— Сын. — Рядом стоял Лавастин. Он ласково погладил Алана по щеке. — Оставь ее… Она так спокойно лежала рядом с тобой. Ты единственный человек, кого она любила и слушала. Ей осталось уже немного.

Ревность тихонько взвизгнула, потом по ее телу прошла легкая судорога.

— А где Таллия? — спросил Алан шепотом.

— Пока ты спал, она пошла в часовню помолиться. Так будет лучше всего. Господь милостив.

Лицо графа было спокойно, лишь печаль, звучащая в его голосе, выдавала его горе. Он положил руку на голову Ревности, та дышала все тяжелее, но наконец и вовсе затихла.

Собаки, молчавшие до этого весь день, начали выть. Их шерсть пахла мускусом, и Алану этот запах напомнил тяжелые благовония погребального обряда.

Лавастин уселся на кровать и задумался. Алан приподнял с колен тяжелую голову Ревности и всмотрелся в потухшие глаза. Тело собаки окоченело и стало таким тяжелым, словно превратилось в камень, даже уши стали жесткими, как будто их вырезали из жести. Алан расплакался и разжал руки — голова Ревности тут же тяжело упала вниз.

Лавастин погладил сына по голове и произнес:

— Ты больше ничем не можешь ей помочь, сынок.

Слуги едва удерживали остальных гончих, которые рвались в комнату. Горе глухо рычал, другие псы вторили ему. На пороге появился высокий мужчина.

— Ваше высочество… — Лавастин поднялся навстречу принцу.

Ужас бросился вперед, волоча за собой слугу, который, пытаясь его удержать, повис на цепи всем телом. Другие собаки зарычали. Однако принц в упор уставился на гончих и зарычал в ответ.

И Ужас отступил, показывая остальным собакам, что этот человек заслуживает уважения, а то и дружбы. Принц осмотрелся и опустился на колени перед Ревностью. Лишь едва заметное напряжение его позы показывало, что принцостается настороже и готов в любую секунду отразить нападение. Но собаки сидели тихо, лишь Ярость скалила зубы и косилась на пришельца.

Алан вытер слезы и попытался приветствовать гостя, но горло так сдавило, что он не мог вымолвить ни слова.

— Я слышал о том, что произошло, — сказал принц, — и помог обыскать все кусты по берегам реки, но мы ничего не нашли. Гадюка, должно быть, уползла в свою нору. — Он снова в упор взглянул на собак. Ярость рычала, но не двигалась с места — она чувствовала в нем достойного противника. — Я бы хотел осмотреть рану.

— Благодарю вас. — В голосе Лавастина звучало уважение. Алан попытался перевернуть Ревность, но не смог — она стала невероятно тяжелой.

— Странно, — заметил Санглант, осмотрев лапу, — такое ощущение, словно она действительно превратилась в камень, а не просто окоченела. — Он наклонился и обнюхал тело, как это обычно делают собаки.

Слуги за его спиной зашушукались, глядя на него. Санглант резко выпрямился, словно услышал, что о нем говорят, и сжал кулаки Собаки заволновались, Ярость залаяла.

— От нее пахнет эйка. — Принц покачал головой и встряхнулся, как собака, выбравшаяся из воды. Он ощупал уши и нос Ревности, каменно твердые и сухие. — Вы уверены, что ее укусила гадюка?

— А что еще это могло быть? — спросил Лавастин. — Она все время была здесь и не выходила за порог комнаты. — Он показал на дверь, словно призывая ее в свидетели случившегося.

— Ты ничего не видел? — Санглант пронзительно посмотрел на Алана. У принца были зеленые глаза пантеры, которую неожиданно выпустили из клетки на свободу, и теперь она ожидает выстрела в спину.

— Я был не здесь. — Алан покраснел.

— Разумеется, — пробормотал принц. — Прошу прощения. — Он осторожно подошел к окну и выглянул, словно ожидая кого-то увидеть, а потом снова повернулся к графу и продолжил: — У эйка я видел тварь, которую Кровавое Сердце держал…

Произнеся имя своего врага, Санглант замолчал и, казалось, погрузился в воспоминания, рассеянно трогая железный ошейник. Заметив это, он резко отдернул руку. По его бронзовым скулам пополз яркий румянец.

Лавастин внимательно слушал, теребя поводок Ревности, то завязывая узлы, то снова их развязывая.

