— Как долго ты будешь отсутствовать?

— Я не уверена, — мягко произнесла Сантен. — Я не знаю, сколько времени это займет, думаю, что, по меньшей мере, несколько месяцев, а может, и много больше. — Она опустила голову, тяжело вздохнув.

Когда Гарри вернулся за стол, вид у него был очень печальный, но смирившийся.

— Я могу чем-нибудь помочь?

— Ничем, только ухаживайте за Шаса, пока меня не будет. И простите, что не могу сказать вам все.

— Деньги?

— Вы знаете, у меня есть деньги, мое наследство.

— Рекомендательные письма? Может быть, ты позволишь сделать хотя бы это?

— Спасибо, папа, но они не понадобятся.

С Анной все было не так просто. О части того, что затеяла Сантен, она догадывалась, а потому крайне рассердилась и заупрямилась.

— Я не позволю тебе уйти. Это кончится катастрофой и для тебя, и для всех нас. Хватит безумия. Нужно избавиться от этого, как мы договорились, и кошмар кончится, Сантен.

— Нет, Анна, я не могу убить свое собственное дитя, ты не можешь заставить меня сделать это.

— Я запрещаю тебе уезжать.

— Нет. — Сантен подошла и ласково поцеловала ее. — Ты знаешь, что ты также не можешь этого сделать. Просто обними меня и… заботься получше о Шаса, Анна, милая.

— Скажи мне хотя бы, куда ты едешь?

— Больше никаких вопросов, просто обещай мне, что ты не последуешь за мной и папе Гарри не позволишь, потому что ты знаешь, чем это может кончиться, если он найдет меня.

— Ох, упрямая, коварная девчонка! — Анна стиснула ее в объятиях. — Если ты не вернешься, сердце Анны будет разбито.

— И говорить об этом не смей, глупая старая женщина!

Пустыня пахла так, как пахнет камень, высекающий искру о стальную поверхность: это был сухой горелый запах, который Сантен мгновенно различила за густым дымом паровоза. Кабина локомотива ритмично громыхала на шпалах, вагон покачивался и постукивал вслед за ней.

Сантен сидела в углу крошечного купе на зеленом кожаном сиденье и смотрела в окно. Желтая плоская равнина простиралась далеко до самого горизонта, небо над ней почему-то заставляло вспоминать голубые вершины гор.

Кое-где на равнине паслись небольшими группками антилопы. Если пар из локомотива вдруг вырывался с резким свистом, они мгновенно растворялись за бледным, цвета корицы, дымом и уносились прочь к горизонту. Животные, оказавшиеся к вагону ближе остальных, высоко подпрыгивали в воздух, и Сантен с болью вспомнила маленького О-хва, подражавшего им, умело выгибая спину и опустив голову. Потом боль исчезла, вместо нее пришло радостное ощущение того, что она помнит все так ясно и что эти воспоминания теперь останутся с ней навсегда, и Сантен с улыбкой всматривалась в пустынный пейзаж.

Гигантские пространства, выжженные солнцем, казалось, вытягивали из нее душу, каплю за каплей, как магнит притягивает железо.

Она вдруг почувствовала, что напряженно ждет чего-то, охваченная тем особенным возбуждением, какое испытываешь, когда после очень долгого путешествия подъезжаешь наконец к дому, преодолевая последние мили.

Позже вечерние тени покрыли равнину нежно-лиловыми красками, придав земле ясные очертания. Волнистые холмы и пригорки показались из-за зыбкой стены жаркого зеркала миража. У Сантен вновь перехватило дыхание при виде этого строгого и величественного зрелища, она внезапно поняла, что безмерно счастлива.

На закате набросила на плечи плащ и вышла на открытую площадку позади вагона. Солнце уплывало вниз, поблекшее за оранжевыми и красноватыми струйками пыли, звезды уже проглядывали на темневшем небосклоне. Сантен посмотрела вверх и увидела звезду Мишеля и свою собственную, разделенные призрачными Магеллановыми облаками, поблескивавшими в ночи.

«Я не смотрела на небо с тех пор, как покинула этот дикий мир», — подумала она. Совсем неожиданно зеленые поля ее родной Франции и волнистые холмы страны Зулу отдалились куда-то в глубины памяти. — Здесь мое место, пустыня мне — дом.