Не прошло и часу, как их нагнал гонец. Он сообщил, что следом за ними едет «Королевский орел». Лавастин предложил всем спешиться, и в скором времени они увидели уставшего посланника. На щеке виднелись подтеки грязи, волосы покрылись густым слоем пыли, и лишь кое-где проглядывал их естественный рыжий цвет.

— Граф Лавастин, я здесь по приказу его величества короля Генриха. Благодаря принцу Сангланту до его ушей дошла история со смертью Кровавого Сердца. — «Орел» сделал паузу. Алан по собственному опыту знал, что такая задумчивость «орла» означает не желание скрыть информацию, а всего лишь то, что он вспоминает послание, которое он запомнил много дней, а то и недель назад. Наконец «орел» снова заговорил: — Граф Лавастин должен быть осторожен. Тот, чья стрела убила Кровавое Сердце, защищен от магии, но если проклятие все еще действует, оно ищет следующую жертву.

— Проклятие, — пробормотал Жоффрей.

— Принц Санглант говорил о проклятии, — сказал Алан, — и эйка верят, что оно существует.

— И все же Кровавое Сердце мертв, — мрачно улыбнулся Лавастин. — Как бы то ни было, я ценю свою жизнь и тем более жизнь моего сына. Пусть на расстоянии длины копья друг от друга вокруг нас идут солдаты и следят, чтобы к нам не приблизилось существо, похожее на то, чтоописал принц Санглант. Пусть священники денно и нощно молятся в церквях и часовнях. Верующему в Господа нашего и соблюдающему Его заветы нельзя причинить вред.

Лавастин решительно взмахнул рукой, показывая, что такова его воля и больше он ничего не намерен обсуждать. Ужас тихонько гавкнул, ему ответил Страх. Горе обнюхивал кусты, растущие в канаве вдоль дороги, а Ярость завалилась в тень телеги и высунула язык.

Лавастин повернулся к «орлу»:

— Возвращайся к королю. Передай принцу Сангланту, что я признателен ему за предупреждение. Если ему когда-нибудь понадобится моя помощь, я сделаю все, что в моих силах.

Жоффрей тяжело вздохнул:

— Если по вопросу о престолонаследии возникнут споры, тебе придется вспомнить это обещание.

— Господь велит нам всегда возвращать долги, — возразил Алан.

Лавастин кивнул:

— Ты все понял, «орел»?

«Орел» смутился.

— Отношения между королем и принцем испортились, — сказал он, осторожно выбирая слова. — При дворе случилась ссора, и принц впал в немилость. Его собаки напали на короля, он сам ударил священника на глазах у всего двора. Принц Санглант пошел против воли короля, объявив, что женится на женщине низкого происхождения, которая к тому же обвиняется в колдовстве. — Заметив, что он говорит слишком громко, «орел» откашлялся и продолжал уже спокойнее: — Впрочем, его самого могли заколдовать.

— Лиат, — выдохнул Алан.

Таллия повернулась и хмуро посмотрела на него.

— «Орлица», — сказал Лавастин.

— Теперь уже нет, — ответил «орел». — Она лишилась своего плаща и значка. Сейчас она просто любовница принца. Или, по крайней мере, была ею, когда я покидал Верлиду.

— Лучше бы она отправилась с нами. Никому не стоит идти против воли короля. — Лавастин посмотрел на дорогу — его воины уже перестроились и шли, кольцом окружая всадников, а два священника зажгли кадила и ладаном освящали дорогу впереди и позади отряда. — Скажи королю Генриху, что если этой опозоренной женщине больше некуда будет идти, она всегда сможет найти пристанище в графстве Лавас.

— Ты считаешь, что это разумно, кузен? — недовольно спросил Жоффрей.

— Я уверен, что это и благоразумный, и дальновидный поступок. Я чувствую, когда кто-то представляет для нас опасность. А эта женщина для нас не опасна. Здесь что-то есть… — Он наклонился, всматриваясь в дорожную пыль, но буквально через секунду сморгнул и продолжил: — Человек, на чьей стороне она выступит, держит в руках козырную карту.

Когда «орел» уехал и свита снова двинулась в путь, в ушах Алана снова зазвучали сказанные Таллией на свадьбе слова: «Я всего лишь пешка, не более, да и ты тоже. Просто ты этого не замечаешь».