Наконец Санглант нетерпеливо тряхнул головой, словно отбрасывая неприятные мысли.

— Нет, невозможно, чтобы эта тварь сумела добраться сюда, — ведь мы ехали верхом и нигде не останавливались, а она не больше крысы, значит, не может передвигаться так быстро.

— Я не вполне понимаю, о чем вы говорите, ваше высочество. — Лавастин знаком приказал слугам удалиться, и они оставили графа, его наследника и принца наедине.

Санглант едва слышно прошептал:

— Да охранит меня Владычица. — Казалось, он безуспешно пытается преодолеть себя и сказать о чем-то важном. — Одно я знаю точно: это проклятие. — Он говорил медленно, словно опасался, что язык откажется ему повиноваться — так неопытный всадник боится своей лошади. — Проклятие, которое сотворил Кровавое Сердце, чтобы защитить себя от любого человека или эйка, который захочет его убить. Лучше бы вам, граф Лавастин, и всем вашим людям ехать вместе со мной. Я… в какой-то мере я защищен от этого проклятия. Если же кто-то и сумеет пробраться сюда, мы с вашими собаками сумеем изловить его.

Санглант положил руку на лапу Ревности и прикрыл глаза.

Внезапно он сорвался с места, собаки нервно залаяли.

— Тихо! — прикрикнул Лавастин, и они послушно замолчали.

— Эта тварь охотится вовсе не за вами, — мрачно сказал Санглант. — На самом деле она ищет ее. Ведь именно она покончила с Кровавым Сердцем.

Произнеся это, принц без объяснений и извинений выбежал из комнаты. Лавастин и Алан услышали, как он стремительно прошел по коридору, а когда шаги стихли, послышался шепот слуг, обсуждавших поспешный уход принца.

Лавастин молча сидел в кресле, лицо у него было таким мрачным, что слуги, заглянувшие было в дверь, поспешили снова выйти.

— Значит, проклятие, — наконец пробормотал он, посмотрев на неподвижно застывшую на кровати Ревность. Граф тяжело вздохнул, а Алан снова вытер непрошеные слезы. Бедная Ревность! Трудно было поверить, что больше он никогда не услышит ее лая и не увидит, как она весело носится по лесу.

Лавастин дотронулся до руки сына и приложил палец к губам, призывая к молчанию, — он хотел, чтобы Алан подошел к нему поближе и услышал то, что не предназначалось для посторонних ушей.

— Принц Санглант обязан мне жизнью. Ты нравишься ему, а Генрих любит его, что и неудивительно: ведь его дочери не слишком подходят для роли правительниц. Принцесса Сапиентия, конечно, храбра, но, как говорят, непостоянна. Я не видел принцессу Теофану, но, похоже, она слишком уж скрытная и невозмутимая. Жаль, конечно, что принц лишь наполовину человек, и к тому же бастард. Думаю, король гораздо охотнее признал бы наследником именно его. Когда мы поедем со свитой короля, внимательно слушай и запоминай все. Думаю, Генрих все-таки сделает Сангланта своим наследником.

— Но принц Санглант появился на свет только для того, чтобы подтвердить право короля на престол, а не затем чтобы править после него!

— Генрих признает его своим законным сыном, как я — с его позволения — признал тебя. Но вряд ли все будет так просто — лорды королевства не станут спокойно стоять в стороне и смотреть, как бастард-полукровка, каким бы он ни был талантливым полководцем, превращается в полновластного правителя. Нет, для них он всегда будет не лучше собаки.

С этими словами граф хлопнул ладонью по телу Ревности и с изумлением посмотрел на ушибленную руку. Нахмурившись, он ощупал уши собаки и окаменевшие лапы. Потом повернулся к сыну и продолжил:

— Поэтому-то принц и пытается ввести меня в круг приближенных, всячески выказывая свою милость. Ему нужны сильные союзники, и он должен удачно жениться.

— Как я, — сказал Алан и покраснел.

— Да. Теперь, когда Таллия стала твоей законной женой, никто и не вспомнит, что ты был рожден вне брака. Думаю, Генрих пошлет Сангланта в Аосту. По крайней мере, я бы на его месте поступил именно так, а Генрих — человек умный и дальновидный. — Лавастин свистнул собакам. — Пошли. Надо похоронить Ревность. Жаль, что место ее упокоения будет так далеко от дома.