью. Вот уж только не трусостью! Трус ищет, где есть поблажка, снисхождение. А во «власовские» отряды вермахта их могла привести только крайность, запредельное отчаяние, невозможность дальше тянуть под большевистским режимом да презрение к собственной сохранности. Ибо знали они: здесь не мелькнет им ни полоски пощады! В нашем плену их расстреливали, едва только слышали первое разборчивое русское слово изо рта. (Одну группу под Бобруйском, шедшую в плен, я успел остановить, предупредить – и чтоб они переоделись в крестьянское, разбежались по деревням примаками.) В русском плену, так же как и в немецком, хуже всего приходилось русским.
Эта война вообще нам открыла, что хуже всего на земле быть русским».
Обобщение всегда грешит удалением от истины. И чем больше, тем дальше. Трагедия советских военнопленных это действительно трагедия русских, трагедия русского народа. Но при этом нельзя никогда забывать о том, что среди этой трагедии имело место как предательство, так и трусость.
Известно, что второй набор в Дабендорфскую школу РОА (с 31 марта по 14 апреля) дал некоторый сбой. Сорок из тысячи курсантов, набранных из военнопленных, увидевши подлинное отношение немцев к русским, предпочли вернуться обратно в лагеря.
Согласитесь, что именно к этим сорока русским, отказавшимся от немецкой пайки и чистого белья, возникает великое уважение.
Дабендорфская школа РОА, или «отдел восточной пропаганды особого назначения» – единственный кадровый орган и учебный центр власовцев.
Основной задачей школы считалась подготовка групп пропагандистов при 100 дивизиях вермахта, на Восточном фронте и в лагерях военнопленных, находившихся в ведении ОКВ-ОКХ.
Тем не менее эта школа готовила офицерские кадры для «Русской освободительной армии» (РОА).
Через Дабендорф с 1943 г. по 1945 г. прошло до 5000 человек.
Первые слушатели прибыли на курсы из лагеря Вульхайде 28.02.1943 г. Начальником школы был назначен генерал Благовещенский. Три роты школы привели к присяге и с 1 марта начали готовить по специально разработанной для этого программе.
В конце марта из лагеря по подготовке кадров для восточных оккупированных территорий в Вустрау прибыла группа преподавателей – членов НТС во главе с генералом Трухиным.
Впоследствии Дабендорфская школа включала 5 курсантских рот, взвод резерва, хозвзвод, санчасть и клуб.
Постоянный персонал школы – 54 офицера, 11 унтер-офицеров, 44 рядовых. Все они были одеты в обмундирование вермахта с русскими полевыми погонами, кокардой и эмблемой РОА на левом рукаве.
Распорядок школы был следующим:
7.00 – 7.30 – подъем и физзарядка;
7.30 – 7.50 – утренний туалет;
7.50 – 8.20 – завтрак;
8.30 – 12.00 – занятия; 12.00 – 13.00 – обед и отдых; 13.00 – 17.00 – занятия; 17.00 – 18.00 – развод караулов; 18.00 – 22.00 – увольнение в город по средам, субботам и воскресеньям; 22.00 – вечерняя поверка; 23.00 – отбой.
Учебная программа школы включала:
– методику и практику пропагандистской деятельности;
– политические занятия на тему: «Германия», «Россия и большевизм», «Русское освободительное движение»;
– строевую и физическую подготовку;
– и с конца 1943 г. – стрелковую подготовку.
Курс лекций сводился к критике существовавшей в СССР системы и к убеждению слушателей в перспективности власовского движения. Критика сталинизма лекторами велась с позиций законности и желательности февральской революции – 1917 г., а некоторыми даже – октябрьской, без сталинских извращений.
