— Так меня же Зыль-Бородыль схватил, — начал оправдываться Максимка. — Я только тогда и вырвался, когда в монастыре бабахнуло.

— Зыль-Бородыль? — насторожился Кешка. — А чего он там очутился?

— Ну, известно чего, — удивился Максимка Кешкиной недогадливости. — Хотел дождаться, когда вы вылезете из колодца…

— Нас? — удивился Данилка. — Это ты проболтался, что мы полезли в колодец? Может быть, ещё сказал, зачем полезли?..

— Разве я такой глупый, — обиделся Максимка. — Он подошёл и приказал: зови, говорит, своего Данилку, чтобы быстрее вылазил из колодца. Что я, по-твоему, должен был делать? Я начал звать тебя, потому что ты всё равно не отозвался бы. Тогда он говорит: подождём, нигде он не денется, вылезет. А тут как бабахнет! Я наутёк. Смотрю, какая-то машина прёт. Прямо в воду. Думал, фашисты с ума сошли. А это, оказалось, вы…

Максимкин рассказ вызвал сильную озабоченность у Кешки.

— Теперь нам оставаться в местечке ни одного дня нельзя, — подвёл он черту.

— Правильно, — поддержал его Данилка. — Рисковать не стоит. Самое лучшее, запрячь Грома и — в Даньковский лес. Не может быть, чтобы мы не нашли там партизан.

— А ты запрягать лошадь умеешь? — спросил Лёва, который умел делать всё на свете, а запрягать лошадь так и не научился.

— Тебя не буду просить, — огрызнулся Данилка.

— А управлять лошадью умеешь? — не отставал Лёва. — Я надеюсь, ты понимаешь, что Гром не простая лошадь и ездили на ней не лишь бы кто, а наездники, жокеи. Ты разве жокей?..

Если сказать честно, так Лёву беспокоило не столько то, умеет ли Данилка запрягать лошадь или не умеет, сможет ли управлять Громом или не сможет, сколько Лёва побаивался глухого Даньковского леса и тех боёв, в которых обязательно придётся участвовать. Нет, Лёва не был трусом. Не побоялся же он лезть в колодец, ставить мину под носом у фашистов. Но это же совсем не то, что воевать в партизанах. Лёва не один раз мысленно ставил себя на место чапаевского ординарца Петьки, когда белые пошли в психическую атаку. А выдержал бы ли он, Лёва Гутман, вот такую психическую атаку? И, положа, как говорят, руку на сердце, должен был сам себе признаться, что не выдержал бы. Лёва заранее боялся этого и готов был выполнять любые задания, только не участвовать вот в таких боях.

Совсем по-другому отнёсся к предложению Данилки Максимка. Данилке, Лёве да и Кешке с лёгким сердцем можно идти в партизаны. Им что? Они сами по себе. У них родителей нет. А что делать Максимке, которому отец приказал быть за хозяина. Это же не шуточки, вот так просто взять и не прийти домой! Мама не вынесет такого горя. А папа разве похвалит, когда вернётся домой?

У Максимки сердце разрывалось на части. Понял, что оставаться в местечке нельзя, но не было как и оставлять его.

А Кешка тем временем тоже задумался. Но по другой причине. Где в том Даньковском лесу искать партизан? Н6 сидят же они под каждым кустом. Ну, а если и найдёшь? Примут ли их партизаны? А что, если скажут возвращаться домой? Заберут оружие и отправят из леса. Кому захочется возиться с пятерыми школьниками? Другое дело, чтобы Сергей Иванович был настоящим полковником. Он мог бы и приказать, чтобы их приняли в партизаны. А кто послушает клоуна, даже если он и владеет гипнозом? Никто!..

Кешкины причины были, согласитесь, очень даже убедительными. Но и он понимал, что теперь единственное спасение у них — ехать в Даньковский лес.

Что же касается Густи, так она очень обрадовалась, что поедет к партизанам. Не может быть, чтобы там не было школьников. А если есть, так там, наверное, будет и школа, и пионерские отряды. Вот здорово!..

Конечно, Густя жалела отца, хоть он и пошёл служить фашистам, хоть и привёл в дом злую мачеху-шпионку. С нею, с Густей, папа был ласковым и хорошим.

Раздумывая над тем, почему папа пошёл служить фашистам, Густя нашла ему оправдание. Во всём виновата мачеха. Это она чем-то запугала папу. Заставила его идти на службу к её хозяевам. Густя надеялась, что партизаны помогут ей освободить папу от мачехи-шпионки.