Возле дворца в Верлиде королева София приказала разбить сад в аретузском стиле. Сад представлял собой восьмиугольник: восемь стен, восемь скамей, восемь клумб, ярко цветущих каждую весну и лето, и восемь дорожек, ведущих в центр сада, где был устроен великолепный фонтан в форме башни, увенчанной куполом, которую окружали восемь ярусов со статуями трубящих ангелов. По легенде, в тот день, когда умерла королева София, в фонтане перестала бить вода.

На самом деле это случилось много раньше, когда мастера, создавшие хитрую систему подачи воды, умерли от лихорадки — видно, так и не смогли привыкнуть к холодным зимам, а кроме них никто не знал, как починить фонтан. Но красивая история, как и все истории такого рода, сохранилась.

Росвита прогуливалась вокруг фонтана с шестью молодыми девушками из свиты Теофану, все они были из благородных семей и постоянно находились при принцессе. Сама Теофану взобралась на нижний ярус фонтана и сейчас стояла на каменном крыле одного из ангелов, держась за трубу другого. Отсюда она видела развилку дорог и все, что там происходило.

Из сада вообще открывался великолепный вид, поскольку дворец стоял на возвышении. Внизу простирались поля, леса и пастбища, тут и там были живописно разбросаны маленькие деревеньки. Серебристой лентой сверкала на солнце река.

Росвита наблюдала, как свита герцога Конрада добралась до развилки и повернула на юг. В воздухе реяли знамена, но с такого расстояния люди казались игрушечными фигурками, и никто бы не смог угадать, какая из них — герцог.

Интересно, думает ли Конрад о Теофану? Действительно ли он сожалеет о том, что король Генрих запретил этот брак, или же он разгневан из-за того, что кто-то посмел ему отказать?

И как к этому относится сама Теофану? Сожалеет она о несостоявшейся помолвке или испытывает облегчение? Росвита не могла сказать точно. Другая бы девушка на месте принцессы плакала или злилась, но не Теофану — она слишком хорошо скрывала свои чувства.

— Теофану.

По дорожке к фонтану направлялся принц Эккехард. За ним шла его свита — мальчики примерно одного с ним возраста. Школа только вчера приехала в Верлиду, и брат с сестрой еще не поговорили.

— Ты рада, что Конрад уехал? — спросил он, вскарабкавшись на постамент возле Теофану. — Я хотел отправиться с ним в Вейланд, но отец говорит, что я должен ехать в Гент и стать аббатом монастыря святой Перпетуи, который он хочет основать там в благодарность за спасение Сангланта. Но я вовсе не хочу туда ехать! Я знаю, что отец ужасно разозлился на Сангланта за то, что он сбежал с той женщиной, но меня-то он почему наказывает?

Эккехард никогда особо не задумывался над тем, что именно он говорит. Хотя, вероятно, сейчас он просто не понимал сути происходящего, поскольку не видел того гнева, который охватил Генриха, когда он обнаружил, что Санглант и Лиат сбежали.

Теофану непроницаемо улыбнулась и ответила:

— Он не наказывает тебя, Эккехард, он наделяет тебя властью. Отец будет решать нашу судьбу по своему усмотрению, чтобы королевство стало сильнее.

Росвита не могла определить, действительно ли в голосе принцессы прозвучала ирония или даже сарказм.

Ворота, ведущие в тихий сад, снова распахнулись, и появился король со своей свитой. Гомон толпы раздражал Росвиту. Да что же, в конце концов, с ней происходит — ведь она всегда гордилась своей любезностью и даже мягкостью! И раньше ей не случалось сердиться из-за таких пустяков. Она приобрела доверие короля и всего двора вовсе не для того, чтобы влиять на Генриха или потешить свое самолюбие — свою жизнь при дворе она воспринимала как одно из послушаний, дающихся монахиням. Такого волнения она не чувствовала уже много лет. Ей, как и Генриху, хотелось знать, что случилось с Санглантом и Лиат, но до тех пор, пока сам Генрих не заговорит об этом, никто не имеет права поднимать тему побега принца.

Вокруг короля вились придворные, главными фигурами сегодняшнего дня, несомненно, являлись унгрийский и салийский послы. Сапиентия явно предпочитала элегантного салийского лорда, который представлял интересы принца Гиллиарма; Генрих же не отдавал никому видимого предпочтения и одинаково радушно выслушивал и того и другого. Дойдя до фонтана, он отвернулся от унгрийского посла и помог Теофану спуститься. Эккехард спрыгнул вслед за сестрой.