Характерно, что в специальном документе «Обзор деятельности отдела доктора Тауберга (антибольшевизм) имперского министерства пропаганды до 31.12.1944 г». об отношении национал-социализма к «Русскому освободительному движению» говорилось:
«…Власовское движение не чувствует себя настолько связанным с Германией, чтобы идти с нею на «пан или пропал». Оно имеет сильные англофильские симпатии и играет с идеей возможной перемены курса. Власовское движение не национал-социалистическое. В то время как национал-социалистическая идеология динамична в районах большевистского господства (что доказано опытом Каминского), власовское движение является жидкой настойкой из либеральной и большевистских идеологий. Важно и то, что оно не борется с еврейством и вообще не признает еврейского вопроса. Власовское движение высмеивает национал-социалистическое мировоззрение. Оно не является русской формой большого народного возрождения, каковыми были фашизм в Италии и национал-социализм в Германии. Поэтому оно может рухнуть… Из всего этого следует вывод, что за власовским движением необходимо внимательно следить и никакой власти распоряжаться «остарбайтерами» ему не следует предоставлять».
Специалист по вопросам пропаганды не ошибался. Немцы прекрасно отдавали себе отчет в том, что власовцы ненадежны. Ведь опыт использования русских частей у них имелся. Однако с определенной долей осторожности им пришлось вступить в игру и принять ее правила. До конца войны оставалось немного, и немцам пришлось экспериментировать, подстраховавшись на случай определенным количеством своих людей в структуре РОА.
Начальником 1-й объединенной офицерской школы «Вооруженных сил Комитета освобождения народов России» 27 февраля 1945 г. был назначен М.А. Меандров.
Михаил Александрович Меандров родился в 1894 г. в Москве, в семье священника. В 1914 г. окончил 4-ю московскую гимназию, с мая учился в юнкерском Алексеевском военном училище. Прапорщиком выпущен в сентябре. Мировую войну закончил штабс-капитаном, командиром батальона запасного пехотного полка. В 1917 г. был контужен. В 1918 г. обучался в московской сельхозакадемии. В РККА – с 1918 г.
В конце 1918 г. поступил на курсы газотехников, на которых служил до 1921 г. инструктором, командиром роты и батальона.
С 1921 по 1924 г. – преподаватель тактики в школе ВЦИК, с 1924 по 1930 г. – начальник учебной части пехотного и пулеметного отделов. С 1930 г. – начальник штаба 3-го отдельного Рязанского стрелкового полка. Весной 1935 г. переведен в штаб При-ВО на должность нач. отдела боевой подготовки. С января 1937 г. – начальник 2-го отдела штаба 12-го стрелкового корпуса. С августа 1938 г. начальник оперативного отдела штаба 12-го стрелкового корпуса и помощник начальника штаба. В 1938 г. – полковник.
С осени 1939 г. – заместитель начальника штаба 34-го стрелкового корпуса 7-й армии ЛенВО, с совмещением должности начальника оперативного отдела штаба корпуса. Участвовал в советско-финской войне и 21 марта 1940 г. был награжден орденом Красной Звезды.
С 1940 г. – начальник штаба 37-го стрелкового корпуса, а в 1941 г. – заместитель начальника штаба 6-й армии. В конце июля – начале августа армия попала в окружение и была уничтожена. 6 августа при прорыве из окружения захвачен в плен. Содержался в лагерях военнопленных в Виннице и Замостье. В июле 1942 г. переведен в оф-лаг XIII-D в Хаммельбурге. Участвовал в формировании парашютно-десантного отряда из добровольцев для выброски в местах расположения советских ИТЛ в Коми АССР. После многих неудач в антисоветской работе снова оказался в лагере военнопленных в Польше, где познакомился с членами НТС. Став членом НТС, заявил о желании вступить в РОА. В январе 1944 г. убыл в Дабендорф. Находился в резервной роте школы, а затем в инспекториате генерала Благовещенского. Инспектор по пропаганде, начальник тактической подготовки, редактор «Офицерского бюллетеня РОА» и бюллетеня «Пропагандист Восточного фронта», начальник отдела пропаганды штаба ВС КОНР.