— Мальчики, — обратилась она к друзьям, — я очень рада, очень рада, что мы поедем к партизанам. Только, мальчики, я должна забежать домой за пионерским галстуком. Неудобно ехать к партизанам без пионерского галстука.

Кешка с Данилкой прикусили языки. Они как раз и не собирались брать с собой в лес Густю. А теперь как ты её не возьмёшь, если она пионерский галстук сохранила и хочет взять с собой.

— Хорошо, беги, — сразу согласился Кешка. — Только побыстрее возвращайся. Мы будем ждать тебя в Страховом подземелье…

— Но я же не знаю, где оно, — сказала Густя.

— Можно, я её провожу, — попросился Максимка. — Мы осторожненько…

— Идите, — согласился Кешка.

Наученный горьким опытом, Зыль-Бородыль теперь не торопился к Кресендорфу. «Сначала, — думал он, — надо довести дело до конца — застукать красных подпольщиков на месте преступления, а потом уже заявиться к гауптштурмфюреру и требовать плату».

Кто-нибудь другой, более догадливый и умный, конечно же, связал бы разрозненные события в одну цепь, и тогда вокруг Кешки и его боевой группы неизбежно захлестнулась бы мёртвая петля. Зыль-Бородыль на такие выводы был не способен. Одно дело воровать лошадей, другое — ловить людей, которые не глупее, а умнее тебя.

Когда Зыль-Бородыль увидел, что Максимка исчез, он не очень опечалился. Куда этот пострел денется! Пусть себе хоть трое суток в доме просидит, всё равно захочет нос на улицу высунуть. А как высунет, так и попадёт в руки.

Прежде всего Зыль-Бородыль задумал взяться за Чупринца. Данила этот настоящий сорванец. А что, если он помогал партизанам проникнуть подземным ходом за монастырскую стену?..

Зыль-Бородыль подошёл к колодцу, заглянул в чёрную пропасть. Глубоко, как в зеркале, блестели два ярких огонька, будто небесные звёзды. Зыль-Бородыль нашёл камешек, бросил в колодец. Долго ничего не было слышно. Потом выпорхнул из колодца гулкий всплеск.

«Ну и глубина! — подумал Зыль-Бородыль. — Вряд ли кто отважится лезть в этот колодец. Голову можно сломать».

Но он не отступился, а старался рассмотреть, нет ли в колодце какой-нибудь лестницы. Нет, лестницы вроде и не было. Правда, к срубу были прибиты какие-то плашки и жёрдочки, но они совсем не были подобны на лестницу. Так по крайней мере показалось Зылю-Бородылю.

«Мерещится мне что-то, — подумал он, — не иначе как с перепоя. Хватил вчера лишнее, поэтому голова трещит, а в глазах лестницы кажутся. Ну их! Но чего же всё-таки кричал в колодец этот пацан?.. Сам же слышал, как он звал Данилку…»

И тут Зылю-Бородылю пришла в голову очень простая догадка: мальчишка, так ловко удравший от него, не иначе как баловался, забавлялся, кричал в колодец, чтобы услышать эхо. Но как проверить эту догадку? Очень просто, решил Зыль-Бородыль, надо сходить к Даниле Чупринцу, и если тот дома, значит, никто в тот колодец не лазил.

Данилки дома не было. По комнате взволнованно похаживал дед Ничипор, а на скамейке сидела сторожиха с кладбища Ерофеиха. Зыль-Бородыль искоса глянул на Ерофеиху, со злостью подумав: «А этой старой кочерге что тут понадобилось?»

— А где хозяин, Данила Чупринец? — спросил он у деда Ничипора.

— Побежал смотреть, как горит в монастыре немецкий склад, — ответил дед Ничипор.

— Так он что, дома всё время был? — снова спросил Зыль-Бородыль.

— А только перед тобой и побежал, — ответил дед Ничипор. — Я ему говорил, чтобы подождал, не летел, да он не послушался. А ты, господин полицейский, почему не там? Может быть, немцам там твоя помощь очень нужна…

— Ну, это не твоё дело, — прикрикнул на деда полицейский.

Очутившись на улице, Зыль-Бородыль задумался. И правда, надо зайти в полицейское управление. Вдруг он там нужен.

К полицейскому управлению ближе всего было пройти огородами. Через двор Зыль-Бородыль вышел на огород. Там росла яблоня. Красные сочные яблоки так и просились в руку. Зыль-Бородыль встряхнул яблоню. С неё градом посыпались яблоки. Он выбрал два. Одно положил в карман, другое начал есть.